Бывших не бывает - Варюшенков Денис Евгеньевич - Страница 93

Все дни, прошедшие с достопамятного пира и примирения в Лисовиновом роду, прошли в трудах и душевных муках. Поначалу не получалось ничего. Дети просто не понимали, что хочет от них новый священник. Или делали вид, что не понимали. Даже такое простое вроде бы дело, как выяснение того, чему они успели научиться у покойного отца Михаила. Промучившись несколько дней, отец Меркурий оседлал своего мерина и двинулся в Михайлов Городок.

Мерин по кличке Плясун, коего священник в приступе иронии перекрестил в Пегаса, завёлся у отца Меркурия от щедрот воеводы. Через день после достопамятной поездки в Михайлов Городок у ворот священнической избы появился холоп, ведущий в поводу Плясуна, и доложил, что прибыл вместе с мерином в распоряжение священника.

Как раз в тот день священник впервые собрал учеников на занятие и после своего дебюта в качестве педагога пребывал в преотвратном и, главное, самобичевательном настроении, а потому отправил Плясуна с холопом обратно, велев на словах передать, что монаху иметь коня и ездить верхом не по чину.

Однако некоторое время спустя мерин с холопом вернулись в сопровождении воеводы, и боярин Корней в энергичных и недвусмысленных выражениях довёл до сведения отставного хилиарха несколько простых тезисов:

1. Дают – бери;

2. Это не конь, а мерин;

3. Бурея каждый раз просить невместно, а остальных – тем более;

4. Лишних саней нет;

5. Воспитанные люди, получая мерина, благодарят, а не выпендриваются.

Сам же подарок перебирал ногами в такт речам воеводы, полностью оправдывая своё имя.

Чувственная и проникновенная речь боярина Корнея в сочетании с мериновой пляской вдохновила отца Меркурия на поток благодарностей, с которыми он и принял подарок. Так священник обрёл транспортное средство, а холоп оказался приходящим конюхом, которому воевода велел ухаживать за скотиной.

Итак, отставной хилиарх взгромоздился на спину Пегаса и двинулся в сторону Михайлова Городка с твёрдым намерением вытрясти из поднадзорного если не то, чему покойный отец Михаил учил своего лучшего ученика, то хотя бы то, чему он учил остальных. Отец Меркурий подозревал, что ученики его дурят, и хотел или развеять это подозрение, или получить веские основания для того, чтобы пустить в ход Буреевы розги.

Сотник Михаил принял священника со всем почтением, обстоятельно, будто заранее подготовился, изложил всё, чему учил отроков покойный ратнинский священник, не менее обстоятельно ответил на вопросы отца Меркурия, а потом спровадил к Феофану Греку, мол, тот сам учитель и сумеет объяснить лучше.

Феофан оказался занят – вёл урок. Врываться и отрывать человека от дела отставной хилиарх счёл непозволительным. Но скучать, дожидаясь окончания занятий, священнику не пришлось – боярич Михаил, как выяснилось, озаботился времяпрепровождением иеромонаха и приставил к нему двух экскурсоводов: своего двоюродного брата городового боярина Демьяна и мастера Плинфу – каменщика из артели Сучка.

Экскурсия оказалась познавательной. Особенно поразили отставного хилиарха печи в казармах.

«Однако, Макарий, впечатляет! Тёплые стены в кубикулах… Нет, в Городе это удивления не вызвало бы. В термах, дворцах, богатых домах так делают со времён Старого Рима, но тут – в краю курных изб! Да и в Городе о солдатах так не заботились – держи жаровню с углём, и будь доволен. Если ты, конечно, не в палатийских войсках. Представляю, как это должно влиять на воображение местных. Да даже и ратнинских, хоть в Ратном и печи с трубой и не приходится кашлять от дыма.

Причём мастер Плинфа несколько раз сказал, что идею подал мой поднадзорный. Да ещё и дал несколько дельных советов, как её воплотить.

Кстати об этом самом Плинфе, во Христе Трифоне. Он знает каменное строение. Его патрон Сучок, во Христе Кондратий – тоже. Да и остальные в этой корпорации архитекторы редкого таланта и умения. Даже и особенно их корпорал, несмотря на то, что пьяница, забияка и бабник, каких поискать! Познакомить бы его с Ослиным Членом… И Бурея тоже… Это, это… да-а-а… Иллиада с Одиссеей померкли бы!»

И брат Михаила Демьян тоже удивил. В такие годы – катепан, и ведь справляется! Не без ошибок, но… Понятно, у него есть хорошие советники, но если у самого нет ума и мужества, то никакие советники не помогут.

И ещё показательно отношение к брату: «Минька сказал родить – надо рожать. Он зря не говорит. Тяжело? А кому легко? Это коров пасти было просто, только не тянет больше!»

И ведь тут же взял тебя в оборот! Расписание твоих посещений для окормления войска пожелал узнать. И на совесть давил весьма умело. Как он там сказал: «Без священнического пригляда сидят, как свиньи в берлоге – на ушах висит!» Красиво! Парень постиг искусство солдатской речи! Какая связь между норой медведя, свиньями и чем-то прилипшим к ушам – совершенно не понятно, но чувство собственного ничтожества должно акритам внушать… Даже ты, Макарий, не устоял… Хорошо, что Феофан освободился, а то мало ли к чему тебя ещё припрягли бы!

Священник вынырнул из воспоминаний, осмотрел старательно шебуршащих писалами по восковым табличкам учеников. Никто от дела не отвлекался – воспитательная порка, что устроил по возвращении иеромонах, ещё не выветрилась из голов и других частей воспитанников.

Отец Меркурий вздохнул от жалости к себе.

«Как ни горько, Макарий, но детей ты как следует учить не умеешь и, похоже, никогда не научишься… Оказывается, учить солдат это одно, взрослых – другое, а детей совсем даже третье.

И вот это третье тебе никак не даётся. Не можешь ты их увлечь – только заставить. Нет горящих глаз, нет желания выкладываться на пределе сил, и за пределами тоже. Хотя с роариями удавалось. Даже с ополченцами… А тут у большинства настоящий интерес, только когда ты рассказываешь о походах и о дальних для них землях. В остальном же отбывают урок…

Чего-то ты, Макарий, лишён… Того, что в избытке имеется у Никодима, Феофана и имелось у предшественника… Что ж, никто не совершенен, и остаётся благодарить Господа за то, что Он решил напомнить тебе об этом столь щадящим образом, а то зазнался ты, Макарий… Привык уже, что всё удаётся.

И ведь правда, удалось всё! Невозможное везение! Но так всегда продолжаться не может, вот Создатель и попенял тебе. Слегка.

Ладно, надеюсь, моих историй – этой морковки перед мордой осла – хватит до того часа, когда тут появится Никодим – уж он-то умеет ладить с детворой. И пожалуй, я во многом возводил напраслину на предшественника.

Но вернёмся к заболотному Феофану. Он, оказывается, Кантакузин! Хоть и принадлежит к Богом забытой ветви рода этих выскочек. Учился медицине в Салерно, толкался у Сицилийского Шершня, где учился у всех: верных, латинян, магометан, евреев и даже язычников! Да, у Гвискара даже такие водятся! Был в Риме, Равене, Эдессе, Александрии, Иерусалиме, Дамаске, Афинах, Фесалониках, Городе, Херсонесе и Пантикапее. И везде его за излишне длинный язык хотели либо укоротить на голову, либо вздёрнуть, либо сжечь… Хотя, как он с гордостью заметил, в Дамаске его собирались утопить.

К своему нынешнему патрону он прибился в Новгороде. Заболотный отступник отловил это чудо, когда оно, сидя на церковной паперти, решало геометрическую задачу. Наверное, боярин сильно удивился…

Примерно, как я, когда Феофан поведал мне о знаниях своего патрона и его брата. Оказывается, бояр за Болотом двое. Один воин, хотя и немало взыскан мудрости, а второй – мудрец и Мастер. Да именно Мастером он и велит себя звать. Удивительно.

Вот последний и взял Феофана в ученики и сделал из него учителя. Теперь учат уже его собственные ученики, а наш прыткий ублюдок Кантакузинов стал кем-то вроде консула философов.

Внимание, вопрос: откуда поднадзорный и его покойный наставник знают то, чему научили Феофана за Болотом? Кстати, знания весьма интересные – с сильным упором в арифметику, геометрию и натуральную философию. Какая-то секта пифагорейцев, бежавших на далёкий север полтысячи лет назад, когда базилевс Юстиниан закрыл языческие академии? Или знания арабских и индийских мудрецов? И что вообще мне с этим делать?