Половецкий след - Красницкий Евгений Сергеевич - Страница 35

А ну-ка, что там за дис-цип-ли-на?

Наклонившись, девушка заглянула в шалаш…

– Что это тут у вас, а?

Что-то метнулось – какая-то тень…

Услыхав шаги и голос, Неждан, не раздумывая, схватил лежавшую у входа дубинку и что есть силы треснул ей по затылку напарника!

Бедолага Карась, как был, так и лег. Со спущенными портами. Прямо на голую девушку, Лану…

– Ах, Войша… Вовремя ты!

Обернувшись, Неждан быстро заговорил, помахивая окровавленной дубинкой:

– Я это… в лес ходил. По большой нужде приспичило. Вернулся, а тут этот! Девку притащил, опоил чем-то… Говорю – перестань! А он зашибить грозится… А дева-то стонет… Я и вот… дубинкой… Не рассчитал…

Бросив наконец дубину, Неждан растерянно развел руками и, глянув на лежащего без чувств напарника, заплакал навзрыд.

– У-уу… Карасинушка… у-у-у… Дружок он мой был, почти что брат названый…

– Так, может, еще жив…

Аккуратно положив рогатину, Добровоя припала к груди отрока… Прислушалась, обернулась:

– Готов! Сердце не бьется.

– Зато эта вон… стонет…

– Ладно! Ты тут будь. А я побегу к сотнику!

– Давай! Эх… вовремя ты, Добровоя.

Михайла явился на место происшествия тотчас же. Осмотрел шалаш, велев Войше увести Лану – девчонка так еще толком не оклемалась. Сотник лично опросил Неждана. Выслушав, покачал головой…

– Так, говоришь, заманил?

– Ну да, – истово перекрестился парень. – Узнал у меня, что девка за сапогами явится. Я ведь ей обещал сапоги-то… Думал, я в страже буду. А я – тут. Правда, живот прихватило, мочи нет… Прихожу – а они, вот…

– Ну, это я уже слышал… Котомка Карасева где?

– А вот, господин сотник. – Неждан с готовностью протянул мешок и снова перекрестился, застонал. – Ой, горе мне, горе! Это ж я дружка своего… брата… Господи Иисусе Христе! Нет мне прощения, нету-у…

В котомке Карася среди прочих вещей обнаружилась и початая плетеная баклажка. Еще одна, точно такая же, но пустая, валялась на лапнике, рядом.

– Его? – вскинул глаза сотник.

– Его, его, – Неждан быстро закивал. – Он и раньше мне предлагал как-то. Каюсь – не доложил. Пожалел – друг все же!

– Разберемся… – тихо промолвил Михаил. – Оружие сдать. Оставаться пока в шалаше… Войша! Охранять!

– Есть, господин сотник.

Погибшего бедолагу похоронили здесь же, неподалеку, на косогоре, где уже практически не было снега да и земля оказалась мягкой. Вот тут и пригодились так называемые «саперные» лопатки из мастерской Кузнечика! Удобные, острые, стальные! Такие и вместо оружия можно запросто использовать. Местные же лопаты делали полностью деревянными, лишь рабочий край обивали железом.

Всем сказали, мол, оступился Карась да полетел в волчью яму. Там и шею себе сломал. Увы! Несчастный случай.

А что еще говорить-то было? Тем более что пришедшая в себя половчанка мало что помнила. Помнила, что за сапогами пошла, шалаш помнила, а дальше… Да, зельем-то ее угощал Карась – это Лана припомнила…

Михайла только головой покачал:

– Эх, дева, дева… Про сапоги-то и мне сказать могла.

– Не хотела отвлекать, мой господин, по всякой мелочи…

Сапоги, кстати, ей Неждан выдал. Как и обещал. В самую пору пришлись, хоть и мужские, юфтевые.

Ну, хоть так… А вообще, жаль Карася, добрый был воин. Напрасно Неждан так вот… не рассчитал. Ну, и наказали бы обоих, и что с того? Теперь один наказуемый – сам Неждан Лыко. Ну и половчанка под большим подозрением – с чего это она, на ночь-то глядя, за сапогами пошла? Хотя попробуй тут пойми, чего хотела? Взглянет глазищами своими степными – не утонуть бы!

Минус один… Двадцать теперь осталось. Ровно двадцать. А ведь еще даже до Киева не дошли.

От Ратного до Киева примерно около трехсот пятидесяти километров пути. Частью – по замерзшей реке Припяти, частью – по левому ее берегу, по торговому тракту. Ну, по тракту – если раненько лед таять начнет.

Сотник планировал потратить на весь путь примерно пару недель, то есть быть в Киеве уже к началу марта, еще до распутицы, хотя погоду не угадаешь. Ранняя весна будет, нет ли – один Господь знает.

Суточный переход всадников без обоза и пехоты – пятьдесят – восемьдесят километров. Но это в среднем и при самых благоприятных условиях, которых, конечно, не будет, ибо надо учитывать погоду, необходимость остановок для отдыха, состояние пути, непредвиденные задержки, четкость организации похода.

Понятно, что от Михайлы Лисовина и всех его людей зависело только последнее, все же остальное, увы, не было в их власти.

Вот, почти сразу же начались непредвиденные задержки – похороны. Еще нужно было как-то наказать Неждана и, вообще, решить – можно ли теперь ему полностью доверять? Убил своего… Да, защищал девушку… Но – убил! Мог бы как-то помягче… Или все было не так? Или они эту девицу просто не поделили? Пойми тут, коли сама потерпевшая ничего толком не помнит. Или – врет? Просто говорить не хочет. Может, и впрямь лучше будет избавиться от нее при первой же возможности? Оставить в Киеве – продать. Ну, в самом деле, не бросать же в лесу?

И с Нежданом Лыко обязательно что-то порешать надо. Чтоб понял… Чтоб знал.

Но что тогда сказать остальным?

«А ничего не говорить, сэр Майкл! Военная структура всегда авторитарна, и демократию тут разводить нечего. Более того – вредно! Что все узнают-то? Что Неждан вступился за девчонку и случайно убил напарника. Плохо? Несомненно. Значит, наказать. Только – собственным приказом, без всяких собраний, обсуждений и прочего. Общественное мнение в таком случае и так будет на стороне отца-командира. Да, Неждан убил случайно, но должен быть наказан, и в этом – справедливость.

Что же касается общественного мнения, то еще английский мыслитель Джон Локк считал его проявлением нравственности. Если религиозные заповеди есть мера греха и исполнения долга, а гражданские законы – мера преступления и неприступности, то законы общественного мнения – мера добродетели или порока. В свою очередь, мерилом этих последних являются одобрение или нерасположение, восхваление или порицание, которые, по скрытому и молчаливому согласию, устанавливаются в различных человеческих социумах.

Наказание Неждана явно будет одобрено всеми, но опять же – смотря какое наказание. Об этом нужно думать, чтоб не вышло, как в школе, куда – при практически полной безответственности учеников – бездумно перенесли «взрослые» виды наказаний. Например, объявить выговор… И что? Что лоботрясу с того выговора, коли характеристика ему не нужна, в университет он не собирается? У взрослых понятно: получил “строгача” – фиг тебе, а не премия, и отпуск – в “мартобре”».

Вот здесь просто погрозить пальцем было не комильфо – не поняли бы. Что остается? Дать плетей? В принципе, можно… А еще лучше – понизить в должности! Кто у нас Неждан Лыко? Завхоз, если по понятиям двадцать первого века! Должности своей вполне соответствует и даже ею гордится. И все это видят и знают. Значит…»

– Велимудр! Погодь-ка…

Подозвав к себе рыжего Вельку – походного десятника, коему непосредственно подчинялись Неждан и покойный Карась, – сотник придержал коня, так, чтоб чуть поотстать от ватаги, подальше от лишних ушей.

– А скажи-ка, Веля, вот Неждан Лыко – он каков?

– Силен, упрям, послушен, – без раздумий отозвался рыжий.

Потрепав коня по гриве, сотник хмыкнул в усы:

– А если копнуть поглубже? Скажем, философически…

– Ка-ак?

– Ну… как Козьма Индикоплов… ты ведь его читал.

– Тот, что про прямоугольность Земли написал? Несторианин? – припомнив, Велька сдвинул на затылок шапку и признался: – Не, господин сотник, не читал. Мне про него Ермилко рассказывал. Так, говорите, копнуть?

– А и копнуть, – одобрительно покивал Михайла. – Вполне подходящее слово.

– Ну, если копнуть… – рыжий задумался, посматривая на близкий берег, поросший заснеженным лесом и – ближе к реке – вербою, черноталом, ивой… – Я б сказал – жадноват. Да что там жадноват – скупердяй, каких еще поискать! Зимой снега не выпросишь. Потому и за хозяйство отвечать поставлен – ничего не упустит, ничего просто так не даст.