Мамалыжный десант - Валин Юрий Павлович - Страница 45

Тут за спиной рявкнул-гуднул «додж». Но Тимофей шаги, кажется, и до этого расслышал…

Распахнулась калитка, распахнулись черные глаза…

Стефэ была все такой же красивой. Нет, наверное, еще красивее стала. И животик, угадывающийся под передником, ее ничуть не портил.

Совсем по-взрослому схватилась за сердце, а потом повисла на шее.

– Ай, Тыма!

Вот так и получилось. Оказалось, ничего решать не надо, просто к воротам подойти.

Звенел цепью, вертелся у конуры Бук, а честный как оглобля Андрюха в машине довольно явственно сказал:

– Ух ты какая!

А Стефэ висела на шее, и все было понятно.

Из глубины двора надвигался старший Враби.

– Так, явился все-таки. – Тут могучий хозяин углядел стоящих рядом с машиной старшего лейтенанта и короткого, но солидного Павло Захаровича и перешел на русский: – Мимоходом, воды напиться, э?

Приветливо улыбающийся Земляков немедля отозвался:

– Вы, товарищ Враби, ругайтесь, врежьте парню пару раз, но умеренно, с учетом острой военно-политической обстановки. Нам Тимофей нужен, ценен, у командования на него большие планы и серьезные надежды. Товарищ Лавренко необходим фронту и штабу армии! Так что попрошу без членовредительства.

– Вот жэ как, оказывается, политичэское дэло, – зловеще подивился старший Враби. – И што там штаб армии планируе до этого мэлкого кабеля? Допустим, бэз пары зубов он штабу сгодится или нэт?

Стэфэ попыталась заслонить ненаглядного гостя, Тимофей ее осторожно отодвигал, но опытный Земляков уже ужасался:

– Как без зубов?! Мы его на командирскую учебу направляем – и без зубов?! Нет, давайте, там, по заднице воспитывайте или слегка по шее. Да и сами подумайте: он, похоже, в зятья проныривает, а зачем потом семейный бюджет на зубника и вставные зубы тратить? Это же сейчас откровенное разорение и морока. Да и увольнительная у нас только до завтра, на зуботычины времени маловато.

Павло Захарович уже вдвигался в калитку, тянул хозяину для приветствия лапу, затряс. Через мгновение они с Враби распахивали ворота для проезда «спецмашины», как не замедлил отрекомендовать транспортное средство многозначительный сержант Торчок.

Что ели-пили за ужином и что говорила мама Стефэ, совсем не помнилось. Никто молодых не трогал, сидели на крыльце, где Тимофея сто раз назвали дурнем и столько же раз поцеловали. Слова на язык шли все какие-то глупые, разве что про будущее имя дитенка по делу и поговорили. Потом Стефэ очень-очень просила, чтобы не убили, а если ранят, так чтоб возвращался «хоть каким». Тимофей обещал, что в ближайшее время вряд ли что с ним случится: на учебу поедет, а там, может, и одуреешь от наук, но точно не до смерти. А так будет писать, может, и не каждый день, но как возможность выдастся, так сразу, и все честно.

Вот последнее обещание оказалось очень правильным. Про то они с Стефэ позже поняли, но всю жизнь так и соблюдали.

Первые дни Тимофей дурел от нагрузки – голова вообще отказывалась соображать. Понятно, время военное, да и совсем отвык от уроков и занятий, уже и не верилось, что в школу когда-то ходил. Но больше всего сбивала сумятица занятий: карты с топографией, сразу стрельба, потом тактика, тут же строевая подготовка. Словно специально в кучу сваливают, и перекуры буквально минутные. Где-то на третий день товарищ Лавренко осознал – да, именно специально.

Учебный взвод был крошечным, текущие шесть-десять человек – считай, неполное отделение. Считалось, готовят «комендантскую службу». Конечно, учебный батальон, при котором «комендантские» числились, был куда многочисленнее: рядом занимались полноценные взводы, пулеметчики и снайперы, там понятное и строгое – сержантов готовят, одновременно переподготавливая отозванных из дивизий бойцов на нужные специальности. Фронт уходил все дальше, учебный батальон оставался в тылу, подготовку форсировали. Но так, как «комендачей», никого не гоняли.

Одурение первых дней Тимофей все же преодолел и уже мог после ползанья на полосе препятствий, едва умыв рожу и руки, плюхнуться за стол и осваивать мерзко заедающую пишмашинку. Ветхая гимнастерка-подменка еще не высохла на спине, а бойцы сосредотачивались на регистрах, выстукивали под диктовку, на серую бумагу ложились скачущие буквы – «исходя из вышеизложенного, считаю необходимым…». Опечатки сыпались как из пулемета, диктовал безликий старший лейтенант то быстро, то с паузами, непредсказуемыми, как все занятия «комендантского».

Тимофей понимал, что берут на слабо. Народ во взводе менялся: кто-то получал сержантские лычки и возвращался в свою часть, кого-то переводили в основные учебные роты. Но думать и анализировать было некогда. Курсантов поднимали ночами, иногда через час после отбоя, причем на стрельбища или на спецподготовку в классе – угадать было невозможно.

«Спец» – это вообще непонятно что. Сначала думалось, что ведению допроса и всяким дедуктивным методам будут учить, так ничего подобного. По большей части на людей учили смотреть: в каком настроении, как себя ведет, какие особенности характера, одежда… Насчет последнего боец Лавренко и сам несколько раз выступал в краткой роли лектора – рассказывал про приемы ремонта обуви, признаки дорогих, пусть и ношеных штиблет и дамских туфель. А Володька Станович, который до фронта успел поработать зубным техником, о зубах растолковывал: прикус, пломбы, коронки, как фальшивое золото от настоящего отличить…

Наверняка в хаосе занятий скрывался какой-то смысл. И оба офицера, проводившие теоретические занятия, и старшина, учивший работать с оружием, были большими специалистами – уж это однозначно.

Тимофей как-то напортачил с чешским пулеметом – ручник заклинило после первого выстрела. Боец Лавренко попытался передернуть затвор – не вышло. Продолжил упражнение без пулемета. Зашвырнул керамические болванки-гранаты, ускоренно залез на крышу полуразрушенного склада, изображавшего всякие нужные по условию упражнения мирные и оборонительные сооружения.

Полагал, что выскажут нехорошее, но, оказалось, действовал по обстановке. Инструктор напомнил, что учат тут не на оружейников, раздутая гильза или утыкание патрона причиной гибели бойца и, как следствие, невыполнения задания служить никак не могут: дешевенький, невыгодный размен получается. Так что мысль о целесообразности поважнее пулемета.

Трофейного и отечественного оружия на занятиях использовали уйму, все не новое, все с характером. Проверяли его перед упражнениями лично, подходили ответственно, отказы случались чаще по вине боеприпасов, и, надо думать, тоже не совсем случайно. Может, в каких-то иных сержантских школах и была простая понятная жизнь, но в «комендантском» ставились совершенно иные цели.

Тимофей впервые сел за руль: полуторка, немецкий «опель», «виллис»… Сдача на полноценные водительские права не грозила, но проехать десяток километров обязан уметь. Для города и культурного вождения серьезная практика нужна, это понятно. Но понравилось и так. Живы будем – доучимся.

С радиоделом шло похуже. Задача работать на ключе не ставилась, но должны были знать принцип работы и типы радиостанций. «Север»[20], «Белка»[21], А-7[22], немецкие «чемодан-радио»[23] и «Торн-Фу»[24]…

Личного времени курсантам давалось сорок пять минут в сутки, это с учетом подшивки воротничка и иных гигиенических процедур. Тимофей успевал написать письмо с главным смыслом «жив-здоров, готовимся к окончательной победе над Германией». От Стефэ успело прийти аж два письма. У нее все было хорошо, во втором письме имелась строка-намек: отец слегка отмяк. Вот это было совсем хорошо. Наверное, сигары подействовали, вовремя Земляков и Павло Захарович подсказали. Понятно, вот что такое сигара – тьфу! – буржуйский дым, а не подарок. Но если вовремя достать и проявить уважение… Нет, это очень вовремя подсказали. Стефэ все ж полегче.