В постели со Снежной Королевой - Тронина Татьяна Михайловна - Страница 64

— Попробуйте, это солянка. Мясная. А вы знаете, например, что класть в мясную солянку копченую колбасу — это гастрономическое преступление? — обратился ко всем Халатов. — Я бы придумал для поваров, нарушающих правила гастрономии, наказания…

— Вы когда-нибудь сочиняли? — спросил Георгий Михайлович, глядя на Алену в упор.

— Что?

— Музыку, что же еще! Занимались, так сказать, композицией…

— Было дело, — коротко ответила Алена, целиком отдавшись солянке. «Все-таки Халатов — маг и волшебник! Господи, как вкусно… Нет, нет, не стоит увлекаться, иначе я скоро догоню Любку».

— Я сейчас собираюсь снимать новый полнометражный фильм, и мне нужна к нему музыка… Что-нибудь оригинальное, свежее и как раз в том стиле, что я сегодня слышал у вас. Не хотите со мной поработать?

— Я?

— Ну да, вы!

И только тогда Алена поняла, почему Георгий Михайлович показался ей смутно знакомым, — она вспомнила, что видела его по телевидению как-то раз. Режиссер, который рассказывал о своих творческих планах… Теперь понятно, почему он сейчас о кинематографе упоминал!

— Можно попробовать, — сказала она.

— Вот и ладушки… — Он перегнулся через стол, едва не уронив галстук в тарелку. — Моя визитка. Позвоните в конце недели, обсудим все более подробно.

— …вот на носу у нас пост, — продолжал увлеченно вещать Халатов. — А кто, например, знает рецепт постных щей? Пожалуйста, объясняю подробно — квашеную капусту вы заливаете кипятком и в глиняном горшке ставите в духовку, минут этак на двадцать, на тридцать. Затем отвар сливаете, а капусту солите, смешиваете с мелко нарезанным луком и растираете деревянной ложкой в эмалированной миске с растительным маслом. Затем туда снова вливаете отвар и опять варите… Потом берете грибы — лучше всего белые, конечно, разрезанные на четыре части картофелины и…

Селетин с досадой бросил трубку на рычаг. Ни городской, ни сотовый телефон у Алены не отвечал. «Она издевается, что ли?..» — с досадой подумал он, оглядывая стены своего кабинета, словно на них был написан ответ.

— Люся, найди мне Потапова, и пусть он принесет образец договора с заказчиком, — сказал он по громкой связи секретарше.

— Хорошо, Роман Аркадьевич…

Пару дней после того, последнего их разговора он злился на Алену — ну зачем, зачем ей понадобилось лезть во все это, зачем тревожить память о Вике!.. И, самое главное, — зачем она остановила его, когда он рвался к Ратманову?! «А в самом деле, что бы я сделал с ним, если б она не остановила меня?» Селетин честно попытался представить, но не смог — потому что теперь в нем словно что-то перегорело.

Он даже не мог сказать, ненавидит ли он сейчас Никиту, — он просто не хотел о нем думать. Как будто тот тоже умер. Вот умер, и все! А об Ивлевой вообще забыл, словно ее никогда и не существовало.

Так ли все было, как рассказала Алена?

Уже не важно, и бесполезно искусственно вызывать в себе гнев против этих людей…

Почему-то он мог сейчас думать только об Алене. О том, как они помирятся, — и у него перехватывало дыхание, когда он представлял детали этого примирения. Роман пытался вернуть себя к мыслям о Вике, о том, как ее жалко, как можно было исправить прошлое, и впервые — не мог.

Он очень этого не хотел, но Вика постепенно превращалась в сон, в печальный, тревожный, радостный, и тем не менее — только сон… Как только он узнал все о том, что произошло больше года назад — узнал имена действующих лиц, подробности и прочее, как только эта страшная и невеселая мозаика сложилась в законченную картину, — так постепенно стала отпускать его боль, преследовавшая все это время.

Он вдруг понял, что свободен теперь.

Свободен.

И что все это сделала Алена. Да, это она вывела его из лабиринта, потому что ее любовь — словно нить Ариадны.

— Люся, на завтра у нас что?

— Завтра к одиннадцати приедет представитель из префектуры, потом у вас переговоры с подрядчиками…

— Отмени все. Префектуру перенеси на послезавтра, подрядчиков — на понедельник.

— Хорошо, Роман Аркадьевич… — малиновым голоском пропела секретарша.

«Надоело все… Бросить бы эту работу к чертовой бабушке!» — мстительно подумал Селетин. Это тоже было что-то новенькое, раньше он относился к своей работе более трепетно. Может быть, потому, что Вика никогда не пускала его в свой мир и всегда существовала в некотором отдалении, занимаясь только своими делами. Чтобы не сойти с ума от ревности и беспокойства, он был вынужден работать — и как можно больше… Скорее всего свою карьеру Селетин сделал благодаря Вике — потому, что не хотел мешать жене.

«Нет, не брошу, — тут же возразил он себе — Алене я безработный не нужен! Не стоит впадать в крайности…»

…В этот раз Алена вернулась от Серафимы во втором часу дня. Чтобы не думать о Селетине, сразу же села за рояль и принялась играть вальс — тот самый, что сочинила недавно. За окном падали крупные хлопья снега. Они плавно кружились, словно слыша ее музыку.

«Если бы мы не поссорились, я подарила бы этот вальс ему. Сказала бы — вот, милый, тебе подарок к 23 февраля. У нас тогда не получилось встретиться — я была в Борисове… Никогда не умела дарить подарки, в первый раз придумала что-то удачное — и вот на тебе, дарить-то некому!» — подумала Алена.

Потом захлопнула крышку своего «Шредера», встала и прошлась по комнате, нерешительно поглядывая на телефон. «Позвонить ему самой? Нет, по-моему, это унизительно…» — рассердилась она. «Или позвонить?..»

Алена остановилась у окна, продолжая размышлять над тем, как же ей лучше поступить.

За окном, в мутном мартовском свете, продолжал падать снег. На дорожках парка ледяная корка почти растаяла, обнажилась кладка из черных каменных квадратов. А на скамейке сидел мужчина, вполоборота к Алене.

В первый момент она глазам своим не поверила — словно вернулась в прошлое, в начало зимы. Тем не менее это был Роман Селетин…

Алена сначала оцепенела, а потом суматошно заметалась по квартире, одеваясь, кое-как засунула руки в рукава пальто. Она ни секунды не сомневалась, что Селетин пришел к ней.

Выскочила из дома, заскользила вниз, по небольшому склону, чувствуя, как снег падает на волосы, на лицо — мягкий, щекочущий…

Осторожно, тихо подкралась и села на другой край скамейки, словно чужая.

Некоторое время и она, и Роман молчали. Потом Селетин придвинулся ближе. Оба смотрели на подтаявшую, ставшую широкой полынью, в которой плавали утки. Друг на друга смотреть не решались

— Я звонил тебе, — сообщил он.

— Неправда.

— Нет, я звонил тебе, — упрямо сказал он.

Алена достала из кармана сотовый. Селетин покосился в ее сторону, взял телефон.

— Эх ты, он же разрядился!

— Да ну? — удивилась она.

— Господи, Алена, ты, наверное, единственный человек, который не умеет пользоваться подобными вещами! Там, с телефоном, было еще и зарядное устройство…

— Теперь буду знать… — вздохнула она. — Серафима в больнице.

— Жить будет?

— Будет! — тихо засмеялась Алена. Потом нахмурилась. — Ты меня не любишь…

— Это ты меня не любишь! — сердито возразил он.

— Нет, ты!

— Ты!

Они препирались, словно дети, а потом Роман обнял Алену, прижал к себе. Она уткнулась ему в шею, почувствовала легкий, едва уловимый аромат его одеколона, тающего на шерстяном воротнике снега, еще чего-то — почти не ощутимого, явного только для нее.

Что-то на уровне подсознания говорило — этот человек принадлежит ей. Только ей и никому больше.

— Я тебя забираю, — заявил Селетин.

— Куда это? — насторожилась она.

— К себе. В конце концов, это невозможно — быть так далеко друг от друга!

— Ну вот… А у меня только-только наметился просвет в квартирном вопросе! — вздохнула она.

— Меня это не волнует, — сурово заявил он. — Я тебя забираю — и точка.

— Прямо домострой какой-то! — фыркнула она.