Девочка у моста (СИ) - Индридасон Арнальд - Страница 22

Конрауд предложил гостье красного вина марки «Дэд Арм», и пока он наливал напиток в бокал, Эйглоу обратила внимание на некоторую заторможенность движений его руки: речи о каком-то серьезном увечье не шло – просто эта рука была у него слабее, чем вторая. Эйглоу уже замечала, что Конрауд часто прятал руку в карман, но полагала, что это скорее привычка – рефлекс, который проявлялся, когда Конрауду приходилось говорить с малознакомыми людьми.

– Это твоя супруга Эртна? – спросила Эйглоу, указывая на черно-белый снимок.

– Да, – кивнул Конрауд. – Это наша свадебная фотография, как ты догадываешься.

Усевшись у стола, они взяли в руки бокалы, и Эйглоу сразу перешла к делу. После того, что произошло в кафе, она немного успокоилась и, поразмыслив на холодную голову, пришла к выводу, что Конрауд не хотел ее обидеть, а лишь стремился найти объяснение тех событий, что не давали ему покоя десятки лет и по воле случая имели отношение и к ней. Поэтому теперь, глядя на разложенные на столе бумаги, Эйглоу произнесла:

– Ты ведь не полагаешь всерьез, что убийцей твоего отца является Энгильберт?

– Не знаю. Но признаю, что мне следовало выразиться более тактично, – ответил Конрауд. – Я совсем не хотел тебя гневить.

– Однако ты очень непрозрачно намекнул, что ответственным за то преступление мог быть мой отец, а такие вещи вряд ли можно утверждать, оставаясь тактичным. Со своей стороны, я не смогла вот так просто взять и проглотить обиду.

– Я тебя прекрасно понимаю.

– Однако что могу знать об этом я? Мама рассказывала, что мой отец испытывал сильную неприязнь к твоему, хотя мне и непонятно по какой причине. Я всегда считала, что это как-то связано с тем, чем они занимались во время войны, но ведь размолвка между ними могла произойти и впоследствии.

– Насколько я понимаю, когда они сотрудничали наиболее успешно, вся слава и деньги доставались Энгильберту, а когда их предприятие полетело в тартарары, он во всем обвинил моего отца, утверждая, что тот запятнал его доброе имя. По крайней мере так рассказывал отец. Разумеется, этим я не хочу ни очернить память Энгильберта, ни оправдать поступки моего отца. Пойми меня правильно: я пытаюсь оценить те события непредвзято. У меня и самого отношения с отцом в тот период были натянутые, так что выносить суждения мне, разумеется, совсем не просто, ведь ситуация затрагивает меня напрямую.

Эйглоу кивнула:

– Я ходила к Маульфридюр. Просидела у нее битый час, чтобы помочь ей вспомнить, откуда взялась та информация о наших отцах, – я имею в виду слухи, что их тогда видели вместе. Но старушка, увы, так ничего и не вспомнила. Однако она уверена, что ей об этом точно рассказывали, и учитывая аферы, которые наши отцы проворачивали во время войны, она сразу решила, что они замышляют очередное мошенничество. Насчет вашего отца ей вообще мало что известно, если не считать того, чем он занимался в военные годы, и что его зарезали у ворот Скотобойни Сюдюрланда. Более того, она удивилась, что я расспрашиваю ее об отце в связи с тем убийством. Думаю, мне удалось выпытать у нее все, что она знает. Вообще говоря, память у Маульфридюр потрясающая, и ее вряд ли что может обойти стороной. – Эйглоу сделала глоток вина и добавила: – Например, она прекрасно помнит девочку, что утонула в Тьёднине.

– Вот как?

У Конрауда промелькнула мысль, что слухи о его отце и об Энгильберте были не единственной причиной, по которой Эйглоу ходила к Маульфридюр. Вернее сказать, ее интерес к девочке, похоже, и стал основным поводом, чтобы Эйглоу отправилась в гости к пожилой женщине.

– Тебе удалось от нее что-то узнать о том случае?

– Маульфридюр рассказала, что была знакома с матерью девочки. У нее сохранилось яркое воспоминание об их встрече. Та женщина пришла в Общество эзотерики, чтобы ей посоветовали какого-нибудь ясновидящего. Она даже просила Маульфридюр выступить в качестве посредницы, поскольку сама в этих вопросах совершенно не разбиралась.

– Ей требовалась информация о дочери?

– Да, это происходило через пару месяцев после трагедии. По словам Маульфридюр, женщина была в очень подавленном состоянии. Она порекомендовала ей обратиться к некоему Фердинанду, который в то время был довольно известным экстрасенсом и жил в районе Скерьяфьордюр. Если бы муж Маульфридюр не находился тогда за границей, она направила бы мать девочки к нему. С тех пор они больше не встречались, но некоторое время спустя в беседе с Фердинандом Маульфридюр поинтересовалась, не приходила ли к нему та женщина, на что тот ответил, что даже не знает, о ком она говорит.

– Но мать погибшей девочки искала… ответы, верно? – предположил Конрауд.

– По признанию Маульфридюр, она так и не поняла, зачем той понадобился ясновидящий. Она задавала кучу вопросов, хотела знать, есть ли от спиритизма хоть какая-то практическая польза, что за люди участвуют в сеансах, и все такое. В общем, проявляла ко всему недоверие. Маульфридюр пожалела, что отправила ее к Фердинанду, поскольку тот брал за свои услуги очень высокую плату и вполне мог отказать, если человек был не в состоянии достать требуемую сумму. Возможно, это и отвадило несчастную женщину, материальное положение которой было плачевным. Ничего больше Маульфридюр мне поведать не смогла. С той женщиной их пути пересеклись лишь однажды.

– А ты ей рассказала о том, что у тебя были видения?

– Да, в тот же вечер, когда проводила сеанс. Маульфридюр спросила, почему меня так волнует эта тема, и я сказала ей все как есть. Без утайки. О том, как я увидела девочку, когда мне было двенадцать лет, и о том, как она же явилась мне в парке Хлёумскаулагардюр. Тогда Маульфридюр будто помолодела лет на двадцать – ничто ее так не увлекает, как подобные истории. Чем она становится старше, тем сильнее ее вера во внеземную жизнь. Говорит, что ждет не дождется поскорее отправиться на тот свет, чтобы убедиться, что там все именно так, как она себе представляет.

Улыбнувшись, Конрауд рассказал Эйглоу о своей беседе с бывшим учителем, который, будучи в тот момент совсем молодым, обнаружил в озере девочку. Упомянул он и о визите, который Лейвюр Дидрикссон нанес матери Нанны в барачный поселок, и о нищенских условиях, в которых прозябала женщина. Однако о собственных вопросах относительно судьбы той самой куклы Конрауд умолчал.

– А этот Лейвюр общался и с отчимом девочки? – полюбопытствовала Эйглоу. – Или с его сыном?

– Нет. Мне он по крайней мере этого не сказал.

– А тебе о них что-нибудь известно?

– Увы, нет, если не считать того, что я тебе уже рассказывал. Тот человек сожительствовал с матерью Нанны несколько лет, но замуж ее так и не взял, что немного странно, учитывая нравы того времени. О его сыне в архивах я ничего не нашел, однако выяснил, что тот жив, и вот теперь раздумываю, не навестить ли его. Однако пока не могу решить, насколько мне стоит вмешиваться в эту историю без того, чтобы прослыть пронырой. Бередить старые раны – занятие неблагодарное.

– Думаю, ты прав, – кивнула Эйглоу. Немного помолчав, она продолжила: – Ты мне так и не сказал, действительно ли ты считаешь правдоподобным то, что мой отец напал на твоего.

– Повторюсь: я не знаю. Даже сам факт того, что мы с тобой сидим и обсуждаем это, кажется мне чуть ли не безумием.

Эйглоу огляделась.

– Ты потушил свечу? – спросила она рассеянно, а потом опустила глаза на бумаги на столе. – Прости, что сую нос не в свое дело…

– Нет, свечей тут нет. Я их больше не держу, с тех пор как не стало Эртны.

Эйглоу обратила на него вопросительный взгляд.

– Дело в том, что она начинала каждый день с зажжения свечи, – объяснил Конрауд.

Эйглоу улыбнулась, но промолчала, продолжая рассматривать бумаги. Фотография на одной из газетных вырезок привлекла ее внимание.

– Вот же она – наша старушка, – проговорила она, указывая пальцем на снимок. Заметка, в которой он был напечатан, рассказывала об Обществе эзотерики. – Это она. А этот мужчина – ее супруг.