Мийол-алхимик (СИ) - Нейтак Анатолий Михайлович - Страница 14

Все — дружелюбные, ненавязчивые, спокойные, беззаботные…

Свободные.

Никакого этикета. Вообще. Садись, где хочешь, ешь-пей, что приглянется, благо что выбор выставленного на кошмах — вроде как в степном стиле — довольно богат и притом совершенно не претенциозен; говори с кем угодно на любую тему (или, если говорить нет настроения — молчи; послушать тоже интересно, подчас интересней, чем высказываться).

На этом ужине оказались в равном положении даже музыканты и не умеющие творить гармонию звуков обычными методами — ибо Мийол вытащил на обозрение для общего пользования Проектор Звуковых Иллюзий. Так и сказал:

— Это моя сестрица сделала, — привычная, едва сознаваемая гордость в голосе, — если кто-то не умеет играть ни на арбессе, ни на каэли, ни хотя бы по барабану стучать, пользуйтесь. Не магов среди нас нет, а вспомнить какую-нибудь мелодию и воспроизвести — музыкантом быть не надо.

И сам подал пример, «сыграв» какую-то незнакомую, воздушную, пронзительно лиричную композицию для струнного квартета. Следом за ним Шак «сыграла», зажмурившись, вариацию на тему колыбельной, подпевая своим низким, бархатным и сильным голосом нежному высокому голосу другой алурины… матери своей, не иначе. Получалось что-то такое:

Тихо капает вода,

Шири-шири-сас.

Не коснётся нас беда,

Шири-шири-сас.

Я поймала нам еды,

Замела свои следы,

Шири-шири-сас.

Шири-шири-сас.

Шири-шири-ши-ши-ши,

Спите тихо, малыши,

Рядом с нами ни души.

Шири-шири-сас.

Шири-шири-сас.

Шири-шири-сас…

Несложной мелодии аккуратно подыграли худощавый парень с шевелюрой, крашеной неестественно-ярким оранжевым — арбессин, притом неплохой — и невероятно рослая девица с каэли, казавшейся в её руках совсем игрушечной.

Доиграв, алурина отсела к более чем просто смуглой девушке-подмастерью, с которой они, приобнявшись, принялись о чём-то перешёптываться.

А на Проектор Звуковых Иллюзий положил руки Ригар. Тоже закрыв глаза — но тут уж явно для лучшей сосредоточенности, а не для сокрытия чувств — он воспроизвёл весьма сложное по аранжировке и безупречно техничное выступление какого-то дуэта, певшего на незнакомом языке в сопровождении большого оркестра (Анноле ещё при вступлении насчитала не менее дюжины партий отдельных инструментов — ударных, духовых, струнных — потом сбилась и далее просто наслаждалась музыкой, на голову превзошедшей всё, что она слышала ранее).

Тут уж подыгрывать никто не решился — но вскоре Ригар «доиграл» и вернулся к кошмам с блюдами, чтобы заесть нешуточное внутреннее напряжение.

Парень-арбессин, девица-каэлин и примкнувшая к ним пара девиц, доставших откуда-то флейты (обычную и многоствольную), окончательно вернула общий тон импровизированного концерта к дразнящей, искристой, радостной лирике. Притом флейтины — обе сразу — играли так, заодно бросая на арбессина озорные взгляды и позволяя заметить как бы невинные жесты, словно обещали ему длинную и нескучную ночь.

А тот и не противился, щедро раздавая ответные подмигивания и дразнящие рулады.

Следующие пару часов все просто отдыхали, понемногу заряжая друг друга беззаботным теплом. Полноценные, совместно создаваемые мелодии звучали не всегда. В какой момент кто-то заиграет громче, побуждая беседующих приглушить голоса, или кто-то отложит инструмент, чтобы подать собственную реплику (или не отложит, а продолжит наигрывать что-нибудь, просто без акцента на мелодии, мягко). Кочевали по рукам небольшой барабан и парные шептуньи-зиттахи, наполненные мелким гравием, которыми разок воспользовалась Анноле — решилась, поддалась соблазну, не сдержалась… и не пожалела о том.

Но потом общий разговор свернул к более ранним событиям на этой же площади. А потом ещё дальше. Кажется, с подачи оранжевоголового подмастерья с арбессом, примерно так:

«А правда, что именно тут на вас напали Лерейид? — Да. — И вы отбились? Втроём? — Да. К чему-то такому мы готовились, но всё равно вышло… опасно. — Наверно, настоящая война много опаснее… я бы предпочёл её избежать…»

— Не всегда получается, — сказала Шак. А помрачневший Мийол, встретившийся взглядом с Ригаром и поймавший какой-то невысказанный сигнал, выдохнул, ненадолго зажмурясь, и занял место за Проектором Звуковых Иллюзий.

Почему-то все притихли. Впрочем… подозрительно обширная и мощная, как для всего лишь подмастерья, аура молодого мага над площадью дала понять, что грядёт что-то необычное.

И ожидания оправдались. С лихвой.

Начальные такты задали струнные. Партии мелодии мягко переплетались, журчали, словно голоса живых разумных. А потом притихли, потому что вступили далёкие барабаны. Рок, рок, рок. Пауза. Рок, рок, рок. Пауза. Рок, рок, рок!

Струнные партии взвились тревожно, на время заглушая барабанный ритм. Тщетно: тот стремительно усиливался, накатывал, давил…

Среди противостояния возвысился первый голос. И полилось.

…правда, Анноле сразу и накрепко запомнила только концовку:

Мы завалены телами. Жгучим комом в горле яд,

А вверху смертельным роем вражьи гушрусы летят.

«Подкрепления не будет», —

Буркнул глухо хэнкратар.

'Для укрывшихся в Лагоре мы — просроченный товар.

Не дождаться нам пощады. Только не от нагхаас!

Утешает лишь надежда: может, отомстят за нас…'

Недолгий, дёрганый проигрыш. И… призыватель впервые использовал своё собственный голос, неожиданно сиплый и тихий:

— Отомстить не получилось — просто выжил. Не впервой.

Что осталось? Мёртвый Лагерь.

Память.

Безнадёжный бой.

После пары финальных аккордов, уже не дёрганых, а откровенно рваных, Мийол встал, выдохнул с коротким поклоном, извинился и ушёл на борт одной из яхт. Ригар последовал за ним; смуглая с алуриной тоже привстали было, но после отмашки старшего годами мужчины уселись обратно, разом встревоженные, недовольные и… успокоенные?

— М-да, — подмастерье взъерошил свою слишком яркую шевелюру. — Как-то я… не подумал про… мне казалось, что всё было не настолько плохо.

Шак сказала — без выраженной агрессии, но неодобрительно:

— Тебе казалось, Луцес.

— А ты…

— Да, я была там. И если бы не учитель, там бы и осталась. И… хватит уже ковыряться в… этом. Чтоб ты понимал: я в Лагере-под-Холмом выросла. Пусть я не очень-то… но погибшие там были мне знакомы. Не все, но многие. С детства. И я бы тоже не отказалась посидеть в тишине, чтобы… и… ладно. Забыли. Сыграйте-ка лучше что-нибудь не сильно грустное, ну!

Долговязая каэлин без лишних слов заиграла первые такты «Холмов и долин», вскоре к ней присоединились другие музыканты. И старая, очень старая мелодия восстановила надломленный дух посиделок, заглушая своими мудрыми, спокойными переливами неловкость и тревогу.

Но даже она не могла ничего поделать с воспоминаниями.

— Знаешь, Эшки… примерно в одно время с Эсхарием Ларенским жил другой философ, не относящийся ни к одной из современных ему школ. Уленгин Затворник его звали… ну, или так считается. Основная проблема в том, что подлинных, точно атрибутированных текстов Уленгина не сохранилось; его философия досталась нам в виде довольно сомнительной достоверности диалогов Затворника с Эсхарием, как бы критикуемых и комментируемых Зами Хронисткой, как бы обнаружившей переписку этой вот пары в неких невнятного происхождения разрозненных бумагах двухсотлетней давности. Хуже того: сама Зами вроде как привела в порядок диалоги, где-то поправила, где-то что-то из своих рассуждений выписала на полях, но труд сей не закончила. Внучка её, не особо разбирая массив бабушкиных бумаг, продала их чуть ли не по весу одному из старших учеников Тарзия Ларенского, который тоже что-то там приводил в порядок, правил и комментировал, но скоропостижно скончался. Ученик скончался, не Тарзий. Хотя тот к тому времени вроде тоже… так. Короче. Сервус серворум сына Тарзия закончил с этой чехардой и опубликовал — от имени сына, конечно, не своего — наконец-то архив Зами Хронистки. А на правах приложения к нему — так называемое «Извлечение из диалогов Уленгина Затворника с Эсхарием Ларенским». Вполне очищенное от археологических напластований и содержащее уже в более-менее чистом виде конкретно взгляды Уленгина, а не чьи-то там ещё. Как тебе такое?