Лубянская империя НКВД. 1937–1939 - Жуковский Владимир Семенович - Страница 51

Приговор окончательный и обжалованию не подлежит: расстрел.

Протокол судебного заседания Военной Коллегии

И не мешкая, 24 января на бланке Военной Коллегии (Москва, ул. 25 октября, д. № 23) Ульрих подписывает совершенно секретное указание «КОМЕНДАНТУ НКВД СОЮЗА ССР Немедленно приведите в исполнение приговор Военной Коллегии Верховного Суда Союза ССР от 24-го января 1940 года в отношении осужденных к высшей мере уголовного наказания — расстрелу».

И далее поименовано около двадцати человек. Точное число я не могу привести, поскольку в предоставленной мне ксерокопии списка вместе с порядковым номером была сохранена только фамилия отца. Впрочем, указанное приблизительное число мало отличается от 17-ти, что относится к аналогичному полному списку, на который мы ссылались в главе «Евдокимов».

Итак, семнадцать. За один день осудить к смерти семнадцать человек! И это не какая-нибудь «тройка» или ОСО, а высший судебный орган, чьи решения считаются эталонными. Что ж, таковыми они и были, можно ли после этого удивляться произволу «троек».

В том смертном списке отец шел девятым.

Ульрих: расстрелять немедленно. Указание коменданту НКВД

Далее читаем справку о том, что приговор приведен в исполнение 25 января, акт хранится в особом архиве, том № 19, лист № 49.

Справка о расстреле Ежова отличается от последней лишь датой (4 февраля) и номером листа— 186, т. е. за десять дней этот номер увеличился на 137 покойников.

Свое последнее слово Ежов закончил так: «Передайте Сталину, что умирать я буду с его именем на устах»⁵. Чтобы подобную фразу произнес отец — представить себе не могу. УЖ очень любые крайности, патетика, фанатизм были чужды его натуре. А вот Ежов, мне кажется, говорил искренне. Как верный пес служил он своему хозяину и богу — главному Пахану, таким и умер.

Можно рапортовать: очередное задание великого Сталина выполнено точно и в срок. Предыдущее руководство НКВД ликвидировано в январе — феврале 1940 г.

В своей «Номенклатуре»¹⁶. М. Восленский пишет: «Но не подлежит сомнению, что ликвидация Ежова была осуществлена с непривычной мягкостью, можно сказать — нежностью. Не было проклятий в газетах… Не было элементарных репрессий в отношении родственников…»

Справки, о расстреле

Думается, говоря о «нежности» по отношению к измордованному и расстрелянному Ежову (брат также расстрелян, жена — Евгения Соломоновна — то ли отравилась, то ли была отравлена мужем), Михаил Сергеевич несколько увлекся. До «нежности» ли… По данным А. Антонова-Овсеенко²² первого зама — Фриновского казнили вместе с женой (аспиранткой) и сыном-школьником. Такая же участь постигла жену и сына Евдокимова. Что касается отца, пусть читатель судит сам. Братьев и сестер, действительно, не репрессировали, также первую жену, коммунистку с 1919 г. (мою мать). Зато вторую жену, беспартийного научного работника 33-х лет, мать двоих малолетних детей, приговорили к восьми годам тюрьмы и лагерей, отбыв которые, она обреталась в ссылке, откуда возвратилась лишь после кончины рябого дьявола. Потомки терпели все те ограничения прав и возможностей, кои положены советскому гражданину, указывающему в анкете: «Отец арестован в 38-м году».

И какие могли быть «проклятия в газетах», если сами факты судов и приговоры окружались глубокой тайной. Газетный и прочий бум вздували, как правило, лишь «в честь» участников открытых процессов, для того эти спектакли и ставились. Остальные жертвы, как маршалы Егоров и Блюхер, или Чубарь, Постышев, Косиор, Рудзутак, Эйхе, просто исчезали и все.

Теперь мысленно перенесемся в первые послесталинские годы. Наступил период реабилитаций, который, вопреки вспыхнувшим надеждам, растянулся до наших дней. Однако Жуковским здесь повезло.

Реверс закрутился в 1955 г. Реагируя на мою жалобу, Главная Военная Прокуратура знакомится с делом отца и находит там ряд существенных изъянов и несообразностей. В результате появляется письмо зам. Главного Военного Прокурора Д. Китаева зам. председателя КГБ Луневу А.Ф.: «Направляю жалобу гражданина Жуковского В.С. (мое «прошение» Ворошилову. — В.Ж.) и дело по обвинению бывшего заместителя Наркома Внутренних дел СССР Жуковского Семена Борисовича, осужденного в 1940 г. к ВМН». Перечисляются явные «проколы», в частности: арест без санкции прокурора; отказ отца в суде от первоначальных показаний. Затем, Жуковский «неоднократно отказывался от первоначальных показаний, однако ни одного протокола допроса Жуковского с отказом от ранее данных показаний в деле не имеется».

Далее, кто же завербовал отца в шпионы — Биткер или Ежов? (Это всплыла та самая «накладка» фальсификаторов, на которую нами обращалось внимание в начале рассказа о следствии.)

«Первоначально Жуковский показал, что в качестве агента немецкой разведки он был завербован при содействии работника торгового представительства СССР в Германии Биткер, однако позже, после ареста Ежова Н.И., Жуковский стал утверждать, что для работы в пользу немецкой разведки он был привлечен Ежовым».

Из показаний некоторых арестованных следует, что им «об антисоветской деятельности Жуковского известно не лично, а со слов других лиц.

Обращает на себя внимание то обстоятельство, что все протоколы допросов этих арестованных относятся к периоду когда Жуковский уже содержался под стражей.

Какие материалы послужили основанием к аресту Жуковского, из дела не видно». И в завершение:

«Прошу дать указание произвести по делу дополнительную проверку с учетом изложенных выше обстоятельств.

Ваше заключение о результатах проверки прошу выслать в Главную Военную Прокуратуру вместе с делом и жалобой».

Таким образом «органам» предстояло проверить самих себя. Эту задачу КГБ, на мой взгляд, решил профессионально, но с одним важным исключением: пощажены следователи. Из трех основных дознавателей, пытавших отца, одного вообще не побеспокоили, а двоих допросили всего лишь в качестве свидетелей. Разумеется, это не случайно. Бесспорно, следователи виновны и заслуживают немилосердного суда. (Некоторых, вроде Шварцмана или Родоса, действительно, расстреляли.) Но разве справедливо наказывать исполнителей, одновременно оставляя нетронутыми и даже незапятнанными тех, кто отдавал им приказы, стимулировал и поощрял их зверства. Попытка массового суда над следовательским корпусом неизбежно породила бы цепную реакцию позора всей репрессивной Системы — от товарища Сталина и его ближайших соратников до последнего лагерного охранника.

Итак, данные проверки составили третий том дела. По характеру документов том можно разделить на три части. Первая, занимающая львиную долю, содержит справки, числом более пятидесяти, по архивно-следственным делам лиц, проходящих по делу отца. Во-вторых, это протоколы допросов следователей. И, наконец, архивные справки.

Показания бывших коллег («справки по архивно-следственным делам») цитированы — по необходимости частично — на предыдущих страницах; большинство из этих коллег в своих вынужденных самооговорах вообще отца не упоминали. Названные показания и их роль обобщены в дельном, профессионально составленном реабилитационном заключении, на котором мы остановимся позже. Вместе с тем это заключение ни словом не касается показаний следователей, когда-то допрашивавших отца. Какими мотивами умолчания руководствовался подполковник юстиции, автор заключения в 1955 году, мне неизвестно, зато надеюсь, что речи бывших лубянских катов, хотя и двигало ими не покаяние, а страх перед расплатой, представят для читателей интерес.