Подводная лодка - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 65

Ночь была жуткой перспективой. Я содрогнулся при мысли о предстоящих неминуемых часах на взбрыкивающем, падающем в бездну, соскальзывающем матрасе.

СРЕДА, 54-й ДЕНЬ В МОРЕ. Уже прошло полторы недели, как начался шторм. Десять дней медленной пытки. Командир и я сидели на рундуке для карт. Цепочка проклятий доносилась с мостика. Командир поднялся, ухватился за трап в боевую рубку и, задрав голову вверх на безопасном расстоянии от периодических потоков воды сверху, спросил, что, черт побери, там у них случилось.

«Руль лежит на правом борту, Командир, а лодка поворачивает влево», — ответил рулевой. «Я не могу ее удержать».

«Не паникуй». Командир несколько мгновений продолжал глядеть вверх через нижний люк. Затем он склонился над столом для карт. Прошло совсем немного времени, когда он подозвал мичмана. Я смог уловить лишь слово или два: «… нет смысла. Мы фактически топчемся на месте».

Командир некоторое время поразмышлял, затем протянул руку к микрофону громкой связи. «По местам стоять к погружению!» Старшина центрального поста, который опирался на панель погружения как изнемогшая муха, со вздохом облегчения воспрял к жизни. Через переборку вошел Стармех и отдал предварительные распоряжения. Когда впередсмотрящие с мостика карабкались вниз по трапу в своих блестящих штормовках, вода каскадом лилась через крышку люка. Двое из них заступили на посты у горизонтальных рулей глубины.

«Заполнить все цистерны главного балласта!»

Воздух вырвался из наших танков с глухим ревом. Нос быстро наклонился. Льяльная вода устремилась вперед с бульканьем и шипением. Волна ударила в боевую рубку, но уже следующая была слышна приглушенно, а последующие уже не встретили никакого препятствия. Конечный рев и бульканье, затем тишина. Мы стояли кругом напрягшись, ошеломленные неожиданным отсутствием шума.

Губы Старшего помощника были бескровными. Его глаза запали в глазницы, а скулы были покрыты солью. Все еще тяжело дыша, он стянул мокрое полотенце с шеи.

Глубиномер показывал 40 метров, но стрелка ползла дальше: 50, 60. На этот раз наш поиск передышки увлек нас еще глубже. Стармех не выравнивал лодку до тех пор, пока мы не миновали отметку 65 метров. Льяльная вода прошелестела в корму, затем обратно. Постепенно она успокоилась. Бульканье жидкости стихло. Пустая жестянка, катавшаяся по плитам настила, успокоилась.

«Лодка отдифферентована, Командир», — доложил Стармех.

Старший помощник опустился на рудук для карт и засунул свои побелевшие руки между колен, слишком вымотанный, чтобы сразу снять свою мокрую одежду.

Над головой шестьдесят пять метров воды.

Мы были защищены от избиения волнами, как солдаты в глубоком подземелье от ружейного огня — защищены от моря самим морем.

Командир ухмыльнулся мне. «Попробуй отпустить», — сказал он. Я неожиданно осознал, что все еще держусь за трубу.

Пришел дневальный накрывать на ужин. Он как раз раскладывал столовые приборы, когда старший помощник выпалил: «В этом нет никакой нужды!» и начал есть с необычной живостью.

Булка, лежавшая перед нами, была почти полностью испорчена сыростью на борту. Зеленая плесень, которая ежедневно вылезала из корки, ежедневно же обтиралась дурно пахнущей тряпкой дневального, но от этого было мало толку. Внутренность была пронизана зеленой плесенью, напоминавшей о сыре горгонцолла. Появлялись также желтые отложения, похожие на серу.

«Ничего плохого в плесени нет», — провозглашал Стармех, «это полезно. В конце концов, французы называют это pourriture noble — благородное гниение. На нашей работе мы должны быть благодарны всему, что произрастает».

Мы все с одинаковым терпением занялись сложной работой по отделению полусъедобных кусков от толстых ломтей. Целая булка могла быть сострогана до кусочков меньше детского кулачка.

Командир иронично называл это занятие «хобби». Второй помощник, который утверждал, что ему это нравится, вырезал звезды неправильной формы из серых ломтей с показным усердием. За этим занятием он рассказывал нам о моряках, которые выживали месяцами на диете из крошек от печенья, долгоносиков и крысиного дерьма. Должно быть, он сам испробовал все это, если судить по подробностям, которыми он разукрашивал свое сообщение.

«О, конечно», — вступил в разговор Стармех, «я знаю. Это было в том рейсе, когда ты ходил с Магелланом по Тихому океану, потому что он хотел, чтобы пролив назвали в его честь, тщеславный вымогатель. Я себе представляю — должно быть, это был чертовски сложный рейс».

После обеда я прошел в носовой отсек. Звуки голосов донеслись до меня прежде, чем я был на половине дороге в кают-компании главных старшин. «Двадцать четыре! Трефы взяли!» — кулаки застучали по палубе. Они играли в скат.

Вошел Данлоп с залатанным футляром аккордеона, который он уважительно держал перед собой, как гробик с ребенком.

«Давай, Данлоп, сыграй нам!»

Торпедист по-отечески оглядел кружок собравшихся и величественно объявил, что полдюжины его басов залипают из-за влажности.

«Ну и что? Кому какое дело до нескольких клавиш?»

Поддавшись всеобщим уговорам, Данлоп расположился на нижней койке и раздвинул меха. Машинист Факлер заказал песню.

«У женщин из пустыни

Титьки длиной в два метра,

Так что укороти их морским узлом,

Прежде чем забавляться с ними…»

Хриплые голоса заглушили мелодию. Игроки в скат потеряли интерес к игре и перевернули свои карты. После некоторой разноголосицы песня стала слаженной. Потом Данлоп изобразил высокое фальцетто и трелью пропел:

«Однажды жила-была мамаша,

Жадная старая сука,

Которая продавала с аукциона свою дочку,

За то, что та могла заработать.

И подонок, который ее купил — это был я, я,

И подонок, который ее купил — это был я!»

Над головой — вздымающееся море и пенящиеся волны; здесь, внизу, люди сидели, подняв колени, и пели. Мне захотелось ущипнуть их щеки и убедить себя, что они были из плоти и крови.

ЧЕТВЕРГ, 55-й ДЕНЬ В МОРЕ. Все чертовски измотаны. Шторм вовсе не собирается утихать. Спасение пришло наконец когда Командир ближе к вечеру приказал погрузиться из-за темноты и отсутствия видимости.

Наступил мир. Дориан уселся у переборки центрального поста, разбирая бинокль, внутрь которого попала вода.

Радиорубка опустела. Радист сел возле двери в помещение гидрофонов. Наушники были у него на голове и он лениво поворачивал рукоятку устройства прослушивания.

В кают компании старший помощник, как и следовало ожидать, обложился разноцветными папками. Откуда-то он вынул офисный дырокол. Казалось, у нас на борту целый комплект офисного оборудования. Была даже механическая машинка для заточки карандашей. По крайней мере, мы были избавлены от соло на пишущей машинке.

Стармех изучал какие-то фотографии. Второй механик, кажется, был где-то в машинном отделении. Командир дремал.

Совершенно неожиданно Стармех сказал: «Бьюсь об заклад, дома уже выпал снег».

«Снег?»

Командир открыл глаза. «А почему бы и нет — конец ноября. Забавно то, что я не видел снега уже несколько лет».

Стармех передал по кругу посмотреть несколько фотографий. Сцены на снегу, фигуры как черные пятна в общем белом пространстве. На одном фото Стармех был с подружкой. За ними склон, испещренный лыжными следами. Слева назойливая длинная изгородь. Снег вокруг опор подтаял.

Глядя на фотографии, я вспомнил деревушку в Рудных Горах как раз перед Рождеством — уютное тепло комнат с низкими потолками, множество ножей и стамесок, которыми умелые руки вырезали из мягкой сосны новые фигурки для многоэтажной вращающейся пирамиды или для механической рождественской горки. Запах горящих поленьев и тепло печки отчетливо вспомнились мне вместе с запахами краски и клея, паров шнапса из большой круговой чаши в центре стола, церковным запахом курительных свечей, которые посылали голубые облачка из ртов фигурок в черных кожаных передниках или в облачении шахтеров. А снаружи снег и бритвенно-острый холод, который обжигал нос при дыхании. Полифонический перезвон бубенцов лошадей, везущих сани, ярко сверкающие лампы на фоне клубов пара из лошадиных ноздрей, окно за окном, украшенные подсвеченными ангелами, воткнутыми между подушек из мха…