Магистр ордена Святого Грааля - Дени Эжен - Страница 9

— Ах, сын мой, я жалею, что вас об этом спросил… Если бы я только знал ваш ответ!.. Что ж, пускай будет нам обоим наука: мне что не всегда надо проявлять излишнее любопытство, а вам — что не на все вопросы надо давать столь прямой ответ. Постарайтесь, мой сын, об этом забыть. И чем быстрее вы это сделаете, тем, право, лучше.

И только отец Иероним, будто ничего такого не слышал, знай вглядывался бельмами в свою темноту, что-то почти беззвучно себе под нос нашептывая. Лишь фон Штраубе, обладавший тонким слухом, смог разобрать в его шепоте латинские слова — это были те же самые, что он уже слышал от слепца по дороге во дворец:

— Peccavi, Dei! Sic, peccavi!…^[20] — И в каком таком грехе он каялся, могло быть ведомо лишь одному тому, к кому он обращался.

Остальные ехали молча и после неосторожных слов фон Штраубе стараясь не смотреть друг на друга.

Первым на пути был небогатый дом, где снимали себе весьма убогое жилье орденские братья Жак и Пьер. Карета приостановилась, чтобы их выпустить, и они, громыхая жестью, дрожа в этих комедиантских доспехах от холода, быстро устремились к дверям.

Через квартал располагался дом, где жил отец Иероним. Здесь карета тоже остановилась. Фон Штраубе хотел было вылезти вслед за слепцом, чтобы помочь ему найти вход, но слепой жестом дал ему знак оставаться на месте, а сам без всяких поводырей, ничуть не сбившись, зашагал в нужном направлении, будто в самом деле кто-то иной, незримый указывал ему верный путь.

Теперь, когда фон Штраубе и граф Литта оставались в карете вдвоем, комтур решился сказать:

— Не перестаю раскаиваться, сын мой, что давеча спросил вас. Подобные вещи, поверьте мне, никогда не следует произносить вслух.

— Но ведь тут не было никого, кроме орденских братьев, — возразил фон Штраубе.

— Да, оно так, — согласился Литта, — но существуют слова, которые не стоит даже воздуху доверять.

— Но уж воздух-то никому не донесет, — попытался возразить фон Штраубе, однако же граф пожал плечами:

— Кто его знает, здешний воздух… Кроме того, на козлах сидит кучер, а мимо проезжают экипажи…

— Но кучер далеко, а проезжающие экипажи… Не хотите же вы сказать, что из них кто-нибудь способен услышать разговор, происходящий в чужой карете?

И снова комтур плечами пожал:

— Не знаю, не знаю… В этой стране (а я тут живу, как вы знаете, уже немало) у людей какой-то особый слух. Иной раз мне кажется, что тут умеют слышать даже мысли. Во всяком случае, граф Пален каким-то образом о них узнаёт. Посему здесь надо быть вдвойне, втройне осторожным, о любой малейшей неосторожности можно весьма и весьма пожалеть. И языки тут умеют развязывать — вы даже представить не можете как… Впрочем, вы уже приехали. Полагаю, мы еще продолжим этот разговор.

Карета остановилась возле дома, принадлежавшего лекарю Мюллеру где проживал фон Штраубе, как раз в тот момент, когда к подъезду подходил конногвардейский офицер, поручик Спирин, который жил здесь, в мюллеровском доме, так же как и барон, во втором этаже.

У подъезда вышла некоторая заминка: и фон Штраубе, и Спирин пытались в знак уважения пропустить другого впереди себя. Все же Спирин, поскольку был в несколько больших летах, уступил и вошел первым.

И тут…

Что произошло, фон Штраубе понял чуть позже. А в первый миг лишь услыхал грохот и увидел, как поручик, едва открыв дверь, свалился, точно подкошенный. Из его проломленной головы фонтаном била кровь, и белый парик Спирина мигом сделался красным. Рядом в быстро набежавшей красной луже валялась его треуголка.

Все было в точности, как в том видении, что снизошло на барона во дворце.

Фон Штраубе бросился к нему, но первого же прикосновения к пульсу было довольно, чтобы понять, что поручик мгновенно, не успев издать даже стон, отошел в мир иной и звать кого-либо на помощь уже не имеет смысла. Рядом с телом поручика лежало и то, что вызвало его столь стремительную смерть. Это была обвязанная веревками большая каменная балка, при открывании двери свалившаяся с потолка. Балку привязали особым образом так, чтобы дверь, открывшись, неминуемо вызвала ее падение.

То было убийство, безусловно убийство! Причем убить намеревались вовсе не Спирина, а его, фон Штраубе, и только поручик да случай, точнее ТОТ, КТО РАСПОРЯЖАЕТСЯ СЛУЧАЕМ, спас его от неминуемой смерти.

Ибо убивать таким способом…

О, уж он-то знал, где единственно умели подобным способом убивать!..

Граф Литта еще не успел переоблачиться в домашнее платье, когда фон Штраубе был уже у него.

— Так вы полагаете, что это — вас?.. — проговорил он, выслушав рассказ взволнованного барона.

— А зачем кому-нибудь из ордена убивать конногвардейского поручика? — ответил тот вопросом на вопрос.

— Вы, стало быть, думаете, что убийца — один из братьев ордена? — спросил он.

Фон Штраубе вместо ответа лишь посмотрел на него выразительно. Да комтур и сам понимал, что вопрос несколько глуп. Так убивать умели только в ордене, и способу этому было веков, наверно, шесть. Именно так еще в тринадцатом веке убили комтура дона Сильву, так в веке шестнадцатом убили неугодного ордену мекленбургского епископа, так сто лет назад был убит венецианский посол. Потом веревки убирались, и все объясняли Провидением Божьим, из-за чего камень свалился на голову грешнику.

— Да, я напрасно спрашиваю, — после не долгих раздумий кивнул Литта, — вы, конечно же, правы… Однако сие означает (поскольку вас я в расчет по понятным причинам не беру), что под подозрением четверо.

— Трое, — поправил его фон Штраубе. — Ибо вас я также в расчет не беру.

— Отчего же? — прищурился граф.

— Оттого, что всего минутой ранее вы меня высадили из кареты, поэтому успеть с необходимыми приготовлениями никак не могли.

— Вы наивны, сын мой. Нет, я, конечно, этого не делал — да и зачем бы мне? Но вы как несостоявшаяся жертва не должны быть столь легковерны. Ведь у остальных орденских братьев тоже нет видимых причин для этого. Что же касается времени, то я бы, к примеру, мог соорудить все это еще поутру, когда вы покинули дом, чтобы направиться ко мне, а затем легко бы сумел, опередив вас, вернуться.

— Нет, — ответил фон Штраубе. — Да простите меня, отец, я о подобном тоже думал. Но такое никак невозможно — ведь мы отсутствовали долго, а в доме проживают более десяти человек, и за это время, вероятнее всего, балка обрушилась бы на голову кому-нибудь другому. Это мог сделать лишь тот, кто знал наверняка, что я вот-вот вернусь.

— Что ж, — сказал комтур, — достохвально, что вы обуздываете чувства разумом и не отрицаете с маху любой возможности, пока не взвесите все pro и contra. Уверен, это еще не раз поможет вам в жизни… Однако, не скрою, рад, что не нахожусь под вашим подозрением, — прибавил он. — Рад потому, что в таком случае вы, возможно, мне доверитесь и выслушаете мой совет.

— О, безусловно! — подтвердил фон Штраубе.

— В таком случае совет мой таков, — сказал граф. — Поскольку на подозрении только трое, а проживают эти трое и вовсе лишь в двух местах, то надо без промедления, сейчас же наведаться к ним, посмотреть, у себя ли они, а главное взглянуть, как они воспримут ваше внезапное появление в полном здравии.

Фон Штраубе согласился, что так оно, пожалуй, будет вполне разумно. Не тратя времени на переодевание, в несколько шутовских этих кирасах они вышли из дома Литты, тут же остановили экипаж и очень скоро были возле дома братьев Жака и Пьера.

Прислуга, единственная на весь дом, получив от Литты для большего откровения серебряный гривенник, тут же выложила, что те двое «басурман в жалезах», едва снявши свои «жалеза», тотчас куда-то отбыли и воротились назад «вот толькось».