Доктор Фальк. Тайна серого монаха - Евдокимов Игорь - Страница 12

– Какой кошмар, Василий Оттович, – произнес распорядитель. Он так и остался стоять с ошарашенным видом у дверей в кофейный зал.

– Да уж, – глубокомысленно подтвердил Фальк.

– Я не о том, простите, просто совсем забыл закончить перечень, – продолжил Аркадий. – В субботу на летней эстраде дает концерт духовой оркестр добровольного пожарного общества. Вас записать?

– В сложившихся обстоятельствах? На духовой оркестр добровольного пожарного общества? Черт с вами, записывайте!

«И ровно в полночь дорогое пуховое одеяло, с вышивками и вензелями, уже грело спящее, изредка вздрагивающее тело молодой, хорошенькой, развратной гадины»

А. П. Чехов, 1882 год

В ночь на вторник Василию Оттовичу не спалось. Сей факт можно счесть примечательным уже потому, что обычно его идеально вышколенный организм подобных вольностей себе не позволял. Стоило Фальку положить голову на подушку и закрыть глаза, как можно было бы по часам отмерить пять минут, после которых мерное дыхание доктора превращалось в легкое сопение, поза – расслаблялась, а разум преспокойно переправлялся в царство морфея.

Не в этот раз.

Василий Оттович бессонно ворочался на кровати (которая, по такому случаю, завела привычку раздражающе скрипеть, чего ранее за ней не наблюдалось). В те краткие минуты забытья, которые давались Фальку, его посещали кошмары. Вот мертвая генеральша встает с пола и указывает перстом в окно: «Смотрите, Василий Оттович, серый монах пришел за мной!». Вот инженер Платонов стоит на эшафоте, с накинутой на шею петлей, и грустно говорит: «Моя судьба была в ваших руках, доктор». А потом Василий Оттович видел со стороны, как он сам взбирается со свечей в руке в комнатку на вершине башни, выглядывает в ночной мрак – и видит фигуру монаха, безмолвно наблюдающую за ним с мостика, перекинутого через ручей в глубине участка.

Уснуть ему удалось только на рассвете – и то, можно сказать, с чужой помощью. Ибо в последнем по очередности горячечном сне увидел он Лидию Шевалдину в белом летнем платье, выходящую из реки и садящуюся рядом с ним на клетчатый плед:

– Василий Оттович, бедненький, вам надо спать… – говорит она и целует его в лоб.

После этого Фальк спал без сновидений до десяти часов утра.

Не удивительно, что утренний кофей он пил на веранде в наисквернейшем расположении духа. Под горячую руку Василия Оттовича попалось письмо от очередного дальнего родственника, интересующегося, нет ли у доктора возможности разместить его с семейством на своей даче. Подобные родичи служили бичом любого дачевладельца – да и просто бедняг, которые летние домики только снимали. Эта саранча налетала практически без предупреждения, занимая все комнаты, съедая все запасы, вытаптывая все цветы, наполняя окрестности мерзким смехом и детскими криками. Испортив отдых одному страдальцу, сия мамаева орда просто перемещалась в следующий дачный поселок, где жил очередной брат/сват/кузен/деверь/внучатый племянник/друг/приятель/мимолетный знакомый – словом, очередная жертва.

Василий Оттович был не таков. Пользуясь своей врачебной репутацией, на подобные просьбы он отвечал вежливо, даже радушно – конечно, он с удовольствием примет дорогого кузена/деверя/внучатого племянника (нужное подчеркнуть), ведь ему стало невероятно одиноко и тяжко на даче в ту нелегкую годину, когда в Зеленом луге свирепствует эпидемия холеры, уже унесшая несколько десятков жизней. К тому же, Фальку позарез требуются помощники в домашнем лазарете, где лежат особо заразные больные. Конечно же после подобных приглашений желающих осчастливить доктора своей компанией не находилось.

Подобным же образом Василий Оттович поступил и в этот раз – правда, под влиянием мрачного настроения число потенциальных жертв он завысил в несколько раз, установив новый рекорд. В году 1908 от Рождества Христова (по версии доктора Фалька) холера в Зеленом луге унесла 52 жизни…

На кофейном столике перед Василием Оттовичем лежал свежий номер «Зеленолужского вестника» – газета как раз выходила по вторникам. Был этот листок сезонным, издавался с мая по октябрь. Редактор, отставной петербуржский газетчик, пользовался услугами отдыхающих на дачах столичных журналистов (не мэтров конечно, а тех, кому нужно кушать) и студентов-словесников, а потому издание выходило довольно качественным, а подчас и хлестким. Что неоднократно вызывало гнев председателя общества благоустройства Кунина – ему от писак доставалось больше всего.

«Вестник» Фальк обычно читал с удовольствием, но в этот раз его передовица, да и большая часть номера, были посвящены убийству Шевалдиной и быстрому аресту инженера Платонова. Журналисты не стеснялись по части сгущения красок и собственных необоснованных догадок. К счастью, версия о еврейском жертвоприношении в номер не попала. «Вестник» старался следовать древней максиме «о мертвых либо хорошо, либо нечего», поэтому генеральша именовалась не иначе, как «столпом дачного общества». Однако отказать себе в едких завуалированных уколах газетчики не смогли. Например, говорилось, что «в нашем поселке, пожалуй, нет того человека, которого бы не коснулся живейший интерес Веры Павловны». Или: «ее тонкое знание человеческой натуры было непревзойденным». Фалька это раздражало – в конце концов, что журналисты «Вестника», что сама Шевалдина, по сути, занимались одним и тем же: копались в чужом грязном белье и вытаскивали его на всеобщее обозрение.

Мысли доктора вернулись к записке, оставленной Платоновым. Она ждала своего часа в верхнем ящике его письменного стола, запертом на ключ. Адресатом оказалась Екатерина Юрьевна Шкляревская – дама роковая, знойная, жена столичного присяжного поверенного, который (как и супруг ипохондрической блондинки Любимцевой) в Зеленом луге бывал редкими наездами. Фальк помнил слова Неверова о том, что Платонов и Шевалдина имели некий конфликт в связи с нелицеприятными секретами инженера. Уподобляться сплетникам он не собирался, но волей-неволей напрашивалась вполне очевидная версия: у Шкляревской и Петра Андреевича был роман, а генеральша о нем прознала. Достаточно ли это веская причина для убийства?

Василий Оттович привык иметь дело с симптомами, которые тоже могут быть двусмысленными и неоднозначными. Поэтому его мозг сам собой рассматривал эти умозаключения с позиции холодного анализа. Муж Шкляревской был не последним лицом в адвокатской среде Петербурга, водился и с чиновниками различного ранга. Узнай он о романе жены, вполне мог бы устроить сопернику сложную жизнь в столице. Платонов же приезжал в Зеленый луг три года подряд – значит, средства у него имелись, но при этом снимал он все же маленькие и дешевые дачи, каждый раз – разные. На этот раз остановился в доме Карамышевых – практически лачуге, одноэтажном зданьице на самой окраине. Следовательно, не шиковал, положение шаткое. И не важно, находится ли на государственной службе, или занят частным порядком – Шкляревский вполне мог бы постараться и оставить его без работы. А это уже, как говорят сыщики, мотив.

К тому же Василий Оттович знал и уважал урядника Сидорова. Александр Петрович ни за что не стал бы действовать, опираясь на одни только велосипедные следы. А значит, улики против инженера обнаружились, причем достаточно весомые. Возможно, Петр Андреевич даже виновен.

Вкрадчивый голос в голове Фалька напомнил – да, ты взял записку, но вопреки заявлению Платонова не давал никаких обещаний. А значит, как сказал бы более гибкий в моральном плане человек, твоя совесть формально чиста. Записка может и дальше лежать в ящике стола. Или, для уверенности, ее можно сжечь. А полиция сама со всем разберется.

Вот только моральной гибкостью Василий Оттович не обладал. Вообще. Он прекрасно знал себя и понимал, что не переданная по адресу записка будет жечь совесть до конца его дней. А если верить лютеранской вере – то и после этого момента. Поэтому выбора, как такового, не существовало. Фальк обязан был отнести заветный листок Екатерине Шкляревской.