Красный вервольф 3 (СИ) - Дамиров Рафаэль - Страница 25

— Севку, — ответил Яшка, помогая мне вытащить тело Степана из кабины. Он болтался, как тряпичная кукла. Но при этом руками шевелил. И белки глаз в темноте поблескивали. — Они же в Царское Село уехали. А вчера я видел его тело на столбе. Такие дела…

— Думаешь, навестить свою зазнобу? — спросил я.

— А? — встрепенулся Яшка, будто вообще не понял вопроса.

— Одна ведь супружница-то осталась, может пожалела уже, что когда-то выбрала не того, — сказал я, опуская Степана прямо на дорогу.

— Да не, — Яшка помотал головой и смутился. — Ты прости, что я болтаю… Со вчерашнего дня история из головы не идет. А может и впрямь надо зайти? Может, продуктов подкинуть или еще чего…

Яшка замер, продолжая держать на весу ноги Степана. Задумался.

Рев самолетов снова стал приближаться.

— Давай вот сюда его, Яшка! — я мотнул головой в сторону небольшого овражка. — Какое-никакое, а укрытие. Мы поволокли Степана сквозь невысокий цеплючий кустарник.

— Живой еще поп-то? — закашлявшись, спросил Яшка.

— Жив, паскуда, — прошипел я. — Рот разевает, глазами лупает.

— Это наши бомбят, — изрек Яшка, когда мы опустили Степана на землю. — Там у фрицев аэродром вроде, слышишь, самолеты взлетают?.. Ох и тяжелый, гад, хоть на вид и субтильный. Кажется ведь, что соплей перешибешь…

— Как самочувствие, батюшка? — я присел рядом со Степаном и похлопал его по щеке. — Что же ты, гад, в своих-то стреляешь?

— Да какие они мне свои? — хрипло выплюнул Степан. Закашлялся. Изо рта потекла кровь. Опа, да он, похоже, ранен-то сильнее, чем мне сначала показалось. — Яшка, глянь-ка…

Я задрал рясу. Под просторным балахоном Степан был одет в немецкую форму. Бл*ха, мокрая вся только и что-то тут такое… Ох ты ж! Надо же, не заметили какую штуку! Из груди Степана торчала корявая железяка. Через лобовое, наверное, влетела. Н-да, не жилец наш Степан, похоже…

— Краснопузые ублюдки меня ограбили, — Степан хаотично размахивал руками, явно пытаясь меня оттолкнуть. — За границу драпать пришлось с голой жопой. Так что это я свое забираю, и не надо мне тут… Руки убери, сволота советская!

— Так ранен ты, дядя Степа, — криво усмехнулся я. — Не дотянешь до границы-то с сокровищами своими.

— Да что там той раны, и похлеще случалось… — Степан заворочался и попытался приподняться. Кровь изо рта выплеснулась толчком и залила бороду. — Жалкая царапина…

Степан принялся сучить руками в поисках опоры, чтобы приподняться. Боли не чувствует, ясно. Шок. Или пробило до позвоночника. Скорее всего — второе, ноги явно не шевелятся.

— Не дергался бы ты, батюшка, — криво усмехнулся я и сел на какую-то кочку. Надеюсь, что это не муравейник, в темноте хрен разберешь. — Подольше проживешь.

В стороне раздался свист вспарываемого воздуха, потом несколько взрывов и пулеметная очередь. Жестко напирают наши…

— Почему я не могу подняться? — зло проговорил Степан, все еще шевеля руками. Они его тоже не очень-то слушались.

— Ранило тебя, говорю же, — повторил я. — Грудь пробило до самого хребта. Ноги парализовало. Странно, что ты вообще еще жив.

— Не верю тебе, — Степан тяжело задышал, силясь напрячься, но тело не слушалось. — Не могло меня ранить, никак не могло!

— Ну да, ты же избранный, пули не берут, осколки в страхе в стороны разлетаются, — я хмыкнул. — Ты зачем священника замочил, сучий потрох?

— Несговорчивый он больно оказался, — окровавленные губы лже-Степана скривились в презрительной улыбке. — Людей ему все спасать надо было. Денег ему предложил, так он собрался властям меня сдать. Идеалист нашелся, тоже мне… Много он там наспасал бы… Что ему те евреи? Был бы умнее, жив бы остался. И при наваре еще. А так…

— Сволочь ты, Степан, — устало сказал я.

Снова заревели приближающиеся двигатели самолетов и застрекотал пулемет. Несколько раз утробно бахнула какая-то пушка. Совсем рядом, но в стороне. Похоже, на дорогу случайная бомба попала, не повезло Степану просто. Чуть-чуть бы удачи, и проскочил бы. А мы бы в воронку влетели.

— Молодой ведь, пацан еще был священник, жить да жить, — сказал я.

— Думал бы головой, жив бы остался, — огрызнулся Степан. — Слышь, ты… Как тебя там… Подними мне голову, посмотреть хочу, что за рана.

— Так темень, не увидишь ты ни черта, — я не пошевелился. Помогать еще этой гниде. Мне даже добивать его не хотелось. Да и вообще шевелиться. И слушать его тоже не хотелось. Бл*ха, пацаны невиновные из-за него полегли. Из-за дурацких золотых ложек-вилок.

— Закурить дайте, — почти нормальным голосом сказал Степан.

— Курить для здоровья вредно, — сказал я, все еще не шевелясь. — Легкие от этого, говорят, портятся.

— Не тебе меня судить, выродок красный! — зло прошипел Степан. — Ты ничего обо мне не знаешь! Моя семья была богатой, у нас был дом на Фонтанке и два магазина. Они все отняли, все! И газетенку свою вонючую на моих станках печатать взялись. Да я бога молил, чтобы наш поезд, где мы вповалку спали, через границу прошел! Да у меня… Да знаешь, я что…

— Поберег бы ты силы, Степа, — сказал я. — Может до рассвета хоть дотянешь, солнышко в последний раз увидишь.

— Закурить, говорю, дайте! — с надрывом произнес он. — И не Степан я, знаешь же!

— Честно говоря, дядя, мне вообще все равно, как тебя на самом деле зовут, — сказал я. — Буду только рад, если ты так и сдохнешь тут безымянной… Тварью.

Думал сказать «собакой», но потом устыдился перед всеми в мире песиками. Ничего общего не было у этого псевдо-попа с вернейшими созданиями. Даже свиньей его называть не хотелось. Перед хрюшками совестно.

А его, как назло, прорвало. Торопливо, путаясь в словах, он принялся говорить. Клял, на чем свет стоит, советскую власть, которая все у него отняла. То блеял обиженно, то рычал, что они все равно все сдохнут, что фрицы тут камня на камне не оставят, и поделом всем будет. Ныл про какую-то Зинаиду, которая отказалась с ним бежать за границу и выбрала, сучка, какую-то краснопузую сволочь. Отца Степана помянул матерно. Вообще непонятно за что. Обозвал дураками пустоголовыми комсомольцев, которые полегли по его милости. Доминику вспомнил, хотя по имени и не назвал. Только «польская шлюха», но по контексту было понятно, кого он имеет в виду. Как я понимаю, Доминика его вытащила из запоя не то в Таллинне, не то в Риге, пообещала, что поможет разбогатеть. Но он умный, он сразу смекнул, что на этом деле можно разжиться. Наплел ей сказок про верность и преданность, а сам с самого начала знал, что кинет. Потому что одно дело — янтарная комната, за которую может заплатят, а может и нет. Но ежели в этом деле измажешься, то прятаться потом придется по разным щелям, потому что и русские, и немцы тебя искать будут. А золотишко бесхозное — другое дело. Кто эти ложки-вилки считать будет?

— Ты курить просил, кажется, — подал вдруг голос Яшка. — Есть у меня папироска, вот… Да прикуси ты ее зубом дядя, а то в кровищей замочишь…

Яшка чиркнул спичкой. Пламя на мгновение осветило перекошенное рыло лже-священника. В окровавленных зубах зажата папироса, глаза блестят лихорадочно.

— Добрый ты, друг мой Яков, — усмехнулся я.

— Да надо было как-то этот фонтан красноречия заткнуть, — отозвался он. — А то я, право слово, сам уже готов был ему в горло нож вогнать.

Степан жадно затянулся дымом. И тут же забулькал и захрипел в приступе раздирающего кашля. Папироса куда-то отлетела, тело Степана задергалось в конвульсиях.

И замерло через несколько секунд в нелепой позе. Со скрюченными пальцами, будто последнее, что он пытался сделать, это дотянуться до золота и распихать его по своим карманам. Выпученные глаза остекленели.

— Надо возвращаться, дядя Саша, — нарушил молчание Яшка. — Может еще успею машину поставить на место. А нет, так бросим здесь, шут с ней.

— Грузовик надо перегнать, — я встряхнулся, выходя из оцепенения. — Там всякая утварь драгоценная, нельзя ее фрицам оставлять.