Забытые острова. Аннушка (СИ) - Матвеев Дмитрий Николаевич - Страница 72

Тяжело опираясь на клюку, я как была – измазанная грязью и кровью, воняющая порохом и дерьмом – к счастью, чужим – вышла к толпе. Нашелся шустрик, который оперативно подставил стульчик. Я уселась, вытянула ноющую ногу.

- Кто будет говорить?

Тот французский итальянец, что в прошлый раз микрофонил, нынче вперед не полез. Видать, хорошо помнил попытку отмазать латышей. Зато нашелся один из новеньких, вчерашнего урожая. Он еще не обтерся, местных реалий не вкусил, а мозги ему в Европе промыли хорошо, основательно, до костей. Вот он и принялся бубнить о ценности человеческой жизни, о том, что я не имела права, а этот свежеупокоенный – наоборот.

- Так вы говорите, он имел какие-то там права? – оборвала я его излияния. - То есть, вы хотите сохранить жизнь человеку, который пришел сюда, чтобы убивать, жечь, насиловать и грабить?

- Но он же сдался в плен!

- Хрена лысого он сдался. Это, вон, Дзетта с помощницей его скрутили. Две почти безоружные женщины взяли в плен бандита и убийцу. А где в этот момент были вы?

На мой голос подтянулся народ, из тех, кто был в состоянии передвигаться. Обступили меня и ждут, чего я еще навещаю. А у меня есть для них, припасено.

Я обвела собравшуюся толпу взглядом.

- Где вы были?

В ответ не раздалось ни звука. Я же, напротив, прибавила голоса.

- Где были все вы, сильные и храбрые мужчины, рассуждающие о ценности жизни и жалеющие убийц? Молчите? Так я за вас скажу!

Я, опершись на палку, поднялась и отпустила голос в полную силу.

- Вы как тараканы забились по углам, попрятались кто где. Вы, мужики, прятались за бабскими юбками! Испокон веков честь женщины была в руках ее мужчин: отца, мужа, братьев, сыновей. А нынче что? Сегодня женщины защищали мужчин, которые трусливо сидели по норам! Не умеете стрелять, так помогайте, хотя бы подавайте патроны. Но вы и на это не способны. И кто вы после этого? Сказать или сами догадаетесь?

Я перевела дух. Вокруг стояла гробовая тишина. Я чуть сбавила напора и продолжила:

- Того, которого сейчас кончили, взяла в плен кухарка, вооруженная ковшиком кипятка. Последнего бандита застрелила едва живая женщина с переломанными ребрами. А вы сидели как мыши и пердануть боялись – вдруг кто услышит, придет и за жопу схватит! Не мужики вы, даже бабами вас не назвать – это означает женщин оскорбить. Вы – бесполые существа. Гендерно-нейтральные, прости Господи. Тьфу! Лишь один из вас всех был настоящим мужчиной. Вот он лежит! Он – герой, и был бы героем, даже если бы не убил ни одного врага. Он пошел и защитил свою женщину, и поэтому она сейчас жива. А кого защитили вы? Да вы и себя-то защитить не в состоянии. А теперь подумайте: нужны ли вы нашим женщинам? Что вы можете сделать такого, чего не могут они? Молчите? То-то же. Всё, свободны.

Люди расходились молча, опустив головы – это мужики, или, наоборот, задравши нос – это женщины. А я стояла и думала: а не переборщила ли? Кто-то, возможно, после таких предъяв добудет из пяток душу и вернет ее на подобающее место. А если кто настолько привык бояться, что уже не в силах свой страх перебороть? Не сломается ли окончательно? Тяжкое, млин, это дело – править. И Михалыч с мужиками что-то задерживается. Уже темнеет, а их все нет. Мне бы он сейчас позарез нужен, просто некому больше в жилетку пореветь. Не поймет этого никто. А он – поймет. И поможет. И от Борюсика с Фридрихом никаких вестей… Впрочем, до завтра я ничего и не жду.

Первый раз мне пришлось хоронить своего. Если, конечно, не считать той братской могилы, в которую мы с Михалычем сложили безымянные жертвы того сволочного тигра. Раньше всё чужих бандитов закапывать приходилось. С теми всё просто: яму отрыл поглубже, плюнул на труп и обратно закидал. А вот Архип…

Место для могилы я выбирала не просто так. Он ведь первый, за ним, хочешь – не хочешь, другие пойдут. Кто вот так же от бандитской пули, кто от болячки, а кто и от старости. Вот и нужно было так сделать, чтобы от этой могилы наше кладбище пошло. Чтобы люди могли прийти в тихое уютное местечко, друзей и близких помянуть, побыть наедине с памятью о них и со своими мыслями-чувствами. И как раз нашлась небольшая рощица посреди нашей степи примерно в километре от поселка. И не рядом, и недалеко. Вот там и вырыли могилу. Гроб колотить не стали, не из чего. А простынёй я пожертвовала. Негоже хорошего человека голышом в последний путь отправлять.

Собрались все. Все, кто ходить мог. Даже Министерва приковыляла. Даже всё ещё чахлая Пенелопа притащилась. Пришла Лерка, уже несколько очухавшаяся. Снегурка пыталась, но у нее просто не хватило сил подняться с постели.

Принесли тело Архипа, положили рядом с ямой. Наши, русские, как заведено ритуалом, прошли мимо, прощаясь. Останавливались, всматривались в спокойное, умиротворенное в смерти лицо, и шли дальше. Следом потянулись и остальные. Кто-то что-то шептал, кто-то касался пальцами холодных рук, кто-то просто смотрел на человека, который сегодня погиб в настоящем, взаправдашнем бою. Все молчали. Тяжелое такое молчание, тягостное, нарушаемое лишь тихими всхлипами Софочки. А что тут еще скажешь? Я все, что могла, уже выдала. Запал иссяк, и теперь я стояла вместе со всеми, ожидая, пока мимо погибшего человека пройдет недлинная цепочка людей.

В изголовье поставили деревянный крест. На нем написали имя и две даты: дату попадания сюда, на остров, и дату смерти. А потом все уставились на меня. Ну да, я ведь королева, я должна произнести речь. Пусть и короткую, но такую, чтобы всех за душу взяло. Я долго не думала.

- Товарищи! Мы сегодня похоронили человека. Он появился среди нас недавно, мы не смогли как следует узнать его при жизни. Зато сейчас я могу сказать: это был настоящий мужчина. Я не знаю, как он жил прежде, там, на старой земле. Но его недолгая жизнь здесь, среди нас, достойна всяческого уважения. Он погиб, пал в бою, с оружием в руках, как настоящий воин и защитник. И он заслужил, чтобы сейчас, после смерти, ему воздали почести, которые он по праву заслужил.

Я скинула с плеча свою неизменную «саёжку». Другие, кто был при стволах, тоже приготовили оружие. И мы, пусть и нестройно, отсалютовали троекратным залпом памяти хорошего человека.

Глава 33

Михалыч вернулся поздно. Усталый до самой последней степени. Настолько, что стоя засыпал. Я пожалела его, не стала приставать со своими переживаниями. Поблагодарила мужиков и отправила их спать. Утром в деталях отчитаются, ничего сверхсрочного сейчас нет. А благодарить, кстати, было за что: наблюдателя они таки поймали. В последнюю минуту словили, когда он уже собрался с нашего острова валить. Обнаружилась у нас на южном берегу укромная такая бухточка. Издалека её не увидеть ни с земли, ни с моря, разве что случайно наткнуться можно. Вот в такой бухточке и стоял бандитский катерок. От поселка далековато; кто приехал, кто уехал – не видно и не слышно. Вот этот типчик и высматривал всё про нас, а потом своим подельникам каким-то макаром передавал. Когда он понял, что нападение не удалось, то решил сваливать. Собрал барахло, побежал к лодке, да только квадрик ездит быстрее, чем человек ходит. Тот уже в катер прыгнул, мотор запустил, отчаливать собрался. Но Аджит ему пулей мотор разбил, а потом и его самого подранил. А уже после лодку кошкой зацепили, к берегу подтянули, да и повязали шпиона. Сюда везти не стали, чтобы тусовку, пока еще либеральную, не волновать. На месте все, что нужно, выспросили, да там его и кончили.

Вот это мне Михалыч доложил, пока его Аджитка до лежанки вел. А потом оба рухнули, где стояли, и задрыхли в ту же секунду. Оно и понятно: умаялись мужики. А я развернулась, да пошла к себе. Пошла, да не дошла: услышала в темноте приглушенные всхлипы и подвывания. Понятное дело, пришлось идти выяснять: кто, что, почему…

Едва выяснилось, кто, как все остальные вопросы разом отпали. У мазанки, где была панель доставки, и где я себе оборудовала лежбище, на каком-то обломке доски сидела Софочка. Сидела и ревела, хлюпая носом, размазывая слезы по сдобным щекам, сотрясаясь пухлыми плечами. Нет, я никак не могла пройти мимо. Как бы там ни было прежде, как там ни случится после, но сейчас у человека было горе. Самое настоящее, взаправдашнее. И не с кем было его разделить, потому, что единственный человек, который мог бы сесть рядом и утешить, лежит там, в рощице, под деревянным крестом.