Таинственная невеста - Яковлева Юлия - Страница 29

Увидев ее среди тех, кто дожидался таможенного досмотра, Мурин подождал немного. Дал своему сердцу сбавить стук. Тихо подошел. Тихо сел рядом. Дама под вуалью гневно обернулась, чтобы потребовать у незнакомого нахала отсесть на вежливое расстояние. И напряглась всем телом.

— Как ее звали? — спросил Мурин, стараясь говорить самым обычным тоном. — Я имею в виду, на самом деле.

Глаза дамы блестели за сеткой и мушками.

— Сударь, требую оставить меня в покое. Не то буду вынуждена пожаловаться на ваше назойливое поведение.

— А, — сказал Мурин, — вон как раз морской офицер. Пожалуйтесь, например, ему. Может, он и квартального надзирателя вызовет. А тот полицию. Приятно проведем вечер.

Она отвернулась. Сделала вид, что ее все это не касается.

— Так как же? — повторил вопрос Мурин. — Имя, сударыня. Я хочу знать ее имя.

Поленька едва дышала.

— Это все, что вы хотите?

— Остальное я знаю.

— Вот позабавили.

— В самом деле? Я вам завидую. Мне самому вся эта история отнюдь не кажется забавной. Я не раз вспоминал потом слова одной моей энской знакомой. Кстати, вы скучаете по Энску?

— Так что ж сказала ваша знакомая?

— Все разбежались. Вся жизнь переворошена. Никого нет на месте. И еще долго будет неразбериха… На этом строился ваш расчет, сударыня, не так ли? Но потребовалась и незаурядная смелость, дерзость! Их вам тоже было не занимать. Вашей подруге их, напротив, не хватило. Но это выяснилось уже после того, как вы вдвоем начали улещивать старуху Юхнову. Как же ее звали, эту вашу робкую и глуповатую приятельницу?

Поленька сглотнула. Но не ответила.

— Молчите. Хорошо же. Тогда я сам дам ей имя. Какое-нибудь красноречивое, во вкусе старомодных комедий, как у господина Фонвизина. Может быть, Крудела. Нет, нехорошо. Означает жестокая. Она не показалась мне жестокой. Глупой? Доверчивой? Отчаявшейся? Отчаявшиеся люди способны на многое. Что ж, назовем ее просто: Ложь. Ведь весь ваш план строился на лжи. Итак, ее звали Мензонья.

— Ах, так вы умеете по-итальянски?

— Нет, спросил только одно это слово у знакомой певицы.

— Подготовились, — едко заметила Поленька.

— Конечно, сударыня. Вы занимали мои мысли столько месяцев!

— Я польщена.

— М-да, сначала я о вас совсем и не подумал. Елена Карловна поглотила мое внимание. Великое дело — красота! Она как-то таинственно заполняет собой все или все вытесняет, не находите?

— Вам видней.

— А вам нет?

— Я не мужчина.

— Думаю, красоту вашей приятельницы вы приняли во внимание. Ей в вашем плане придавалось большое значение. Ведь Мензонья должна была не просто сыграть роль Елены Карловны Юхновой. Она должна была сыграть роль обманки. Отвлечь внимание.

— От чего?

— От кого. От вас. От главного преступления. Я-то вначале думал, что вашей целью было окрутить старую помещицу, подлеститься к ней, убедить ее составить завещание, выгодное вам, а затем извести старуху и получить денежки. Это была моя ошибка! Вы задумали совсем другое.

— Вы так хорошо меня знаете?

— Скажете, вас интересовал не вексель, выписанный князем Тверским на сто двадцать тысяч рублей? Он был в бумагах старой Юхновой. Теперь его там нет.

Она промолчала.

— Паршивая старуха она была, эта Юхнова, вот что я понял. Сто рублей! Все, чего вы стоили в ее глазах. Утешу вас тем, что другие люди стоили для нее и того меньше. Бедная Мензонья… Она так искренне старалась угодить этой черствой ведьме. Любое бы сердце растаяло. Но увы, любить Юхнова не умела. Она была светла головой, но совершенно лишена сердца. Чувства людей были для нее неинтересной загадкой, и она сама была лишена способности их испытывать. Старуха почти успела разоблачить липовую Елену. Недаром она все время держала ее при себе. Держи друзей близко, а врагов еще ближе. Беседовала, выспрашивала. Она что-то начала подозревать. Да даже и я начал что-то подозревать.

— Что же?

— Например, то, что у мнимой Елены был сообщник в доме. Слишком уж хорошо она знала быт и семейные истории Юхновых, а окончательно окреп я в этой мысли, когда исчезло варенье, которым лакомилась старая Юхнова перед смертью. Белладонна, вот что в нем было. Ягоды у нее фиолетовые, черничное варенье — тоже. Удобно. И если вскрылось бы, то обвинили бы бедную старую рабу, которая сама поднесла его своей госпоже. Сначала, правда, я думал на Татьяну Борисовну. Так меня огорчило, что Татьяна Борисовна так истово утверждала, что видела Елену Карловну в пансионе и помнила ее прекрасно.

— Так она и помнила ее!

— О нет. Татьяна Борисовна помнила не ее. А только ее лицо. У одной моей приятельницы была колода карт. Там, знаете ли, все дамы были на одно лицо. Надо было вглядываться в уголок, чтобы определить масть. А уж пики или трефы — различить можно было при хорошем свете. Вот так помнила облик и Татьяна Борисовна. Милое личико, золотистые волосы. Она лишь не помнила, как звали эту девочку. Как заметила она сама, старшие дети не обращают внимания на младших. Но с этим вы ей ловко помогли. Так ловко, что Татьяна Борисовна уже ни разу потом не задалась этим вопросом опять: так как же звали то милое дитя? А следовало бы им задаться.

Поленька сидела тихо.

— Ну же, скажете мне, что все это чушь?

Она ответила задумчиво:

— Нет. Отнюдь не все.

— Сударыня, — поразился Мурин. — А вы достойный… достойная собеседница. Я весь внимание.

Поленька облизнула губы, заговорила скоро:

— Елену, то есть Кларочку, вы верно раскусили. Она служила у Елены Карловны горничной. Когда Елена Карловна внезапно умерла, бедная Кларочка со страху не знала, что и делать. Одна, совсем одна. Вокруг ужасы. Куда ей было деваться? Она и решила ехать туда, куда направлялась, а там пасть к ногам госпожи Юхновой и просить ее о милости.

— Да, ухватки горничной ее выдавали. Но никто не понял, что такое видит. Не понял и я. Подумал: оригиналка. Их там полный Энск. Но вы, сударыня, вы-то сразу узнали в этой особе свою подругу по пансиону. Полагаю, вы были первой в доме Юхновых, кто ее увидел. Может быть, сами отперли ей дверь. А может, едва дождались, когда старый Осип пойдет докладывать барыне о посетительнице. Бросились к ней, велели назваться Еленой Карловной, пригрозили, убедили ее вас слушаться. И она вас послушалась. Она, в сущности, была не слишком умна.

— Нет же! Все было не так. Она сама, сразу назвалась именем Елены Карловны! О чем я вам и толкую. А я… я ее пожалела. Ведь иначе ее бы сразу вышвырнули вон. Куда ей было деться?

— Верю, сударыня. Верю, что вы знали, каково это, когда тебе некуда больше идти. Знали по себе.

— Верите — да только не представляете, каково это! Терпеть беспрестанные попреки холодной деспотичной старухи. Она была страшна, страшна. Но я ее не убивала. Слышите! Не убивала. Потому что это сделала Клара. Она и Елену Карловну убила. Я уверена. Она нам всем рассказывала, что ее госпожа, мол, угорела в комнате трактира, — Поленька зло усмехнулась. — Как же. Я не могу этого доказать. Но я это знаю. Просто знаю.

— Верю вам.

— Да?

Мурин поразмыслил. Кивнул.

— Да. Такое толкование событий очень возможно. У этой особы, вашей Клары, была привычка вопить «Угорела!» над своими жертвами. Даже когда это было абсурдно. Например, когда старая Юхнова вдруг почувствовала себя дурно в гостях. Но ваша Клара была неумна. Возможно, она рассуждала так: сошло один раз, сойдет и другой.

— Вот-вот! Она с самого начала думала надуть Юхновых, воспользовавшись всеобщей неразберихой. Пересидеть у них трудное время. А потом улучшить момент и скрыться, стащив кое-какие ценности. Но вышло иначе.

— И здесь я также вижу возможность согласиться с вами, сударыня. Такое могло быть. Обобрала ведь она подлинную Елену Карловну. Стянула у нее даже траурное платье. А мертвую переодела в свой наряд горничной.

Поленька покачала головой с сожалением:

— Ах, так глупо со стороны Клары. Но я ее понимаю. Такие, как она, как мы, мы ничего, ничего не выбрасываем. Привычка бедности, господин Мурин. Но вам-то это незнакомо.