Ротмистр Гордеев 2 (СИ) - Дашко Дмитрий - Страница 9

Хозяева? Китайцев японское командование просто отселило подальше — в шалаши и какие-то самодельные халабуды в полях. Тем лучше, мирным жителям ничего не грозит, под наш огонь не попадут.

По границам деревни выставлены часовые, на дорогах, на въезде и выезде — настоящие блокпосты: барьеры из мешков с песком и землёй, шлагбаумы. В полночь караулы сменились.

Что ж у нас есть пара часов до новой смены. Отряд разбит на группы, каждая из которых имеет свой маневр и задачу.

Смотрю на часы — пора.

Дотрагиваюсь до плеча Скоробута, ординарец рядом со мной и исполняет роль транслятора приказов. Он понимает без слов.

Резкий трещащий крик коростеля трижды разносится над ночной деревней. Почти бесшумно щёлкают арбалеты моих бойцов. Оседают без вскриков наземь пронзённые смертельными стрелами японские часовые. Некоторых, впрочем, моим ребятам приходится снимать ножами — часовых у японцев оказалось поболее, чем у нас арбалетов.

С разных концов деревни доносятся ответные крики коростелей. Часовые, в том числе, и на блокпостах, больше не проблема.

Входим в деревню с разных концов. Тачанки занимают свои позиции, выверяют сектора обстрела.

Тем временем на соломенные крыши фанз и прочих строений летят горящие факела, а в окна особо богатых домов — вряд ли командование полка станет на постой а лачугах бедняков — гранаты. Бойцы берут под прицел окна и двери.

Грохочут взрывы. Огонь с треском и рёвом разгорается всё сильнее, охватывая не только крыши, но перескакивая на стены зданий и соседние строения.

Крики, неразбериха и паника царят среди личного состава 21-го полка императорской японской армии. Наверняка, многие японцы спросонья решили, что прямиком оказались в огненном аду.

Нет, ад ещё только начинается.

С криками, в одном исподнем выскакивают японцы из охваченных огнём строений — прямиком под пули моих бойцов: только успевай перезаряжаться.

Пулемёты косят мечущихся и ничего не понимающих солдат и офицеров противника, словно косой смерти. Почти никто не пытается оказать сопротивление. Лишь в отдельных местах вспыхивает редкий одиночный ответный огонь.

— Это не бой, Николай Михалыч, это какая-то бойня, — тролль, хоть и морщится, но метко всаживает пулю за пулей в мечущихся бестолково по улице японцам.

— Война, не спорт, Карл Густавыч, — отвечаю, занимаясь тем же самым.

Маннергейм только хмыкает — не до досужих разговоров. Целься, жми на спусковой крючок, перезаряжай и всё по новой.

Страшный рёв потряс деревню. Взлетел в воздух и разметался по досочкам какой-то сарай, а из-под его обломков попёрло на нас гигантское полуголое человекоподобное демоническое существо с синей кожей и гигантской пастью полной, крупных и острых зубов. В лапах у него устрашающего размера палица, окованная железными шипами.

Взмах, и пара бойцов, кинувшихся ему наперерез, отлетели, словно тряпичные куклы, на десяток метров.

Чудовище разворачивается, распахнув устрашающую пасть в сторону бегущего не него с обнажённой шашкой казака. Бойцу удаётся увернуться от удара палицей, казак рубит наотмашь. Заговоренная на демонов, видимо, сталь отсекает демону пару пальцев с кривыми острыми когтями. Хлещет синяя дымящаяся кровь.

На этом везение казака иссякает. Щёлкают гигантские челюсти, и верхняя половина бойца исчезает в гигантской пасти чудовища. Меня чудом не тошнит, да и тролль сереет зеленоватым лицом.

— Что за?..

— Это они-хитокути, — Маннергейм зло сплёвывает, — Живоглот, по-нашему. Говорят, создание буддистского ада.

— Приходилось сталкиваться, господин подполковник?

— Государь рассказывал. Он цесаревичем путешествовал в Японию, случилось лицезреть там это страшилище.

— Вы близко знакомы с императором?

— Я же кавалергард, приходилось во время дежурств во дворце пересекаться. Хотя с матушкой его знаком гораздо ближе.

Чёрт! Не до светских разговоров.

Живоглот прёт прямо на нас, и мой амулет печёт грудь, как борщ, только что снятый с плиты.

Выхватываю наган, снаряженный серебряными заговоренными пулями. Бац-бац! Одна из пуль попадает демону в глаз. Он с криком боли, хватается за своё ужасающее лицо. И кидает в нас с бароном свою палицу, словно городошную битку.

Еле успеваем пригнуться, чудовищное оружие со свистом, вращаясь, пролетает над нашими головами.

А демон совсем рядом. Из разинутой на нас с Маннергеймом пасти (она таких размеров, что кажется, может поглотить сразу обоих) вырывается зловонное дыхание — сквозь разверстую глотку, кажется, можно увидеть сам Ад…

Рев монстра закладывает уши.

Раз серебряные пули для него всё равно, что слону дробина, нужна «артиллерия» большого калибра.

Нашариваю в подсумке гранату, начинённую заговоренным серебром, дёргаю кольцо и закидываю её прямо в широкую глотку.

Раз, два, три… Они-хитокути разносит на части. Нас с Карлом Густавом забрасывает склизкими вонючими ошмётками и обдаёт потоками синей крови.

— Живы и, слава Богу, — Тролль крестится на лютеранский манер.

Осматриваемся в багровых отсветах догорающих домов.

Бой стихает. Деревня завалена телами мёртвых и раненых японцев. Наши потери — пять двухсотых, из них трое приходится на долю живоглота. Ох и попортил же он нам крови…

Масса пленных, растерянных и полуголых японских солдат и офицеров. Заставляем их под конвоем собирать по деревне и сносить в кучу вражеское оружие и боеприпасы.

На площади выросла большая куча — «арисаки», несколько станковых «гочкисов» на лафетах (я с завистью смотрел на эти вдвое более лёгкие, чем наши «максимки» французские пулемёты, хотя всё же недостаточно лёгкие, чтобы использовать их как ручное оружие, и их второй плюс — воздушное охлаждение — однозначно затрофеим), офицерские «смит-и-весоны», абсолютный аналог одноимённому русскому револьверу (однозначно трофеим, вооружу своих унтеров и пулемётчиков), штыки и офицерские сабли.

И пленные… Из почти трёх тысяч личного состава 21-й пехотного полка уцелела едва половина, большая часть из них — раненые в том числе, и тяжело.

— Кузьма! — оглядываюсь в поисках ординарца.

— Здесь, вашбродь! — Скоробут, как обычно в нескольких шагах от меня.

— Найди кого-нибудь из уцелевших старших офицеров, кто понимает по нашему.

Кузьма растворяется в темноте. И вскоре возвращается, подталкивая в спину раненого в руку японца средних лет в офицерских штанах и исподней рубахе.

— Штабс-ротмистр Гордеев, — представляюсь, — с кем имею честь?

— Тайи Мицуи Такатоси, командир второго батальона, — говорит по-русски с сильным акцентом.

Тайи на наши дрожжи — это штабс-капитан или штабс-ротмистр.

— Ваше коварное нападение противоречит всем законам войны, — горячится японец.

— Хотите об этом подискутировать? Победителя не судят. Такатоси-сан, я не чудовище, как вам может показаться. Организуйте оказание вашим раненым первой помощи. Соорудите носилки для тяжелораненых. У вас час, после чего я требую, чтобы вы покинули Сюянь.

— Куда же мы пойдём среди ночи?

— В любом направлении — все дороги для вас открыты.

Тайи злобно зыркает на меня своими узкими глазами. Но выбора у него нет. Отправляется исполнять.

А теперь самое интересное: надо решать, что делать с трофеями. Их так много, что все не утащить, а жаль. Приходится выбирать самое ценное.

— Кузьма, унтера Бубнова и Жалдырина ко мне!

— Бу сде, вашбродь! — Домовой козыряет и снова растворяется в темноте.

А я пока поворачиваюсь к Маннергейму. Тролль задумчиво курит, глядя на суету японцев, перевязывающих своих раненых и мастерящих носилки из подручных материалов под руководством Такатоси.

— Отпустите японцев? — спрашивает он с недоумением.

Пожимаю плечами.

— А куда нам девать полторы тысячи человек, большая половина из которых ранена? Предлагаете расстрелять? Это несложно: выстроить тут на улице и вдарить пулемётами…