Реальность сердца (СИ) - Оуэн Анна Нэнси - Страница 106

— У них там белена поспела, не иначе! Бернар, ну какая гора?! Вы с убийством Грио разобрались?

— Молодой господин! — ну что сегодня за день такой, все кричат, рычат, спасибо еще, что не кусаются. — Это не так уж и смешно. В горах обвал особенной силы, и одна из гор действительно сдвинулась с места.

— И что с того?

— Во-первых, туда направлялся господин герцог. Во-вторых, вспомните пророчество, которое уже год поминают по всей стране. Саннио очень захотелось взять стул и побить им Бернара по чему попало. Смущало только присутствие госпожи Эйма, которая со странным для бывшей куртизанки, а ныне почтенной жены къельского владетеля вниманием прислушивалась к разговору.

— Все тайное явным уже стало, если иметь в виду Араона, черное небо мы все видели, теперь вот гора… — сказала Кларисса. — Четвертое условие все помнят?

— Толпа чужих тварей, — покорно ответил молодой человек, которому вдруг расхотелось махать стульями.

— Вас, кажется, интересовало, куда делся герцог Скоринг? Ищите его на Мерском тракте. Пока еще не поздно…

— Простите меня, герцог Ролан! Я должен был…

— Перестань, мальчик мой. Что ты мог сделать?

— Я мог быть рядом! Я… — мальчишка по-жеребячьи переступал с ноги на ногу и прятал заплаканные глаза.

— Перестань, — устало повторил Ролан, потом протянул руку и потрепал жеребенка по пышной золотой гриве. — Ты и не мог, и не должен был. Иди, Реми. Пятнадцатилетний племянник и воспитанник Ролана, полноправный герцог Алларский, не хотел уходить, и пришлось положить ему ладонь на плечо, развернуть к двери. Нужно было найти время для разговора, долгого и серьезного, и найти сегодня же — вечером или ночью. Нельзя оставлять мальчика одного. На него и так третий год валится слишком многое, от ранней смерти отца до… …до всего, что случилось позавчера. Герцог Гоэллон, похоронивший вчера двоих детей, разминувшийся на дороге с единственным оставшимся сыном, стоял у окна и глядел на море. Серые волны мерно накатывались на серые же валуны, да и небо, до горизонта затянутое низкой плотной дымкой, было все того же цвета. Серое. Родовые цвета. Цвета матери, ставшие для младшего сына короля Лаэрта родными. Замок был сложен из того же камня, что веками выдерживал напор волн Литского пролива. Воплощение надежности, неприступная крепость, родовое гнездо герцогов Гоэллонов. Гнездо, не сумевшее защитить своих птенцов. Не спасла крепость, не спасли слуги и гвардия, в верности которых Ролан не сомневался. Он потратил полдня, пытаясь понять, что же произошло — но то, что удалось восстановить по расспросам, звучало и слишком дико, и слишком просто, чтобы поверить. Чтобы хотя бы принять.

Медленно, медленно темнело небо, сверху уже наползала непроглядная чернота, а над морем еще тлела тусклая ало-розовая дымка. Винная дорожка терялась в антрацитово-серых волнах, ни на миг не прекращавших свое размеренное движение. Далекий путь, от самого побережья Эллоны — и лишь для того, чтобы разбиться о камни, рассыпаться тучей бессильных брызг, стечь пеной с полированных валунов…

Возвращаясь с Адиль из столицы, герцог Гоэллон не ждал ничего, кроме покоя, кроме любимой домашней рутины, такой привычной и теплой, особо родной после столичной сумятицы, после безумия двора и невозможно тягостных часов рядом с братом. Только притихшая — или навеки наполнившаяся могильной тишиной? — сумрачная громада замка больше не была ни домом, ни убежищем. Ролан возвращался к детям, а вернулся — к похоронам. К похоронам, к суете, которая все же казалась вязкой, липкой как патока, не приносила ни усталости, ни — по окончанию своему — облегчения. Может быть, дело в том, что от герцога Гоэллона потребовался лишь краткий кивок, знак одобрения всех распоряжений, отданных накануне сыном. Энио не ошибся ни в одной мелочи, ни в одной детали.

Только — уехал, не дождавшись возвращения отца и матери, не встретив; оставил перепуганных слуг, гвардию, готовую принять любую казнь — не уберегли, не защитили! — опустевший, выстуженный навсегда осенним ветром замок Грив, зареванного двоюродного брата… Куда, мальчик мой, куда же тебя унесло, где же тебя искать теперь — и что делать?..

Адиль сидела в кресле, вокруг нее — четверо дам. Несмотря на поздний час, все старательно делали вид, что вышивают. Эмилия Лоанэ старательно бубнила над Книгой Сотворивших. Госпожа герцогиня подняла голову, отложила шитье и поднялась навстречу мужу. Темно-синее траурное платье превратило супругу в стройную девочку, слишком юную для темных покрывал, для постнолицых квочек, для чтения молитв и житий.

— Мой господин? — церемонный поклон, застывшее бледное лицо. Адиль, герцогиня Эллонская, в девичестве Адиль Алларэ, не умела плакать при чужих; но куда хуже было, что и наедине с супругом она не плакала. Бледным воском, сжигаемым невидимым огнем таяла, закрывала сухие глаза, застывала статуей — но ни слезинки не пролила с тех пор, как выслушала от капитана гвардии злую весть. Оперлась на руку племянника, но ни слова не сорвалось с губ, и лишь через сотню ударов сердца — «Реми, проводите меня в мои покои». Сил говорить с Адиль при квочках не было, а они застыли в реверансах, таращась на господина и герцога, так что пришлось махнуть рукой. Шурша жесткими платьями, четыре дамы уселись на свои пуфики и вновь обратились к благочинным занятиям, приличествующим девятине самого строгого траура.

Ролан предпочел бы, чтобы они пели и плясали, нарушая все приличия и обычаи — только бы Адиль не казалась восковой куклой, не смотрела смутно и покорно, словно святая с поблекшей фрески… Завтра же написать Лансии, матери Реми: алларская герцогиня и сама потеряла двоих детей, пусть и во младенчестве, потом и мужа — но не сгорала заживо, подобно невестке; может быть, она сумеет разговорить Адиль?

— Я зашел сказать, что жду, пока вы закончите шитье.

— Мой господин, вы могли бы не утруждать себя подъемом, — опустила глаза супруга, и на Ролана повеяло отчетливым холодом. — Довольно было бы и пажа.

— Я учту, — кивнул герцог. — Благодарю, госпожа моя, за заботу. Алларский жеребенок ухитрился втиснуться в узкий оконный проем и неведомым чудом уместиться на подоконнике шириной с ладонь. Глядел в щель между ставнями, туда, где, неразличимое уже в глухой ночной тьме, плескалось море. Несмотря на потухшие угли в жаровне, на сквозящий из щелей сырой и холодный ночной воздух — в одной рубашке, угловатый и несчастный. На столе — опрокинутый бокал с отбитой ножкой, алое вино разлилось по столешнице, растеклось причудливым морским зверем со щупальцами и крыльями. «Как же хорошо, что он не похож на моих сыновей», — подумал Ролан и тут же устыдился этой мысли. Да, не похож ни на Арно, ни на Энио, совсем другой, кровь от крови алларских герцогов. Другой, не подвластный злой судьбе, что однажды ударила в лицо зеленым сиянием.

— Реми, не слишком ли поздно для бдений у окна? Пусть топорщится и бьет копытом, как всегда, стремится удрать от излишней опеки и напоминает в тысячный раз, что он — герцог, полновластный повелитель Алларэ, а не беспомощный ребенок, младший в доме Ролана, только не застывает, подобно Адиль…

— Не знаю.

— Иди сюда, сядь. — слишком уж покорно уселся в кресло; для бешеного мальчишки, на которого никто не мог надеть узду — дурной признак. — Мы днем не договорили, а я хочу, чтобы ты меня все-таки понял. Ты не виноват в том, что все так случилось. Никто не виноват… «Кроме меня самого, кроме моего брата и короля…».

— Хорошо, что ты не оказался рядом. Хорошо, что ты не пропал вместе с Энио. «Хорошо, что ты — не мой сын…».

— Я рад, что ты здесь. «И можно не бояться, что с тобой случится то же самое…» Зеленоглазый юноша встряхнул головой:

— Вы напрасно меня утешаете, дядя. Вы говорите…

— Я говорю то, что думаю, — жестко сказал Ролан. «Примерно половину…». — Я рад, что ты здесь, я не простил бы себе, случись с тобой какое-то несчастье, и, пожалуйста, перестань считать себя виноватым. Это глупо, Реми.