Пепел и крылья - Воджик Хельга - Страница 12

– Можно и так сказать, – Эша отвела взгляд от драгоценности и посмотрела в глаза Парме.

Она пыталась говорить спокойнее, но стальные нотки то и дело проскакивали в её голосе. Глубоко скрытая ярость грозила вырваться наружу. В один прекрасный миг безликая высшая элвинг из Силурии – причина всех её бед, – обрела плоть и голос. Как же долго – слишком долго! – Эша копила комок ненависти к той, кого ни разу не видела. Сколько раз она представляла, как отомстит ей за всю причинённую, нет, испытанную боль. За всех, кто погиб из-за неё. И вот Парме Илламиль, единственная дочь сенатора Силурии, перед ней. Кровь от крови элвинга, что отдал распоряжение об аресте Эши и Рэда, а потом продал их Империи. Вот она, среди цветов-однодневок, всего лишь в паре шагов. Одно движение, и лезвие метательного ножа оборвёт нить её жизнь. «Лепесток» быстро и безболезненно рассечёт шею Парме, долг будет уплачен, а дальше – будь, что будет.

Эша коснулась спрятанного в рукаве лезвия, ощутила холод металла. Как долго она представляла эту встречу, как часто видела финал своей мести. И вот она здесь, в паре ударов сердца. Её пальцы держат клинок, но… Она больше не хотела отбирать жизни. Внутри ничего не осталось. Только пустота. Словно клубок ненависти исчез, но та дыра, что он успел выесть, осталась. И даже кровь Парме не затянет раны, не вернёт Рэда, не обратит время вспять. А значит, ещё одна смерть не имеет смысла. Эша просто вернёт незнакомку на Силурию, получит награду, обменяет на рубины, что подарят ей и Сваргу свободу.

Илламиль внимательно смотрела на Эшу и словно чего-то ждала. Изумрудные глаза наложницы были печальны.

– Когда-то давно силурийские лилии росли повсеместно на Парящих островах. Там, где шли жилы рубиновых руд, они горели алым огнём и никогда не вяли. А там, где земля была пуста – лилии были белые, как облака, и таяли так же быстро. Мой отец владел шахтами и назвал меня в честь алых цветов – Илламиль или «лилия».

Парме отвернулась, чтобы срезать очередной мёртвый бутон.

– Мне было десять, когда цветы на последней отцовской шахте побелели. Я застала его в кабинете. Он сидел, склонившись над бумагами. Глаза впали, волосы растрепались, рядом пустая бутылка, которую он хранил для особого случая со дня своей свадьбы. Он словно постарел на век. Словно он жил только благодаря алой энергии. Перед ним на куче расписок и долговых лежала абсолютно белая лилия. Он поднял взгляд на меня и произнёс: «Теперь у нас осталось только небо».

Илламиль подошла к Эше. На ходу она касалась руками цветов, и мёртвые лепестки осыпались пеплом на землю.

– Существует легенда, что среди тысячи белых лилий рождается одна, в чьём соцветии растёт багряный камень. И если этот камень опустить в землю, то от него пойдёт новая жила, и сотни сотен алых бутонов вновь взметнутся вверх.

Эша посмотрела на хронометр на руке – до багряного часа оставалось меньше кварты.

– Нам лучше поторопиться, Парме Илламиль. Следуйте за мной.

Эша сделала несколько шагов, прежде чем поняла, что златовласая элвинг не сдвинулась с места.

– Почему вы не идёте? – удивилась Эша.

– Куда? – печально улыбнулась Парме.

– Домой.

– У меня больше нет дома.

Эша вернулась к Илламиль, хотела взять её за руку, но передумала.

– Я отвезу вас в Силурию, к отцу.

Казалось, взгляд Илламиль стал ещё грустнее:

– Я не могу вернуться. Теперь я принадлежу правителю Мэйтару – Вэл Тар Орму, будет он славен в веках.

Илламиль повернулась спиной, отодвинула волосы, обнажив шею. На светлой, словно фарфоровой коже чёрной меткой горел цветок Аббарра – клеймо, которое получают все наложницы.

– Это не столь важно. Его не видно, а специально никто проверять не станет. Ваш отец…

– Мой отец никогда не примет меня, – печально усмехнулась Илламиль.

– Я не понимаю, – начала было Эша, но Парме перебила её:

– Я благодарна за заботу. Правда, мне оченьприятно, что кто-то вспомнил обо мне… прежней, – Илламиль сделала паузу. – О той, кем я была. Но теперь я принадлежу Аббарру.

Эша всё ещё стояла, не зная, что ответить, когда по дорожке из ракушечника пронёсся маленький смерч и, врезавшись в Илламиль, зарылся в складки её платья.

– Мама, мама, я видел кайлина настоящего, живого. Пледставляешь? В небе Аббалла! И на нём был мальчик! Пледставляешь? А когда я стану сталше, я тоже смогу летать на кайлине?

Эша отступила в тень, продолжая наблюдать.

Ребёнок пытливым горящим взглядом ярко-алых глаз посмотрел на мать.

– Конечно, мой милый Рибу, когда ты подрастёшь, ты сможешь всё. Весь мир будет принадлежать тебе.

Маленький бист прижался к элвинг, продолжая с восторгом лопотать об увиденном, а Илламиль гладила его непокорные волосы, сквозь которые торчали маленькие рожки, и улыбалась.

Когда она взглянула на Эшу, то в её глазах была любовь и лёгкая грусть. «Рибу» – так называли рубины в пустыне. Эша перевела взгляд с матери на ребёнка, хотела что-то сказать, но передумала и, развернувшись, зашагала прочь. Второй раз за сегодня у неё не нашлось подходящих слов.

– Постой, – окликнула её Парме.

Эша остановилась.

– Спасибо, Ашри.

– Ты знала, кто я? – удивилась Эша. – И зачем я пришла?

– Я всегда знала, что однажды ты найдёшь меня.

– Но за что ты благодаришь меня? – нахмурилась Эша.

– За новое начало, которое ты мне дала, – улыбнулась Илламиль Парме, любимая наложница правителя Аббарра. – Доброго пути, Пепельная Птичка. Знай, тебе всегда будут рады в Чёрном Цветке. И пусть песок не обожжёт твой след.

Эша кивнула и покинула оранжерею. Наверное, не было ничего удивительного, что Парме Илламиль знала её имя. Имя той, кто разрушил её жизнь. Они обе были лишь сопутствующим ущербом, разменными фигурами на доске шархи.

«Весь мир будет принадлежать тебе».

Не скрыта ли в этих словах Парме такая же боль и ярость, что плещется и в венах Эши? И о каком новом начале говорила элвинг? О том, что стала любящей матерью или обрела власть, о которой мечтают многие?

Эша вышла под палящее солнце Мэйтару и, приложив ладонь ко лбу, взглянула в чистое небо, где парил кайрин.

– Что ж, дружок, попробуем добыть рубины иным способом.

Торден правил миргу к морю. Бист был не в духе. Эша сидела рядом, скрестив руки на груди и нахмурив брови.

– Ты говорила, дело выгорит, и мы не просто срубим «драконов» с напыщенного силурийского индюка, но ещё и героями будем.

– Она не могла вернуться. Ей действительно было некуда возвращаться. Не могла же я её силой увести?

– Да, понятно. У высших совсем крыша едет на чистоте крови, – забурчал Торден. – Так она хотя бы останется на родовом древе. А вернись с бистенышем, так её имя вымарают из всех хроник, и Илламиль исчезнет навсегда. Остроухие снобы!

– Эээээ, уши не трогай! – возмутилась Эша.

– Да твои хоть растут под другим углом. – Торден окинул быстрым взглядом Эшу. – И цвет у тебя слишком экзотичный, а про глаза так совсем молчу. Так что ты скорее бист, чем элвинг.

– Я вроде никогда и не стремилась к высокой знати.

– Ха! С твоим характером ты б сошла за свою, но манеры вот подкачали! – Торден загоготал, как всегда довольный своей шуткой.

Но Эша сидела молча. Бист удивлённо взглянул на неё:

– Обиделась, что ли? – осторожно спросил он.

– Думаешь, она счастлива? – Эша бросила взгляд на горизонт, где алой булавкой был воткнут Шпиль Времени.

– Не знаю, Эша, – голос Тордена стал серьёзен. – Счастье – странная субстанция. Иногда мне кажется, что оно живёт только в прошлом, когда уже ушло. Но, возможно, девица смирилась, расслабилась и нашла плюсы в новой жизни. Переродилась, так скажем, адаптировалась ради выживания.

– Её ребёнку года два, – задумчиво произнесла Эша, – Не больше. А исчезла она больше четырёх лет назад.