Заколдованные леса - Фагунва Даниель Олорунфеми - Страница 83

Услышавши об охотнике и вдобавок предателе, король приказал четырем своим стражникам, чтоб они доставили его голову во дворец. Симби замесила на крови охотника гномовы животворные джу-джу в порошке. И едва она приложила свой кровавый замес к обоим глазам умершей принцессы, та, на диво всей семье короля, пробудилась от смерти и встала из гроба.

Восхищенный прекрасным достижением Симби, король благодарно отпустил ее на свободу. И она, радостная, вернулась к старушке.

Охотник думал, что предает Симби, но предал смерти себя самого.

А беженки вольготно радовались жизни, забывши про все свои лишения в прошлом.

Но Бако, двойняшка своей сестры по-сиамски, без устали воровала у жителей города баранов, коз, петухов и проч. Беженки убеждали ее перестать, но она не желала их слушать и говорила, что ее сиамская двойняшка-сестра делает то же самое у них в деревне. Горожане видели убыль своих животных, а почему они убывают, понять не могли.

Между тем у старушки, где жили беженки, была одна курица с шестью цыплятами, и Бако внимательно следила за курицей, решивши во что бы то ни стало украсть ее.

И вот, когда Симби вернулась к старушке, отпущенная на волю за оживленье принцессы, а сама старушка куда-то ушла, Бако пробралась в тот угол двора, где курица разгребала когтями землю в поисках пищи для себя и цыплят. Она огляделась, нет ли кого поблизости. А когда увидела, что никого вокруг нет, высыпала на землю горсть зерен — дорожкой: от курицы, через двор и потом к себе в комнату. Курица жадно набросилась на зерна и стала их склевывать по дорожке к дому, а Бако, приметивши, что курица приближается, спряталась у себя за распахнутой дверью.

Как только курица с шестью цыплятами незамеченно оказалась у Бако в комнате, Бако тихонько призакрыла дверь. А потом быстренько придушила весь выводок, изжарила в очаге и спрятала в шкаф — чтобы полакомиться курятиной среди ночи. Ну и, конечно же, никто не увидел, как она учиняла свой воровской умысел.

Часа через два старушка вернулась — оттуда, куда она зачем-то ходила. Она вернулась и заметила из окна, что курицы с цыплятами возле дома нет, а сама уже села у окна на стул, и хотя вставать ей всегда было трудно, она все же встала и вышла из дома и отправилась по округе на поиски курицы, но найти ее, конечно же, нигде не смогла. И поэтому удрученно воззвала к соседям:

— Если моя курица с шестью цыплятами появится у вас, то, пожалуйста, скажите мне, и я приду, чтоб ее забрать!

Но никто из людей не откликнулся на воззвание, потому что ни многоцветные соседи, ни беженки — кроме, разумеется, воровки Бако — не знали, где спрятана старушкина курица. А Бако, которая уже вышла во двор, бесстыдно следила, как ковыляет старушка — торопливо, но медленно — из дома в дом. И она даже вслух сочувствовала старушке, будто не сама украла у нее курицу, и даже ругала мнимого вора:

— Пусть покарает нещадное мщение и горькая скорбь того бессовестного человека, который украл у тебя, хотя видел, какая ты ветхая и престарелая, курицу с цыплятами — твое единственное пропитание!

Наконец, уверившись, что курица и цыплята бесследно исчезли или были украдены, старушка выкрикнула проклятие вору:

— Да превратится тот, кто украл мою курицу, в точно такую же курицу к завтрашнему утру! Да обрастет он или она куриными перьями, и да увидят все, что моя курица с цыплятами бежит за ним или за ней по пятам! Да сбудется это мое проклятие завтра же, если есть в небесах всемогущий господь!

Проклявши вора замученным голосом, старушка печально вернулась домой. Она горевала о курице с цыплятами, словно бы оплакивая умершего человека, потому что у нее никого в жизни не было, кроме этой курицы и шести цыплят, — ни одного сородича или потомка, которые доставляли бы ей пропитание.

И ее проклятие обернулось правдой к пяти часам на другое утро: тело у Бако пообросло перьями, а девичья голова превратилась в петушью — с громадным гребнем и длинным клювом. Но были они, и гребень и клюв, гораздо больше, чем у обычного петуха. А перьев на Бако, и мягких и жестких, выросло столько, что все удивлялись, как это перья с обыкновенной курицы могли разрастись так огромно и пышно. Но еще сильней всех в городе удивляло, что перья с убитой и ощипанной курицы могли прорасти на живом человеке.

Медное кольцо с куриной ноги — для отличия старушкиной курицы от соседских — оказалось теперь на ноге у Бако, тоже на левой, как было у курицы. А куриные крылья — но гораздо громадней — полностью прикрыли ей руки и плечи. Так что Симби и остальные беженки разом вскричали, увидевши ее утром:

— Ну и ну! Такое даже в страшном сне не приснится — ни взрослому, ни ребенку!

При этом Бако не говорила, а кукарекала — с пяти часов по утреннему времени, — но тоже куда мощней и пронзительней, чем мог бы прокукарекать обычный петух. Ее кукареканье беспрестанно слышалось из самого темного угла ее комнаты, где она притаилась, когда обнаружила свою устрашающую людей наружность; хотя поначалу никто не ведал, откуда доносится это кукареканье.

Но когда настало восемь часов и беженки заметили, что из комнаты Бако никто не выходит, а лишь слышится кукареканье, Симби, как предводительница, взломала дверь при помощи своих физических сил. И она вступила в комнату Бако. Но сразу же выбежала из комнаты на веранду в ужасе от страшной наружности Бако. И она не знала, из-за страха и удивления, что же тут предпринять, и помчалась на улицу — с изумленными воплями — к окрестным жителям.

В течение двух секунд окрестные жители сбежались на изумленные вопли Симби. И особенно храбрые заглянули к Бако, но, увидевши ее в петушином виде, устрашились почти до полной потери храбрости. И все же преодолели свою устрашенность, чтоб вывести Бако из дома на улицу. Когда ее вывели, остальные соседи, которые сбежались к дому старушки, были потрясены ее страшным видом и начали потрясенно ужасаться вслух:

— Ого! Да она же единственная в своем роде! Мы за всю нашу жизнь ничего подобного не видели!

И еще не смолкли их гулкие восклицания, а весть о Бако облетела весь город и даже проникла в королевский дворец, потому что такие ужасные вести не прячутся, как ночные звери при свете, а мчатся над миром быстрее, чем ветер, хотя никто и нигде их не публикует. И вот не прошло еще и пяти минут, как прибыли двое королевских стражников. Они объявили, что король приказал доставить петушью даму к нему. (А Бако-то и была «петушья дама».)

Когда ее вели по улицам во Дворец, откуда-то появились, ко всеобщему ужасу, шестеро придушенных накануне цыплят, и вот они шли за ней, будто за матерью, хотя она безжалостно придушила их мать, а людям виделась как огромный петух. Пока ее вели через центр города, люди стекались отовсюду толпами, и они торопливо проталкивались к ней, чтобы хорошенько её рассмотреть. А она, когда ей встречалась курица, делала всякий раз, им на страх, все то, что делает с курицей обычный петух.

Но вот ее привели в королевский дворец и представили королю со свитой советников, а Симби и все остальные беженки стали чуть поодаль в ожидании приговора, потому что они не хотели ее бросать даже под страхом новых лишений.

— Как ты обрела это жуткое петушье обличье? — ошарашенно спросил у Бако король.

— Ку-ка-ре-ку-ко-ко! Ку-ка-ко-ре-ку-ку! — Бако, вместо ответа, громко закукарекала, словно петух трех лет от рождения.

Услышавши кукареканье вместо ответа от этой устрашающей всех горожан — и простых людей, и вождей, и советников, и самого короля — петушьей дамы, король обнародовал такой приговор:

— Если человек слишком пристально посмотрит на эту петушью даму, он, пожалуй, и сам примет петушье обличье.

Едва обнародовавши свой приговор, король повелел советникам и вождям спешно готовиться к бегству из города. Но когда король, советники и вожди, ответственные за город, готовятся к бегству, поскольку их напугала петушья дама, что остается простому народу? Да ничего другого ему не остается, кроме как подготовки к всеобщему бегству.