Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 23

Но Николай только взошел на престол и начинать свое царствование с массовой казни представителей элиты, он посчитал опасным. Решение императора содержало четкий посыл российской элите: «На первый раз я прощаю вас, но больше пощады не ждите». К тому же Николай скорее испугался не своих дворян, которых он знал, как облупленных, а угрозы распространения в стране вольнодумства и европейских идей об ограничении самодержавия. Вот эту дурь царь потом и будет выколачивать из голов своих подданных все последующие тридцать лет правления. Другой вопрос, к чему это приведет?

Для меня стало полной неожиданностью, когда на следующий день надзиратель велел мне надеть шинель, перед тем как вывести в коридор «на проветривание». А потом за мной пришел конвой, чтобы отвести на прогулку. Спасибо, майор!

Сощурившись от яркого солнца, я обвел взглядом небольшой внутренний дворик, где меня выгуливали. Видимо накануне выпал небольшой снежок, поскольку булыжник, выстилавший двор, был слегка им припорошен. За все время пребывания в Шлисской крепости, это была лишь вторая прогулка, и сейчас я жадно, полной грудью вдыхал свежий воздух.

— Паша, дружище! — раздался крик за моей спиной, и оглянувшись, я увидел бегущего ко мне Южинского.

Мы крепко обнялись, потом я отступил и с тревогой оглядел друга, который выглядел осунувшимся и вообще каким-то потерянным.

— Петя, ты здоров? Мне не нравится твой болезненный вид.

— А с чего мне хорошо выглядеть? Я тихо схожу с ума от тоски, одиночества и безделья. Хоть бы книг каких выдали или бумагу с чернилами. Ну, а ты как? Смотрю, не унываешь?

— Я тренируюсь каждый день, делая разные упражнения для поддержания формы. И тебе советую. Помнишь, как говорили древние? «В здоровом теле здоровый дух».

— Думаешь, они правда, так говорили?

— Конечно! — ободряюще улыбнулся я Петру, и мы не спеша пошли рядом, оставляя за собой цепочки следов на свежем снежке.

Я все никак не мог надышаться свежим, чуть сырым воздухом. Сейчас был самый конец марта, и в воздухе явно чувствовалось наступление весны. Даже солнце уже припекало совсем по-весеннему, и я с радостью подставлял лицо его ласковому теплу.

— Ты как будто снова радуешься жизни? — удивленно посмотрел на меня Южинский

— А почему нет? Она продолжается. Я вообще, как будто начал жить с чистого листа.

— Так ничего и не вспомнил? — понизил он голос — Совсем ничего?

— Нет, не вспомнил. Да может, это и к лучшему, а то мучил бы себя самокопанием: что мы сделали не так, и как надо было поступить в решающий момент?

— Везет тебе… а я именно этим и занимаюсь с утра до вечера. Не то, чтобы я сильно сожалею о чем-то, просто не могу не думать об этом. Все размышляю: где мы ошиблись?

Южинский вопросительно посмотрел на меня, но я лишь пожал плечами. Мне нечего было ответить ему. И нечем утешить. Я ничего не знал про планы заговорщиков и про ошибки, допущенные ими. Догадывался, конечно, в общих чертах, но не более того. И не был уверен, что вообще хочу знать какие-то подробности. Это была совсем чужая жизнь, и мне стоило оставить ее в покое. Достаточно того, что я сейчас несу наказание за чужую вину.

— Петь, а расскажи мне лучше про свою семью. Я ведь теперь совсем ничего о тебе не знаю.

— Да, что рассказывать, семья как семья… Наш род не старый, мы потомственное дворянство только при Екатерине получили — дед за особые заслуги перед короной. А вот матушка у меня более родовитая, из старинного шляхетского рода Боратынских. Нас у родителей всего двое — я, да младший брат Роман, с которым у нас пять лет разницы. Он у меня поручик, служит в гусарском полку. Характер у него взбалмошный, постоянно в какие-то передряги попадает. На язык не сдержан и, как выпьет, обязательно с кем-нибудь поссорится! На дуэли уже два раза дрался, но пока бог его миловал.

— А что у тебя с личной жизнью?

— Да, какая уж теперь личная жизнь! — расстроенно махнул рукой Петр — мы были обручены с Лорой фон Берген, но ее отец нашу помолвку тут же разорвал, как только меня арестовали. Лора обещала меня ждать, но я, как честный человек, вернул ей ее слово. Понятно же, что барон никогда не допустит нашего с ней брака.

В голосе Пети было столько тоски, что и спрашивать не надо, любит ли он свою невесту. Конечно же, любит. И любовь эта, судя по всему, была взаимной.

Чтобы не мучить его, начал расспрашивать Южинского про учебу в кадетском корпусе. Он, в отличие от Павла Стоцкого, который закончил престижный Пажеский корпус, учился в Сухопутном шляхетском кадетском корпусе. Порядки в военных учебных заведениях были в это время еще те! Помимо муштры там существовала и настоящая дедовщина. Причем, и начальство, и офицерский преподавательский состав относились к ней скорее одобрительно — если прямо и не поощряли, то в любом случае, смотрели на дедовщину сквозь пальцы. Да и Петя рассказывал об этом с ностальгией.

Слушая его, я как-то по-иному взглянул на военное обучение в империи. Учеба в военных заведениях вырабатывала в юношах совершенно особый склад характера и привычки, во многом непонятные для современного человека. Это была особая каста людей со своими представлениями о чести, добре и зле. И офицеры всегда с теплотой вспоминали о своей «альма матер», несмотря на драконовские методы воспитания там. И не зная всего этого, я никогда не смогу достоверно изобразить капитана лейб-гвардии Павла Стоцкого. Спалюсь через пять минут, погорев на какой-нибудь мелочи…

—…Прогулка закончена! Пройдите в дом — раздается окрик надзирателя. И нам не остается ничего другого, как подчиниться и прервать наш интереснейший разговор. Прощаясь, мы снова крепко обнимаемся.

— Петр — строго грожу я пальцем Южинскому — уныние — это смертный грех, не смей больше отчаиваться! Не запускай себя и начни уже делать хотя бы зарядку по утрам. Вспомни свою кадетскую юность!

— Я постараюсь! — тепло улыбается Петя, и таким он мне нравится гораздо больше.

Остается только надеяться, что теперь мы станем видеться почаще. А там, глядишь, о нас постепенно все забудут, и Турубанов сможет немного смягчить условия нашего пребывания в тюрьме.

Василий Николаевич Бахметьев, по мнению окружающих, был человеком своеобразным — гостеприимным, но суровым и ярым приверженцем старых дворянских правил. Он искренне считал, что на нем лежит святая обязанность воспитывать своих крестьян в строгости и беспрекословном подчинении хозяину. Права? Какие могут быть права у собаки на псарне или у лошади в конюшне? И чем крепостной мужик от них отличается? Помещик — владелец, холоп — вещь, такая же, как другой скот в его поместье. А все остальное от лукавого. Что-то никто из крепостных не вспоминает о своих правах, когда в голодный год приходит к своему барину за зерном. Или, когда по недосмотру спалят мерзавцы половину домов в деревне и умоляют потом о помощи. Привыкли, что барин в беде не оставит!

Бахметьев махнул рукой, вызывая свой дар. Права ладонь заалела тусклым пламенем, жар послушно перешел на кончики пальцев. Осталось только ткнуть указательным перстом в трубку, набитую табаком, и затянуться. Развеяв дар, Василий Николаевич зло поморщился. Вспомнилась одна молодая ведьма, которая постоянно баламутила глупых крестьян. Лекарка она, конечно, от бога — оттого холопы на нее и молятся. Но ведь и язык, как бритва острый.

Ходят слухи, что девица эта крайне непростая — вроде как из обедневшего дворянского рода. При деньгах и грамоте обучена, потому и ведет себя так нагло. Приходской священник с ней уже и не связывается, хотя точно знает, что летом она обитает на дальних болотах, где идолы языческие стоят, и капище до сих пор есть. Поди, девка и сама поганая язычница — эта тварь надоедливая.

Эх, прихватить бы ее прямо в языческом логове — посмотрел бы он, как она тогда запоет! Укоротить бы ее длинный язык, да отдать на потеху своим гридням. Но туда не попасть, это же надо уметь по болотам ходить и тайные тропы там знать. Да, и земли там уже не его, граница по самым болотам проходит. Кому эти бесполезные топи нужны? Крестьяне, конечно тропки через трясину к капищу знают, и зимой могли бы туда провести по замерзшему болоту. Но не покажут их даже под страхом смерти. Лекарку боятся потерять, но еще сильнее гнева языческих богов страшатся. Темное дурачье, что с них взять…