Повешенный (СИ) - Вязовский Алексей - Страница 31

Где-то спустя час, в коридоре появился надзиратель, и нам с Алексеем пришлось прекратить все разговоры. Зато тюремщик раздал по краюхе хлеба и по большой соленой селедке. Это на время отвлекло меня от общения с товарищем по несчастью. Я был до ужаса голоден и сразу же набросился на еду. В моем представлении жирная вкусная селедка никак не укладывалась в понятие постной пищи, но видимо Турубанов счел такое нарушение поста мелким грехом, не заслуживающим внимания. Поскольку у тюремщиков не было, ни возможности, ни желания готовить горячую пищу для узников в экстремальных условиях.

После трапезы, нам принесли чай в железных кружках. Что удивительно — горячий. Значит, все-таки удалось где-то растопить печь, потому что и в камерах заметно потеплело. Чай был очень, очень кстати — после селедки меня одолела дикая жажда. К тому же я вспомнил, что в этой суматохе ничего не пил с самого утра.

—…Наверное ужасно жить пять лет с такой маской — поужинав, я снова переместился к решетке и теперь наблюдал, как Алексей аккуратно пьет чай, стараясь не задевать кружкой нижний край маски. Надо сказать, получалось у него это вполне ловко. Видно сказывалась многолетняя привычка.

— Семь раз я подавал прошения об… одним словом об облегчении режима содержания. И семь раз мне отказывали.

— Не по людски так издеваться над узниками самой строгой тюрьмы! Тут и так не сладко.

— Как вы изволили выразиться? — «маска» засмеялся — Не сладко?

— А вашу звезду — я понизил голос — инквизиторам вообще не удалось потушить?

Алексей долго молчал, потом, вздохнув, признался:

— Удалось. Но только на пару лет. Потом дар начал сам восстанавливаться, но я это скрываю от надзирателей и тем более от местного лекаря. Но это не трудно, поскольку этого горького пьяницу давно ничего не волнует, кроме бутылки. Павел Алексеевич, а у меня тоже личный вопрос. Как вы-то угодили сюда?

Пришлось кратко рассказать Алексею о недавнем восстании декабристов, в котором приняли участие Стоцкий и Южинский. Конечно, тут что-то могло отличаться, поэтому я был крайне скуп на детали. Вспоминая повешение, невольно потер шею. Все следы от веревки давно сошли, но иногда я просыпался ночью от фантомного удушья. Казнь явно оставила след в моей психике. Ну и предыдущая попытка суицида тоже.

Удивительно, но этот малознакомый человек вызывал у меня большое доверие. Даже при том, что каждый из нас хранил тайну о своей настоящей личности. Я почему-то чувствовал, что мог бы рассказать ему и о своем настоящем прошлом, и Алексей бы меня не выдал. Но, как и он, я считал, что моя чрезмерная откровенность может быть опасна для моего собеседника. А поэтому ограничился тем, что успел узнать от Южинского и Турубанова.

Я уже практически добрался в своем рассказе до того места, где жены декабристов подали прошение царю о том, чтобы сопровождать мужей в Сибирь, как в коридоре раздались встревоженные крики: — Вода!!

— Мерзавец…! — майор Турубанов осушил стакан вина — уже третий за вечер, и обхватил голову ладонями — Повезло же бедной России с новым царем…

О том, что у цесаревича Николая весьма своеобразные представления о совести и долге дворянина перед императорской фамилией, разговоры в армии ходили и раньше. Ни раз, и ни два, офицеры подавали прошения об отставке или переводе, отказываясь служить под началом царственного самодура. Прошедшим летом такое прошение подала сразу группа офицеров, и скандал тогда еле удалось замять. Одно недавнее присутствие царя на казни заговорщиков чего стоило! В Петрополе до сих пор горожане рассказывают шепотом, что Николай победно улыбался, наблюдая как из-под ног приговоренных выбивают скамью, и люди извиваются на виселице в предсмертных судорогах. И, вот теперь этот приказ…

Илья Сергеевич прикрыл глаза, и в голове тут же всплыло содержание депеши, доставленной час назад из столицы: «Оный приказ по прочтении сжечь в присутствии фельдъегеря. Всем узникам секретного этажа оставаться в своих казематах до особого распоряжения. Перевод в другие камеры запрещаю. Через два дня предоставить новый рапорт о положении дел в Секретном доме». Наверное, майору никогда теперь не забыть этих бездушных слов…

— Мстительная сволочь… Меня, боевого офицера, в палачи записал⁈

Майор треснул кулаком по столу, отчего стакан подпрыгнул и опрокинулся на небольшой оловянный поднос, служивший начальнику тюрьмы пепельницей. Илья Сергеевич даже не заметил, как немного вина пролилось на горку пепла, оставшегося после сожжения депеши. Он продолжал сидеть, уставившись в одну точку, и совершенно не понимал, что ему теперь делать.

Выполняя тайный приказ царя, он должен сейчас снова загнать арестантов в подземные камеры, где ледяная вода уже наверняка доходит до колен, а то и до пояса. А к утру она поднимется еще выше, и вполне возможно, целиком затопит подземный этаж. То есть, он своими руками должен отправить троих людей на верную мучительную смерть. По воле одного сиятельного негодяя, струсившего отдать подлый приказ открыто. Депеша сожжена, теперь никто и никогда не узнает о содержании этого приказа, а майор Турубанов навсегда останется в памяти людской жестоким палачом, сгубившим беззащитных, чтобы выслужиться перед царем. Хитро придумал подлец… Но как ему, Турубанову, жить потом с этим?

Как военный человек он обязан выполнить любой приказ императора, даже если сам считает этот приказ преступным. Это его офицерский долг. Но как дворянин, он должен после этого пустить себе пулю в висок, смыв позор кровью. Только ведь на том свете все равно предстоит держать ответ перед Господом за такую подлость. А еще там придется взглянуть в глаза своему старому боевому товарищу, сына которого он отправит сейчас умирать в заполненную водой камеру. Пашку — которого знал с детства. Пашку — который когда-то спас от смерти его собственного сына.

Так может, не так уж неправы были эти отчаянные ребятки, что затеяли заговор против императора, оказавшегося трусливым мерзавцем?

—… Вода!!! — разнесся встревоженный крик в коридоре.

И через минуту, громыхая сапогами, в кабинет ворвался с выпученными глазами один из надзирателей — Брылкин.

— Ваше благородие, вода прибывает! Начало затапливать и первый этаж.

Илья Сергеевич встал, размашисто перекрестился и совершенно трезвым голосом отдал приказ подчиненному

— Готовьте заключенных. Придется переводить их в старую тюрьму при казармах. Там хотя бы есть камеры на втором этаже.

— В кандалы арестантов заковать?

— Брылкин, ты совсем сдурел?!! — разъярился Турубанов — Как мы их в кандалах по такой воде поведем? Или думаешь, что кто-то решится на побег в этом кромешном аду⁈

…После криков о том, что вода прибывает, в коридоре поднялась беготня надзирателей. Загремели решетки, забухали подкованные сапоги — кто-то из тюремщиков помчался докладывать начальству о новой напасти. А через несколько минут по коридору разнесся зычный голос майора

— Всем арестантам одеться и приготовиться с вещами на выход.

Интересно, куда они нас теперь денут? Секретный дом — одноэтажный, так что если только к голубям под крышу. Чтобы мы окончательно околели там от холода среди птичьего дерьма!

Сапоги мои, конечно, толком не просохли, как и низ у штанов. Но делать нечего. Морщась, натягиваю все на себя, надеваю шинель, и взяв вещевой мешок, подхожу к решетке. Жду. Но за нами с Алексеем приходят в самую последнюю очередь — видимо, чтобы мы ни с кем не пересекались. Связывают нам руки и выводят в коридор. У входных дверей я наконец-то вижу Петра Южинского.

— Паша! — радостно кидается он ко мне.

— Запрещено разговаривать! — сильный тычок прикладом в плечо заставил его отпрянуть и вспомнить, где мы находимся. Петя попытался возмутиться, но я незаметно покачал ему головой. Не нужно лишний раз злить конвойных, от них сейчас слишком много зависит.

Южинский мой посыл понял и благоразумно отступил. А потом увидел стоящего за моей спиной Алексея в маске и открыл рот от удивления. Я снова качнул головой. Все потом…