1924 год. Наследница (СИ) - Тюрин Виктор Иванович - Страница 19

  Спустя два часа пришли Федор с Петром, и сели рядом со мной. Взломщик никак не среагировал на их приход.

   Наконец под сверлом, (а оно было уже третье по счету) что-то явственно хрустнуло, Гвоздь сразу замер, отложил дрель, взялся за ручку сейфа, потянул на себя, внутри что-то скрежетнуло, дверь чуть поддалась, но так и не открылась. Медвежатник нахмурился, рванул что есть силы, раздался металлический хруст, после чего тяжелая дверь приоткрылась на треть. Гвоздь облегченно выдохнул из себя воздух и его напряженное, закаменевшее лицо сразу разгладилось. Только сейчас он повернулся к нам.

   - Принимайте.

   - Мастер. Молодец, - мы со Зворыкиным не скупились на похвалы, а вор с достоинством принимал наши похвалы. Его блестящее от пота лицо прямо светилось радостью.

   - Повезло, - вдруг неожиданно сказал медвежатник и уже под нашими вопрошающими взглядами пояснил, что этот сейф очень старый и сделан из мягкого металла, а будь это настоящая сталь, то неизвестно, сколько на его взлом ушло времени. Затем Гвоздь медленно собрал инструмент в саквояж, не удержавшись, бросил любопытный взгляд на приоткрытую дверцу сейфа.

   - Ну, че, так и не покажете? - все-таки не удержался он от вопроса.

   - Как договаривались, - ответил ему я.

  Медвежатник не мог заглянуть в сейф, было одним из пунктов моего договора с ворами. Мне не хотелось плодить лишние слухи, а то, что Гвоздь по пьяному делу расскажет своим подельникам о его содержимом, у меня не было ни малейшего сомнения.

   - Ладно, пошли.

  Медвежатник взял свой саквояж с инструментом, чуть кивнул головой Зворыкину и Федору, после чего мы вышли с ним со склада. Часовой у ворот проверил наши пропуска, заставил Гвоздя открыть саквояж. Курсант, небрежно перебрав инструмент, после чего пропустил нас. Выйдя из ворот, мы направились к стоящему недалеко извозчику, в пролетке которого нас ожидал Власов. Он забрал у медвежатника пропуск и документы, выписанные на его имя, после чего передал ему бумажный пакет.

   - Тут все, как мы договаривались. Часть деньгами, часть золотом. Смотри сразу, чтобы потом у нас не было разногласий, - сказал я Гвоздю.

  Взломщик развернул пакет, потом быстро пробежал пальцами, перелистывая червонцы в одной из денежных пачек, покрутил перед глазами один из стограммовых слитков золота, кивнул, дескать, без претензий, после чего, без особого уважения, сунул пакет в свой саквояж с инструментами. Я думал сейчас он кивнет нам и пойдет, но оказалось, что Гвоздь не чужд романтического настроя. Неожиданно он повернулся в сторону Кремля и с каким-то неподражаемо-счастливым выражением лица несколько минут смотрел на кремлевские стены и только потом повернулся ко мне.

   - Фартовое дельце, ты мне, Старовер, подкинул. Порадовал. Ну, бывай, бродяга.

   - Бывай, Гвоздь.

  Когда вор отошел подальше, я спросил: - Как договаривались, Владимир Михайлович?

   - Как договаривались, - повторил он. - Буду ждать.

   Вернувшись обратно на склад, я застал бывшего следователя по особо важным делам с ошеломленным лицом.

   - Что такое, Петр Сергеевич? Сейф пуст?

   - Понимаете, это что-то невообразимое. Мне в своей жизни никогда не доводилось видеть сразу столько золота, господа. Даже когда мы брали "черных" ювелиров.

   - Много, это не мало. Радоваться надо, а не сидеть с непонятным видом, - но стоило мне заглянуть в сейф, как при виде его содержимого я чисто автоматически присвистнул, хотя у меня никогда не было подобной привычки. Железный ящик был действительно набит золотом под завязку. На трех верхних отделениях плотно, ровными рядами, лежали белые полотняные мешочки, по форме напоминающие колбаски. Достав один из них, я развязал веревочку, стягивающую горловину. Царские золотые десятки. В двух нижних отделениях малую часть пространства занимали какие-то бумаги и паспорта, а большую - картонные коробки, в которых лежали вперемешку мужские и женские ювелирные изделия. Кольца с драгоценными камнями, перстни, золотые браслеты, серьги, бриллиантовые ожерелья. Причем часть из них были упакованы в фирменные футляры, обтянутые сафьяном и кожей, на которых стояли клейма известных ювелиров. У меня за спиной послышалось чье-то сопение. Я оглянулся, это Федор стоял у меня за плечом, но при этом кроме обычного любопытства на его лице ничего не было написано.

   "Бессребреник, что ли? - удивился я про себя, а сам спросил с подвохом: - Ну как, Федор Николаевич, нравится?

  Тот пожал плечами и сказал почти равнодушно: - Красивые вещички.

  Вот только в его тоне не было восторга, да и в глазах не загорелся огонек алчности. Судя по всему, бывший филер просто решил согласиться со мной. Кротов, как я заметил за время нашего знакомства, был словно отстранен от окружающего его мира и оживал только тогда, когда они вместе с Петром Сергеевичем Зворыкиным начинали вспоминать старые уголовные дела, в которых когда-то принимали участие. Зворыкин, когда я его спросил о Федоре, подтвердил мое мнение, затем высказал свое предположение о том, что бывший филер самым натуральным образом чахнет, скучая без своей прежней работы.

   Мы разложили содержимое сейфа в два дорожных саквояжа, теперь осталось только дождаться наступления темноты.

   Самый первый вариант, который мы начали рассматривать после того, как убедились, что охрана до сих пор, пусть и без особой строгости, но все же проверяет наши документы и носильные вещи, представлял собой элементарную переброску золота через кремлевскую стену. Спустим саквояжи на веревках, а Власов их заберет. Вот только с ним были определенные сложности, так как надо было изучить маршруты часовых на стенах, чтобы выбрать подходящее место и время, но несмотря на то, что это могло затянуть нашу операцию на пару суток, у нас были неплохие шансы, что все пройдет гладко. Естественно, что первым делом мы обратились к Кротову, как к местному старожиле, вдруг что-то посоветует или подскажет.

  Он нас какое-то время слушал и даже отвечал на заданные вопросы, но при этом, как я заметил, вид имел какой-то отстранённый и задумчивый. Через какое-то время мы узнали причину его непонятного поведения, но при этом я думаю, что мне бы он ничего не сказал, зато ради Петра Сергеевича был готов расшибиться в лепешку. Как человек, живущий своим прошлым, в разговорах со Зворыкиным он отводил душу, просто жил этими разговорами.

   Как оказалось, в самые первые дни своего появления в Кремле, бывший филер сошелся с одним из монахов Чудово монастыря. Монахи к тому времени уже знали, что доживают в Кремле последние месяцы и готовились к переезду. Кротов не сказал нам, что их подружило, но перед самым отъездом тот рассказал, а затем и показал ему подземный ход, проходящий под Троицкой башней и выходящий наверх в Александровском саду, причем не прямо на поверхность, а через канализацию. После того как монах доверил эту тайну Федору, он добавил, что кроме него об этом ходе никто не знает. Сначала бывший филер к ходу никакого интереса не проявил, но в какой-то момент ему захотелось посмотреть, что и как там под землей.

   - Взял я фонарик и спустился в лаз. Нет, не подумайте, не сокровища меня привлекали, нет. Просто стало интересно: как там, под землей? Сначала была только темнота, да еще своды, нависшие над головой, давили, но к этому я быстро привык, вот только спустя какое-то время у меня на душе как-то неуютно стало. Тишина там мертвая стоит и вроде ничего не угрожает, а при этом холодок, сам по себе, по спине ползет. Я тут много всяких россказней наслушался, как о золоте, так и о тех, кто его стережет, а еще о призраках, вроде Черного монаха, который убивает каждого, кого не встретит. Вот только еще в тюрьме, в ожидании смерти, я понял одно: страшны не мертвецы, а живые люди. Вот только в тот момент я почувствовал... дуновение смерти, что ли. Еще появилось ощущение, словно я занес ногу над пропастью. Сделаю шаг, и все... Я развернулся и быстро пошел обратно, как вдруг за моей спиной раздались чьи-то шаги. Я еще больше ускорил шаг, но они все приближались. В тот момент мне даже показалось, что они звучат в десятке метров за моей спиной. Я не выдержал, резко развернулся и посветил вдаль фонариком. Там никого не было, но шаги раздавались все ближе и ближе, такие мерные, тяжелые. Тут уж страх обуял меня окончательно, я развернулся и помчался со всех ног к выходу. Какое-то время они еще были слышны, но потом раз и оборвались. Выскочил я наружу, лаз закрыл. Стою, а сердце колотиться так, что готово выскочить, а из груди хрип рвется и пальцы дрожат. Минут двадцать после этого я в себя приходил. С того дня даже рядом с этим местом стараюсь не проходить.