Отец лучшей подруги - Майер Жасмин - Страница 7

Дверь захлопывается прямо у меня перед носом.

Не теряя ни минуты, Платон находит пульт от телевизора и делает звук еще громче. Теперь, даже если я начну орать, из-за песенки про счастливых животных на синем тракторе меня никто не услышит.

Отступаю назад, а он, наоборот, идет прямо на меня.

Не сводит глаз, как будто я и правда могу куда-то деться из запертой комнаты.

Комната не бесконечная.

Спиной я упираюсь в стену, а под ногами жалобно вопит какая-то игрушка.

– И что это было, Лея? Может, расскажешь? А то я теряюсь в догадках.

Ему не нужно перекрикивать музыку. Он уже так близко, что я отлично слышу его разъяренный голос. Я бы отдала все на свете, чтобы услышать, как он шепчет мое имя в порыве страсти, или говорит, что жизни без меня не мыслит, но мечтам не суждено сбыться.

Платон вспыльчивый и ненавидит ложь. Я это знала.

Даже когда на тренировках требовалось выбраться из горящего здания, мой пульс и то был спокойнее, чем сейчас, когда Платон загоняет меня в угол.

Даже когда возле меня взорвалась граната, я и то испугалась меньше.

А ещё наполненная адреналином кровь расходится по телу, концентрируясь совсем не там, где нужно. Всему виной произошедшее в отеле и густой сандаловый аромат, исходящий от его кожи.

Мой взгляд падает на губы Платона, и как наяву я снова ощущаю его жесткий сминающий поцелуй.

– Язык проглотила?

Охаю, когда он неожиданно запускает пальцы в мои волосы, оттягивая их так, что я запрокидываю голову.

Он любит жестко, теперь я это знаю и вряд ли когда-нибудь забуду.

Платон нависает сверху. Вена на его шее пульсирует, а чуть ниже ворота рубашки замечаю засос, который сама же ему и поставила. Хочется снова заклеймить его, оставив еще один засос рядом, но время вышло. Моим он так и не стал.

– Ты была куда разговорчивее, пока заливала моей дочери про зубного врача и вывихнутую челюсть.

Вопреки разливающемуся по венам страху, когда Платон тянет мои волосы еще сильнее, с моих губ срывается протяжный тихий стон.

Зрачки Платона расширяются. Его тело все еще отзывается на мои стоны, несмотря на то, что мозги уже считают иначе.

– Каждую чертову минуту, пока вертела передо мной задницей, ты знала, кто я такой. Так какого хрена ты сделала это, Лея?

Хватка на моих волосах становится болезненнее, и я делаю рваный вдох широко раскрытым ртом.

– Захотела и переспала, что тебя так удивляет? И челюсть у меня и правда болит. Ты ведь не церемонился, когда думал, что перед тобой какая-то безотказная девка, не так ли?

– Я был лучшего о тебе мнения.

– Когда именно? Пока трахал меня в рот?

– Когда не знал, какая ты на самом деле. Я бы не позволил своей дочери дружить со шлюхой.

От обиды воздух сгорает в моих легких, а глаза начинает жечь.

– Мне хотя бы не нужно платить за секс, Платон. А тебе, видать, женщину иначе и не впечатлить, да? Только банковским счетом.

– Скажи еще, что тебе не понравилось, – рычит он.

–. Знаешь, другие мужчины хотя бы интересовались и моим удовольствием тоже, а не только гнались за собственным. Все-таки твой возраст, Платон, дает о себе знать! Ты честно старался, пусть и недолго.

Бью по больному.

И мне ни капли не стыдно.

Потому что нечестно, что он так сильно злится на меня, как будто это я набросилась на него и увезла в отель, где дала волю своим темным фантазиям.

Это и его ответственность тоже. И если для Платона нормально спать с первой встречной, обходясь без имен, для меня – нет.

Но он может думать, что хочет. Доказывать ему обратное я не буду. Все равно не поверит.

– Если хоть слово скажешь моей дочери или намекнешь на то, что между нами было…

– Не волнуйся, – отрезаю. – Не стану я болтать о твоих пристрастиях направо и налево. И уж тем более не буду обсуждать это с Юлей. Ее чувства меня волнуют куда сильнее, чем твои.

Платон разжимает пальцы и отпускает меня.

После щелкает пальцами, и развеселая музыка в комнате моментально стихает. Вот бы так раньше.

Он уходит, и при виде его спины мой желудок наполняется едкой кислотой. Сейчас для меня абсолютно все кончено.

– Пап, все в порядке? – дверная ручка начинает плясать и дергаться.

– Замок заклинило, Юль, – громко отвечает Платон. – Я ж тебе говорил, что он барахлит!

Он тоже для виду дергает ручкой, потом беззвучно щелкает задвижкой, и дверь, как по волшебству, распахивается.

Платон уходит первым и не оборачиваясь, а я прошу у встревоженной Юли пару минут, чтобы сходить в туалет прежде, чем присоединюсь к ним в столовой, но сама не могу сдвинуться с места, когда остаюсь одна в опустевшей комнате.

Ноги меня не держат, и я сползаю на пол рядом с плюшевым медведем, закрыв лицо руками.

– «Хочешь, я расскажу тебе сказку?» – вдруг громко спрашивает медведь.

Похоже, за эти годы плюшевые медведи научились быть более полезными, чем тот мешок, набитый пыльным синтепоном, которого Платон когда-то подарил мне на восемнадцатилетие.

С тех пор плюшевые игрушки я ненавижу.

Пора идти ко всем остальным, хотя аппетит у меня и так изрядно испорчен.

Пнув медведя на прощание, направляюсь к выходу из комнаты.

– «Отличный выбор!» – летит мне в спину. – «Расскажу тебе сказку о потерянном времени…».

Не в бровь, а в глаз чертов пылесборник.

– Ты совсем не ешь, Платон, – замечает Сара Львовна, тарелка которой пустеет уже во второй раз за вечер. Сначала после холодных закусок, а теперь после горячих. – Разбаловали тебя, видать, разносолами. Костя, все приготовлено просто чудесно!

В моей тарелке кусок холодца давно превратился в лужу, в которой утонула курица-гриль.

От зверского аппетита не осталось и следа.

Лея сидит ровно напротив меня, и я стараюсь смотреть, куда угодно, только не на нее. Но забыть о ней или игнорировать ее присутствие не удается.

Ведь за столом только и разговаривают, что о поразительных изменениях в Леиной внешности. И каждый пункт, как новый гвоздь в крышку моего самообладания.

– Ну брекеты ладно, – говорит Юля. – Тебе их еще в прошлом году сняли, верно?

– Да, – кивает Лея. – У меня резцы никак не хотели выпрямляться, пришлось носить дольше обычного.

– Помнишь, Платон, как поздно у Леи зубы стали выпадать? – сама того не зная, добавляет масла в огонь Сара Львовна.

Боже мой, я ведь все еще помню, как она улыбалась беззубой улыбкой лет в десять.

И как улыбалась, задыхаясь перед оргазмом, тоже помню.

Как совместить эти две картинки и не сойти с ума?

Я ведь относился к ней как… к старшей Юлиной сестре. Не как к родной дочери, все-таки у Леи есть собственные отец и мать, но она в свое время так много времени проводила у нас дома, что казалось жила здесь больше, чем у Розенбергов.

– … Ну вот, когда зубы наконец-то выпали и выросли новые, мы еще и затянули со сроками установки брекетов, – продолжает Сара Львовна. – В тот год Яков как раз поступал в балетную школу, помнишь, как сложно это было, Юленька? Сколько нервов и времени! Вот Лее и пришлось носить брекеты дольше положенного.

– Ничего страшного, мам. Брекеты мне никак не мешали жить полноценной жизнью, – отвечает Лея, а я стискиваю нож в руке.

Только я считываю контекст – получается, даже девственности она лишилась, когда носила брекеты.

Ну еще бы. Такую похотливую, как она, никакие железки во рту не остановили бы!…

– А волосы? Где твои кудряшки-пружинки? Что ты с ними сделала? – продолжает Юля. – Поразительный контраст! Теперь они прямые, гладкие, а уж как блестят.

На ощупь они тоже как шелк. А уж как контрастно рассыпаются на белом постельном белье или по ее спине…

Хочется вонзить себе вилку в глаз, чтобы хоть на мгновение перестать думать о ней в постели.

– Ничего такого, – равнодушно отвечает Лея. – Стрижка и кератиновое выпрямление.