Вперед в прошлое! (СИ) - Ратманов Денис - Страница 20

Только начало получаться заснуть, как сквозь сон я услышал стук в дверь отделения. Нецензурно бранясь, медсестра побежала разбираться, и из окошка, похожего на раздаточное, донесся голос моего отца:

— Мартынов Павел здесь?

— Не знаю никакого Павла…— Медсестра и правда не знала моего имени, потому что я его типа не помнил. — Говорите, пожалуйста, потише — дети спят.

— Я точно знаю, что он здесь. Что с ним?

— А-а-а, это наглый безымянный мальчик. — Она подошла к раскладушке, склонилась надо мной, имитирующим сон, потрясла. — Эй, тебя Павлом зовут?

— Ну, Павлик, — буркнул я, уже понимая, что молчание меня от отца не спасет, и перевернулся на спину. — Не впускайте его, пожалуйста.

Лицо женщины сделалось удивленно-скорбным.

— Так это он тебя?.. — Не сдержав сочувствия, она положила ладонь мне на лоб и заверила: — Костьми лягу, но не впущу.

Разубеждать ее я не стал.

Медсестра ушла к отцу. О чем они говорили, я не слышал, долетали только ее просьбы не стучать в дверь и слова, что с мальчиком все в порядке, а часы посещения больных — в обед. На шум из ординаторской выбежал заспанный дежурный врач, запахнул халат на бегу. Медсестра точно была на моей стороне, а этот козлобородый впустил отца, дав ему свой халат.

Закатив глаза, я выругался, с надеждой проводил взглядом удаляющегося медика. А вот медсестра встала неподалеку — проконтролировать, чтобы изверг снова меня бить не начал. Хотелось верить в адекватность родителя, в то, что он не станет прессовать травмированного ребенка, но я очень в ней сомневался и на всякий случай приготовился отражать нападки. Отец зыркнул на меня недобро, прошагал мимо, вернулся со стулом и уселся рядом с раскладушкой.

— Ну и чего ты добился? — спросил он с упреком. — Получил по башке?

— Ранения, полученные в бою, не позорны, — парировал я. — В отличие от… розог шерифа Ноттингемского.

Отец раздул ноздри. Прежде, чем он что-то скажет, я его попросил:

— Па, давай поговорим как мужик с мужиком…

— Да какой ты мужик, — скривился он. — Пока ты на моем иждивении, будь добр соблюдать мои правила.

Какие, к черту, правила⁈ Быть удобными и послушными функциями. Когда он приходит с работы, замирать и сливаться с фоном? Озвучивать свое негодование я не стал — ни к чему сейчас накалять.

Я одной рукой поднял свою школьную сумку.

— Сегодня я заработал тысячу триста рублей и сам оплатил свое лечение. И это только начало. Так что аргументы отклоняются, говорим как мужик с мужиком, или я не буду тебя слушать. Ты же растишь из меня настоящего мужчину — пожинай плоды.

Вместо того, чтобы разъяриться, отец хмыкнул, кивнул, ненадолго задумался.

— Хорошо. Если ты считаешь себя взрослым, с сегодняшнего дня ты имеешь право не спрашивать разрешения, чтобы куда-то пойти, можешь делать, что хочешь, — он сделал паузу, глаза его кровожадно блеснули, — но ты снимаешься с довольствия. То есть питаешься отдельно, сам себе покупаешь вещи. Уговор? Чтобы не пришлось тебя от стола гонять, я все равно узнаю.

Это было не по закону: родители обязаны закрывать базовые потребности несовершеннолетних детей — но меня вполне устраивало. Если не получится сбагрить его Лялиной, он перестанет мне мешать. А там встану на ноги и сам уйду.

— То есть мне можно возвращаться домой? — уточнил я. — И — никаких побоев?

Это я сказал чуть громче, для медсестры.

— Оплачиваешь двадцать процентов коммунальных услуг и питаешься отдельно.

Насколько я помню, вот эти еще советские кеды, что на мне, мать на что-то выменяла у соседки, сын которой из них вырос. Когда у меня были новые вещи, я и не припомню.

Он протянул руку, я с удовольствием ее пожал.

Ну слава богу, думал, будет хуже. Он, конечно, скотина та еще — это ж надо, собственного ребенка обречь на голод! Ладно я жук крученый, но обычный подросток не выкрутился бы, ушел из дома и подался во все тяжкие. Как это можно не понимать⁈

Скорее всего, отец уверен, что, поголодав и набегавшись, я приползу просить прощения. Ага, щаз! Теперь придется тянуть брата с сестрой, причем не просто содержать их, а показывать, как нужно жить, ведь семейная модель, что перед глазами, что говорится, must die. Да и папаше неплохо бы показать, как себя ведут мужики, а не козлота. Как содержат семью… Впрочем, это он умеет: Лялины не бедствуют.

— Кто это сделал? — спросил отец. — Землянский с Русаковым?

Я улыбнулся и промолчал.

— Завтра же снимаем побои, и я пишу заявление. Если откажешься снимать побои, я все равно возьму выписку у врача и напишу заявление как твой законный опекун.

— Так и сделай. Закрой их обоих и желательно отправь на малолетку. Пусть вкусят зоновской романтики.

Отец помолчал немного, комкая край простыни, вскинул голову.

— Матери не говори про Лялиных.

Хорошо хоть н стал отрицать, что у него любовница.

— Она знает, — не стал лгать я. — Но молчит, страдает и терпит. Все знают. Хреновый ты конспиролог.

Пусть привыкает к правде. Вон, покраснел, как помидор, аж раздуло его от ярости, а сделать ничего не может: он же хороший, а хорошие люди не бьют детей. При свидетелях. Я не удержался, потому что было жутко обидно за Наташку в обносках, и добил его:

— Интересно, чем Ликуша, чужая кровь, лучше твоей родной дочери, которая ходит в обносках и которую ты лупишь, как животное?

Ну вот, совсем как свекла стал. Психанул, сорвался с места. Ну и проваливай!

Медсестра, которая подслушивала в сторонке, показала мне «класс». Я отвернулся к стене и закрыл глаза. Мне совершенно не хотелось видеть родителей. А вот брата и сестру — вполне. Но больше всего моя душа желала, чтобы меня навестил Илюха.

Проснувшись рано утром, я почувствовал себя хорошо, «вспомнил» свои имя и адрес, сказал их дежурному врачу, сходил в туалет, и ни разу не затошнило. Поскольку в палату меня не переводили, я решил, что пора готовиться к выписке. Подождал, пока придет другая смена и они проведут пятиминутку, а во время обхода отловил женщину-врача и спросил:

— Я чувствую себя хорошо. Скажите, пожалуйста, а домой меня когда отпустят?

Она посмотрела на меня, как на говорящего кота.

— Тебя должны забрать родители.

— А если я с ними поссорился, и они не придут?

Отвечать она не стала. Посчитала, что, когда меня выпишут — не мое щенячье дело.

Что отец ко мне не придет, то понятно, но мама… Она же мать, у нее, по идее, за свое чадо должна болеть душа. Но если он ей велит сидеть дома, она послушается. Надо ж сопляку указать его место.

Ближе к обеду начался ад, и мне казалось, что моя многострадальная голова лопнет, как переспевший арбуз: дети устали сидеть по палатам и начали резвиться. Медсестру, которая меня вчера защищала, сменила истеричная тетенька с глазами навыкат и одуванчиком на голове. Она смешно верещала, и дети шли на все, чтобы извлечь из нее звук и с хохотом разбежаться.

Она пугала их уколами, чуланом и милицией, но ничего не помогало, пока в обед меня не навестила девушка-милиционер по имени Снежана. В коридоре сразу стало пусто. Увидев эту огромную женщину, дети попрятались в палатах — они ж все в основном головой ушибленные, им покой нужен.

Высокая, плечистая, лицо такое, словно его высекали из камня, но не доделали. То есть милиционера в Снежане было процентов восемьдесят, и только двадцать — девушки. Десять справа, десять слева. Размер, наверное, пятый.

Коллеги отца мое дело вести не могли, тут должен работать специалист по малолеткам. Женщина меня опросила, осмотрела шишку на голове, которая уже изрядно стухла. Снующие по коридору дети присмирели, увидев человека в форме. Я подумал-подумал и назвал имена. Пусть отморозки грохочут далеко и надолго.

А вот после трех я услышал многоголосое:

— Пашка! Мартынов Пашка! Покажись!

Голоса доносились с улицы, но — как будто из туалета, где было распахнуто окно.

Я юркнул в туалет, напоминающий тюремный, с белой советской плиткой и дырками в полу вместо унитазов, и выглянул из окна, под которым стояли Илюха, Димоны и Наташка с Борей. Сазу после школы ребята решили меня навестить, приятно, черт возьми! Братец, надо полагать, прогуливал — он учился во вторую смену.