Не спешите нас хоронить - Фарукшин Раян - Страница 14

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая

— Обижаешь, — скривился «Буратино» и слегка постучал указательным пальцем себе под подбородок. — У нас без этого дела — большие дела не делаются. А просидеть здесь целую ночь — это большое дело. Но лишь бы оно не стало последним.

— Я тоже выпью. Устал я от этой жизни. Не знаю, что дальше делать. Одно только остаётся: напиться и забыться, — прошептал я и добавил погромче, — главное лишнего не перепить.

Все дружно засмеялись. Усатый разведчик, из-за своих густых тёмных усов казавшийся старше остальных, достал две бутылки водки. Не тостуя и не чокаясь, мы живо выжрали его сорокоградусные припасы. Все расслабившись и разговорились. И только я сидел молча. Ворошил охапку чьих-то рваных тряпок, сконфуженно молчал и слушал невесёлые рассуждения своих новых братьев по оружию.

— Чё молчишь? — подвыпивший усатый толкнул меня в плечо. — Как, говоришь, тебя зовут?

— Усман.

— Усман? Ты чё, Усман, мусульманин что-ли? — заулыбался усатый. — Я ведь тоже! Тоже мусульманин!

— Ну и хорошо, — спокойно отозвался я.

— Как это: «хорошо»? — усатый поднялся на ноги.

— Так, хорошо, не плохо же, — ответил я и тоже встал.

— Это не просто «хорошо», это здорово! Братан! Абы! Как дела? Ты откуда? — пьяный разведчик обнял меня и потрепал по плечам. — Брат, братишка, братуха! Мы же братья с тобой, братья! Братья!

— Братья! — подтвердил я. — Мусульмане!

— Слушай, брат, оставайся у нас! — вдруг осенило усатого. — Будешь разведчиком! Вместе будем чеченов мочить! За нас, за Родину, за разведку, за ВДВ!

— Точно, оставайтесь с нами, — подтвердил опьяневший майор. — На вот, Усман, возьми мой офицерский ремень. Я, боевой офицер ВДВ, прошедший три войны, дарю тебе свой ремень как родному младшему брату, носи на здоровье.

— Спасибо, — пробормотал я неуверенно. Но тут же браво добавил:

— Спасибо, товарищ майор! Служу Отечеству!

— На вот, я тебе тельник свой дарю! — усатый уже скинул бушлат и, стянув тельняшку, протянул её мне. — На, одевай.

Я скинул своё вонючее бельё и натянул подаренную тельняшку, почти свежую. Усатый обнял меня и погладил по голове:

— Всё, теперь мы точно кровные братья!

— Мы — элита, мы — разведка ВДВ! — вторил ему я.

— Служу России! — ударил кулаком по полу майор.

— Служу России! — растроганный до глубины души, я прослезился. Вслед за мной не стерпели и остальные. Вытирая сопли и слёзы, ещё минут десять мы обнимали и тискали друг друга. Потом мы уснули.

Утром на выручку разведчикам пришли свежие силы, а с ними машина ЗИЛ-131, кунг которой был плотно забит грузом-200. Грузом из знакомого самарского полка.

Тела погибших разведчиков в переполненный ЗИЛ не влезли, и их загрузили в подъехавшие позже коробочки.

Пока мы собирались, пока разбирались что к чему, к нам подтянулись бойцы из соседних кварталов. Пошёл с ними знакомиться. О Боже мой! Люди, я не верю своим глазам! Спецназовцы из "В"! В полном составе, без потерь!

Сухо и без лишних эмоций, командир спецназовцев объяснил, как нам добраться до своих. Немного подумав, он и сам попросился с нами. Я, с плохо скрываемой радостью, согласился. Через полчаса, попрощавшись с разведчиками, мы, загрузив в десантное отделение наш доблестный спецназ, рванули «домой».

Приехали, нашли ротного, нашли замначштаба, доложили об успешно выполненном задании. Старлей посопел-посопел, но наш сбивчивый рассказ о приключениях «двух остолопов в Голливуде», слушать не стал. Прервал убийственной фразой:

— А я думал, вы погибли. Сгинули давно.

Никак не ожидав такого поворота событий, мы с Соседом оторопели, но мгновение спустя одновременно выдохнули:

— Что???

— А что? Неделя уже прошла, как вы сгинули. Либо погибли, либо без вести пропали, либо плен, либо СОЧ. Такое здесь каждый день, — старлей, достав последнюю сигарету, лихорадочно смял и выкинул пустую пачку на землю. Помолчал, покрутил головой, нервно закурил. — Вас уже вчера и с довольствия сняли, и документы соответствующие подготовили, и домой письма накатали… А вы как хотели? Неделя прошла, а о вас ни слуха, ни духа… Так вот, ребята. Сейчас разбираться с вашими проблемами времени нет. Тут у меня такой приказ поступил, хоть вешайся сразу…

Дальше я ничего не слышал, стоял, ловил широко открытым ртом воздух…

— Ну, покойничек, как дела? — на выходе из штаба спросил меня Сосед. — Или это штабные со всеми такие шутки шутят?

Я, так и не поняв, шутка это была или офицер разговаривал с нами серьёзно, лишь молча пожал плечами. А он, одним прыжком заскочив на башню родной бэшки, встал в полный рост и, влюблёнными глазами глядя в небо, громко, перебивая ветер, запел:

— А не спеши ты нас хоронить…

Загадочно кружа в вихреватом танце прозрачной ночи, большими мокрыми хлопьями падает снег. Ветра нет, и морозец кажется даже приятным. Воздух наполнен ожиданием праздника, дышится легко и радостно, торжественно. Город сияет новогодними огнями: фонариками, лампочками, светомузыкой и гигантскими гранатовыми звёздами на высоченных кремлёвских башнях — символах столицы.

Изумительные по красоте, кудряво-ветвистые ёли с разноцветными блестящими шарами и гирляндами парадно возвышаются на площадях, в парках и во дворах, едва-едва не задевая макушками небо. Беспечные люди, которых так много на широких улицах и проспектах, обнявшись, и беззаботно подталкивая друг друга, танцуют и поют разные весёлые песни. Люди отдыхают. Всем хорошо, все счастливы, все твердо уверены в своём обеспеченном светлом будущем.

Радостный свет в ясных окнах, большие рисованные снежинки на разукрашенных стеклах, наполненные игристым шампанским прозрачные фужеры на заполненных яствами столах, бодрые, полные оптимизма громкие тосты в устах отдыхающих — вот он, Старый Новый Год в Москве! Ура! С Новым Годом, товарищи! С Новым Годом, дамы и господа!

Поднимаю грузные, непослушные веки и впиваюсь в циферблат обшарпанных, подобранных недавно на улице часов: дрыхнул минут шесть. Мало, зато сон видел. Сон о Москве. Москве, в которой никогда не был.

Мерзкий, липкий, косо моросящий снег, бесцветно-мутный, жидкий туман почти над самой землёй, невидимое, невыразительное небо, и грязный, промокший насквозь бушлат, противно липнущий к вспотевшему после длительного бега телу: вот он я, и мой Старый Новый Год в Грозном. С Новым Годом, Усман, с праздником!

Рядом, как обычно, в позе расплющенного эмбриона, прямо на сыром холодном бетоне, бессознательно подрагивая при каждом пульсирующем эхе выстрела, беспокойным сном мается Сосед. Он очень устал, и уснул сразу, как только подвернулась такая возможность. Хорошо, пусть поспит минут пятнадцать, потом разбужу, чтоб не заболел, или сам проснётся — от холода.

Восемь сонных, исхудавших, постоянно голодных, а оттого излишне нервных пацанов с калашами и «Мухами», ворочаясь и покашливая, сидят в шаге от меня, боясь высунуться из-за нашей защитной стены — оплавленного остова бэтра, от которого невыносимо прёт жжённым машинным маслом и резиной. Ещё, резко щипая нос, от бэтра разит горелым мясом. Человеческим.

Голова моя болит, и не знаю от чего. Может, от запаха? Ведь пахнет так же, как от меня. И в этом бэтре мог быть я.

Хандрю. Давно не хандрил, а тут — пробило. В сознании мелькают лица погибших товарищей: зовут меня куда-то, улыбаются, с праздником поздравляют. И умирают.

Сколько можно, ребята? Сколько можно, родные мои?

Вспомнился Артур Шигапов — земляк-татарстанец, из Менделеевска родом, с ним вместе начинали службу в учебке — присягу принимали, потом продолжили в части — учились бэшки водить и стрелять учились, потом сюда поехали. И приехали. Сгорел Артурчик, в новогоднюю ночь сгорел. Первого января 1995 года. Ради нас с вами, ради жизни на земле, чтобы вот так, как сегодня, москвичи могли есть-пить и ни о чём не задумываться.

• Предыдущая
• 14/28
• Следующая