Шофер (СИ) - Никонов Андрей - Страница 11

Кроме денег, пропала серебряная шкатулка с золотой инкрустацией, принадлежавшая раньше её деду, серебряная солонка с позолотой и серебряные же ложки, все вещи — с фамильным гербом. Елена заранее нарисовала ложку и солонку в виде слона на листе бумаги, герб был похож на ключ, вертикальную линию пересекали две горизонтальные, и ещё одна линия отходила вправо внизу.

— На синем фоне, там эмаль, она в некоторых местах облупилась, — добавила девушка. — А шкатулка вот такая.

И положила фотографию, на которой рядом с изразцовым камином, над которым висел щит с гербом, стояли два человека — покойный Пилявский, такой же узнаваемо грузный, и худощавый моложавый мужчина среднего роста с усиками и в пенсне. Между ними стояла коробочка, на карточке видимая плохо, но Кольцова и тут постаралась — достала из сумочки ещё один лист бумаги, где эта шкатулка изображена была крупно, в натуральную величину и в цвете. Витые ножки поддерживали прямоугольное основание, в боковые грани были вделаны монеты, а на крышке, увенчанной крохотной фигуркой ангела, девушка изобразила золотые чешуйки размером с ноготь, скрадывающиеся в цветочный орнамент. По мнению Панова, у Елены Станиславовны определённо был талант.

Но вот в главном Кольцова помочь не могла, об учениках Пилявского она имела смутное представление, и ни о каком сыне работника Наркомпроса не слыхала. И вообще, последний раз видела дядю в конце июня, и то, считай, на бегу.

Панов карточку и рисунки забрал, получил от машинистки три экземпляра протокола допроса, отпечатанные через копирку, дал девушке на них расписаться и отпустил. Если Кольцова что-то и скрывала, то делала это умело, так, что не подкопаешься.

Лена вышла из кабинета субинспектора, уселась на скамью и прижала платок к глазам. В комнате она крепилась, чтобы не расплакаться, даже уняла дрожь в руках усилием воли, когда ей показали фотографии убитого дяди Лёвы, но теперь её словно прорвало, слёзы текли ручьями, плечи тряслись, она шмыгала носом и почти ничего не замечала из происходящего вокруг. Когда на плечо ей опустилась рука, Кольцова вздрогнула.

— Вас кто-то обидел? — послышался мужской голос.

Лена отняла платок от покрасневших глаз, из-за слёз видела она нечётко, но говорившего кое-как разглядела. Высокий, с широкими плечами, открытым простым лицом и русыми волосами. Молодой человек ей понравился, и от этого Кольцова разозлилась. Мало того, что сейчас она выглядела не лучшим образом, так ещё и на мужиков засматривалась в отделении милиции.

— Уберите руки, — твёрдым голосом сказала она, — мне ваше участие не нужно.

— Как скажете, — молодой человек пожал плечами, встал, отошёл к стене.

Кольцова где-то в глубине души понадеялась, что он передумает, и будет более настойчивым, но незнакомец стоял, даже не глядя на неё. От этого она ещё больше разозлилась, поднялась, сжала губы и стараясь держать спину прямо, пошла к выходу. Стоило выйти на улицу, ситуация показалась ей смешной, и вспыхнувшая злость, и симпатия к незнакомому человеку, и собственные слёзы по дяде, которого она и не любила особо. Лена хотела было вернуться и извиниться, но времени было в обрез, профессор Вормс очень не любил, когда опаздывали на его лекции. Девушка перебежала Русаковскую улицу, и запрыгнула в удачно подошедший трамвай.

Сергей, выйдя из гаража коммунхоза, не торопился. Он заехал в чайную на углу Русаковской и Грязной, приставил велосипед к столбу, поддерживающему навес, уселся за столик, сделал заказ и раскрыл газету «Красный спорт». До лета прошлого года так назывался журнал на тридцать шесть страниц, и стоил он полтинник, теперь объём сократили в четыре раза, журнал превратили в газету, соответственно и цена уменьшилась до пятиалтынного. Травин прочитал короткую статью о футбольном матче Ленинград-Москва, где отличился новичок Пчеликов из Коломны, посмеялся над заметкой о хороводном спорте, и долистал до велоновостей. Год назад три советских студента, Фрейберг, Князев и Жорж Плещ, отправились в кругосветку на велосипедах с планами преодолеть пятьдесят пять тысяч километров за два с половиной года. Студенты собирались жить чтением лекций и докладов, а также публикацией фотоснимков, с тех пор вести о них печатались нерегулярно. Но, что удивительно, до сих пор они были живы, и бодро продвигались по миру, в настоящее время пересекая Европу с севера на юг.

Наконец завтрак был съеден, а газета изучена от корки до корки. Тридцатое отделение милиции встретило Сергея дежурным милиционером на входе.

— К субинспектору угро Панину, — сказал он.

— К Панову, наверное, — милиционер добродушно усмехнулся, видимо, фамилию часто путали, — Наум Миронович дальше по коридору сидят, кабинет пятнадцать. А вам назначено, товарищ?

Товарищу было назначено, милиционер сверился с потрёпанным гроссбухом, отыскал фамилию Травина и поставил возле неё крестик. Рядом с указанным кабинетом на скамье сидела девушка и плакала. Сергей присел на корточки, попытался её успокоить, но, похоже, незнакомка и сама отлично справилась со своими эмоциями. Черноволосая, с яркими синими глазами, высокими скулами и решительным подбородком, она гневно посмотрела на Травина. Девушка чуть косила, а когда говорила, поджимала верхнюю губу, и шрамик над ней забавно двигался. Молодой человек отошёл и отвернулся, скрывая улыбку, он и вправду полез не в своё дело, и за это получил.

— Заходите, — послышался голос из кабинета, стоило ему постучать.

За столом сидел одутловатый пожилой мужчина с усами щёточкой и двойным подбородком. Он хлебал чай из стакана с подстаканником чайной ложкой, рядом стояло блюдце с печеньем и полная окурков пепельница.

— Субинспектор Панов, — представился он. — А вы, видимо, Травин Сергей Олегович? Не волнуйтесь, гражданин, ничего общественно опасного вы пока не совершили, мы вас только опросим в отношении гражданина Пилявского. Так, Майя Михайловна? Мы с Сергеем Олеговичем побеседуем, а как перейдём к сути дела, я вам скажу.

Машинистка кивнула, чуть прокрутила лист бумаги и резко дёрнула кареткой пишущей машинки. Ремингтон решительно звякнул, означая начало допроса. Панов вскользь поинтересовался дореволюционным прошлым Травина и его учёбой, потом расспрашивал о Карельском фронте, контузии и психиатрической лечебнице. Сергею скрывать было нечего, свою вымышленную частично биографию он много раз повторял и врачам, наградной значок висел на рубахе, подтверждая его слова — Травин носил его в кармане на всякий случай и всегда надевал, когда приходилось общаться с представителями власти, настрой разговора сразу становился легче и позитивнее. Но в этот раз знак отличия не сработал, субинспектор недоверчиво поджимал губы, хлебал чай из безмерного стакана, что-то помечал карандашом на листе бумаги, кроша туда же печенье, и наконец перешёл к делу.

— Так значит, не знаете гражданина Пилявского Льва Иосифовича? — он сделал знак машинистке, та стукнула по клавишам.

— Нет, — Сергей спокойно сидел на неудобном стуле. — Хозяйка комнаты, которую я снимаю, служила у него прислугой, но лично этого товарища я не встречал. Да и надобности не было, я музыкой не увлекаюсь, в чужие дела не лезу.

— И где были в среду, шестнадцатого июля, начиная с полудня, расскажете?

— Конечно. Часов до трёх я отсыпался, в ночную смену до этого работал, вот как сегодня, потом пообедал, могу адрес заведения назвать, погулял, и к восьми вечера был на товарной станции Николаевской дороги.

— Уезжали куда-то? — участливо спросил Панов.

— Нет, я там подрабатываю грузчиком, в свободное время. Если надо, и свидетелей перечислю.

Субинспектор кивнул, Травин продиктовал машинистке адрес столовой Нарпита, имена бригадира, конторщика, который с ними рассчитывался, и даже номер поезда сказал.

— И много платят? — поинтересовался собеседник.

— Это как попадёт. Если мелкий товар, что даже дама поднимет, то по рублю на рыло за полночи, желающих много сейчас. Ну а если мешки тяжёлые, зерно там, или бакалейный товар, что не каждый поднимет, то и по три целковых выходит, а то и пять, и покормят бесплатно.