Шофер (СИ) - Никонов Андрей - Страница 2

— С уловом, чай? — произнёс голос из темноты, — что-то вид у добычи скромный.

— Всё, что смог, — сказал Савельев, — точнее, сколько влезло, они, зараза такая, тяжеленные. Остальной караван в Арск поехал, в банке много осталось, но отряды учредительного собрания будут там через час-полтора, и с нами не поделятся.

— Конвой мы видели, — в свете фонарей показалась бородатая физиономия, — уж больно охрана у них сурьёзная, маловато нас для такого веселья.

Шофёр меж тем достал из-под сиденья ломик, поддел крышку ящика, подсветил ручным фонарём. Внутри, завёрнутые в пергамент, лежали царские монеты. Он довольно крякнул, вернулся за руль. Место латышского стрелка занял бородатый, ещё двое встали на подножки, и машина тронулась. Весу прибавилось, Савельев вёл осторожно, километров через пять после деревни он свернул направо и по разъезженной телегами дороге через поле добрался до заброшенного хутора.

— Отдохнём до утра, — сказал один из стоящих на подножке, — а там тронемся. Выгружайте.

Тяжелые, по три с лишним пуда, ящики занесли в комнату, запалили лучины и свечи. Подручных у Савельева было трое, один, который с бородой — в унтер-офицерской форме, и двое в крестьянских армяках. Несмотря на одежду, держались они прямо и с достоинством, и выглядели совсем не крестьянами.

— Пересчитать бы надо, — сказал бородатый.

— Мне банковский служащий бумагу дал, — Савельев достал расписку из кармана, поднёс к огню. — Четыреста восемьдесят тысяч золотых рублей в империалах. Это…

— Тридцать две тысячи монет по два золотника и почти семьдесят долей, — без запинки сказал один из бандитов, с чёрной повязкой на левом глазу, — триста семьдесят два килограмма, как говорят французы, чистого золота. Или двадцать три с небольшим пуда.

— Благодарю, граф, вы как всегда точны. Отличная добыча, господа, каждому достанется по восемь тысяч монет. Завтра надо двинуться дальше, без транспорта нам до Харбина не добраться, машина груз вместе с людьми не потянет, и так на пределе ехал. Придётся часть зарыть здесь, или найти вторую, что в нынешних поганых условиях затруднительно.

— Ты хочешь рой, хочешь не рой, а я как-нибудь сам разберусь, с золотишком и в России неплохо можно прожить, особливо когда настоящая власть возвернётся, — сказал среднего роста мужчина с уродливым шрамом на левой щеке, тянущимся от уголка глаза до подбородка. — Как до Ново-Никольской слободы доберёмся, там разделимся, до этого вместе будем держаться. Сделаем две ходки, раз груз тяжёлый. Так?

Грабитель с повязкой и бородатый кивнули.

— Возражений не имею, Герман. Раз учредительное собрание проголосовало, так тому и быть, — рассмеялся Савельев, — а теперь, друзья мои, это дело надо впрыснуть, я мимо лавки винной проезжал, так туда, представьте, бомба попала, дверь вышибла, приказчики разбежались как тараканы. И подумалось мне, чего бы это стесняться, представляете, зашёл на удачу, а там шлосс рислинг стоит с медалью. К нему ещё сыра взял головку и пакет орехов в меду, остальным побрезговал, уж больно пыльное.

Сказав это, он сходил к машине, достал из-под пассажирского сиденья котомку, а оттуда, вернувшись, вино и закуску. Бородатый довольно кивнул, отковырял сургуч, сделал несколько глотков, протянул бутылку товарищу, тот, отпив — другому, и под конец вино, которого оставалось совсем немного, дошло до Савельева.

— Вы как знаете, а я без закуски не могу, — заявил тот, нарезая перочинным ножом круг пряно пахнущего сыра на толстые ломти, — да и вы, господа, ешьте. Тут по-простому, без политесов.

Бородатый потянулся за куском, пошатнулся, и свалился на пол, в уголке рта появилась пена, лицо его исказила судорога, пальцы скребли по полу, обдираясь в кровь. Двое его товарищей недоумённо переглянулись, наконец один из них, который со шрамом, что-то сообразил, полез за пистолетом, но не дотянулся. Не успел, тоже рухнул плашмя, а за ним и третий.

Савельев некоторое время смотрел на валяющиеся тела, убедившись, что его приятели перестали дёргаться, поднял с пола револьвер, прицелился, вздохнул.

— Не буду грех на душу брать, может, очнутся, или сами помрут, — сказал он и пнул ближайший ящик, — merde! Мне же всё это обратно укладывать.

Ящики Савельев поднимал с трудом, на второй ходке на лбу выступила испарина, а когда нёс пятый — пот струился по лицу. Перед тем, как забрать последнюю упаковку золотых монет, он проверил пульс у подельников, те были живы.

— Я же не совсем сволочь, — произнёс грабитель с сомнением, — да и не найти им меня. А всё маман виновата, воспитала хорошего честного мальчика.

Он оставил последний ящик открытым рядом с телами, через пять минут машина отъехала от ворот, и раскачиваясь, направилась в сторону мощёной дороги.

Первым очнулся мужчина со шрамом, уже светало, через запылённые стёкла пытались проникнуть летние лучи солнца, разгоняя висящую в воздухе пыль. Мужчина закашлялся, встал на четвереньки, его вырвало. Мотая головой, он кое-как поднялся, окинул взглядом комнату. Некоторое время пытался понять, что же изменилось, потом отметил пропажу семи ящиков и одного подельника, выругался, дрожащими пальцами развернул пергамент, мимо ящика посыпались империалы. В этот момент заворочался ещё один грабитель, он натужно закашлялся, держась за горло.

Человек со шрамом не стал тратить время на переговоры со своей совестью, подобрался к очнувшемуся товарищу, схватил его за волосы, и перерезал горло ножом. То же самое он проделал с бородатым, стянул с одного из подельников штаны, завязал внизу узлом, перекидал туда упакованные столбики монет, и пошаркал в сторону леса, волоча груз за собой.

Глава 1.

Июль 1925 года, Москва

Автомобильный извоз в Москве к середине 20-х годов оставался делом исключительно частным. По всему городу расплодились прокатные конторы, редко — крупные, гораздо чаще с тремя-четырьмя машинами, растущие потребности жителей в современном транспорте они удовлетворить не могли. Столица по-прежнему была городом извозчиков, которые стекались в город из окрестных губерний.

В 1924 году первые восемнадцать автомобилей австрийской марки «Штайр» закупил для проката государственный трест Автопромторг, а в следующем, 1925-м, Московский совет приобрёл во Франции сто двадцать машин Рено. Пятнадцать французских кабриолетов прибыли в столицу в мае 1925 года, следующая партия ожидалась в декабре. Под их обслуживание выделили гараж номер четыре, он находился в Дьяковских переулках, напротив Домниковских бань, рядом с Каланчёвской площадью, соединявшей три вокзала, Октябрьский, Рязанский и Ярославский.

Гараж занимал целый комплекс зданий, с собственным складом, ремонтной зоной и прокатной конторой в Орликовом переулке. Помещения давали с запасом, молодое советское правительство рассчитывало довести численность государственных таксомоторов в Москве до тысячи, а то и больше.

— Сажаю я у Малого театра женщину, в шляпке и с сумочкой, так эта фифа нате вам пожалуйста, в шарф закуталась и в окно смотрит, слова не говорит. Только адрес назвала, на Воздвиженке, в прокурорском доме, где всяческие артисты живут. Доехали мы, я ей и говорю, значит, барышня, доставил вас без шума и пыли, — невысокий молодой парень в кожаной куртке с комсомольским значком, тощий, с прилизанными чёрными волосами, сделал не к месту эффектную паузу, — выхожу и небрежно так открываю дверцу, мол, пора бы уже и покинуть салон, она мне деньги в руку тычет, а там рупь двадцать всего, точно по счётчику. Я так и эдак, не изволите ли добавить на чай, и она говорит, вы, то есть я, не желаете ли подняться ко мне в квартерку и там уже чаю отведать.

— Ну а ты? — один из слушателей, пожилой мужчина, стряхнул с плеча рассказчика невидимую пылинку.

— А чего раздумывать, ать-два, и уже у неё. Женщина, доложу вам, исключительных достоинств, фигура такая, что дух захватывает, красавица — не описать, ну вы же понимаете, артистка. Только вошли, прыг ко мне на колени и говорит, мол, оставайтесь, брошу этот театр и буду вам борщи варить, только поманите, потому как я от вас без ума, вы, Семён, мой идеал