Егерь-2: Назад в СССР - Рудин Алекс - Страница 12

– Раньше и не надо, – улыбнулся я. – Сделаешь укол, и жди меня. Я что-нибудь придумаю.

– Хорошо, – серьёзно кивнула Катя.

Её готовность поверить тронула меня до глубины души.

Проводив Катю, я сразу же отправился к Фёдору Игнатьевичу. По счастью, председатель ещё не спал – смотрел телевизор.

– Вот ведь зараза прилипчивая! – пожаловался он мне, выходя на крыльцо с сигаретой. – Смотришь и смотришь, смотришь и смотришь! И не оторваться! А всё Машка моя. Пристала, как репей – купи ей телевизор. Сама не смотрит, а я отдуваюсь!

Выпалив это, председатель заметно успокоился, закурил и спросил:

– Ты чего хотел-то, Андрей Иваныч? Опять браконьеры шалят?

– Нет, Фёдор Игнатьевич, – улыбнулся я. – Вы не могли бы завтра в девять утра отвезти нас с Катей в Киселёво? Мы хотим в Волхов съездить, погулять. А на автобусе не успеваем – у Кати работа.

– В Волхов? С Катей? – загорелся Фёдор Игнатьевич. – Отвезу, конечно! Мне как раз в Киселёво надо за… в общем, по делу. В девять утра, говоришь? У медпункта? Вот отлично! Там и встретимся.

Он затушил папиросу и тут же достал из пачки вторую.

– А что, Андрей Иваныч, с Катей у вас серьёзно, или так просто? – спросил он.

– Не знаю, Фёдор Игнатьевич, – честно ответил я. – Ещё не успел понять.

– Ты, Андрей Иваныч, мужик взрослый, – задумчиво сказал председатель. – Да и времена сейчас другие. Но прошу тебя – без баловства. По-дружески прошу, не как председатель. Обидишь девчонку – она хвостом махнёт и улетит. А деревня без врача останется.

– Не обижу, Фёдор Игнатьевич, – твёрдо пообещал я. – Сложится, или нет – не знаю, но не обижу.

– Ну, и хорошо, – успокоился председатель. – Значит, завтра у медпункта. Ты не проспи, Андрей Иваныч! Ночь-то какая!

В девять утра мы выехали из Черёмуховки и через полчаса были в Киселёво. Фёдор Игнатьевич высадил нас прямо на остановке и умчался назад, напрочь позабыв о своих «неотложных делах».

– Вечером-то сами доберётесь? – только спросил он.

– Доберёмся, – кивнули мы с Катей.

– Ну, я встречу автобус, на всякий случай. Если опоздаете – ждите меня здесь, приеду.

– Спасибо, Фёдор Игнатьевич! – поблагодарили мы.

Катя снова надела вчерашнее платье, а поверх него накинула лёгкий жакет.

– Я так давно никуда не выбиралась, – улыбнулась она. – Последний раз ещё в Ленинграде, во время учёбы. Мы с подружками ходили гулять в Михайловский сад.

Пока автобус неторопливо катился в сторону Волхова, Катя рассказывала мне о своей учёбе.

– У нас такие хорошие ребята были, – улыбалась она. – Дружные. Всюду вместе – и на лекции, и на развлечения. Мы даже в театр всей группой ходили! И в оперу. Онегин, я скрывать не стану – безумно я люблю Татьяну!

Катя пропела это, так старательно подражая басу Грёмина, что я не выдержал и расхохотался.

Мы гуляли по песчаным дорожкам в тени огромных отцветающих лип Ильинского сада. Эти липы росли здесь ещё до революции – они окружали усадьбу местного помещика Ильина. От самой усадьбы ничего не осталось. Уцелела только круглая беседка с колоннами, выкрашенными под мрамор.

Купив по мороженому у полной улыбчивой продавщицы, мы прокатились в открытой кабинке колеса обозрения. Внизу играла весёлая музыка, и гуляли люди, а на высоте разгулялся тёплый летний ветер. Кабинку со скрипом покачивало, и Катя испуганно прижималась ко мне. При помощи большого железного колеса я крутил кабинку, показывая Кате то плотину Волховской ГЭС, то высоченные трубы Волховского алюминиевого завода, то новый автомобильный мост.

Когда мы спустились вниз, Катя загорелась идеей прокатиться на карусели с загадочным названием «Сюрприз». На этой карусели катались стоя, крепко держась за поручни и пристегнув страховочную цепь.

– Только ты встань напротив меня, – попросила Катя. – Тогда мне будет не так страшно.

Карусель начала вращаться – сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Вот она разогналась, словно центрифуга – я даже почувствовал перегрузку – и вдруг накренилась, продолжая вращаться! Теперь мы с бешеной скоростью то взлетали вверх, то падали вниз. Я видел восторженное лицо Кати. Подол её платья развевался на ветру, волосы летели, сверкая на солнце, словно золотая волна!

– Твои родители живут здесь? – спросила Катя, когда мы, отдыхая от головокружительного «Сюрприза», сидели на скамейке.

– Да, – ответил я. – Хочешь, зайдём к ним в гости.

– Нет, – улыбнулась Катя. – Пока нет. Пойдём ещё на чём-нибудь прокатимся!

***

Выкрашенный в защитный цвет «ЗИЛ» подъехал вовремя. Солдаты попрыгали из кузова, радуясь нежданной свободе. Они привезли с собой лопаты и даже пару ломов.

Белобрысый сержант выскочил из кабины.

– Взвод, вольно! Десять минут перекур!

Бойцы живо рассыпались по поляне, а сержант подошёл ко мне и протянул руку.

– Володя, – окая, сказал он.

– Андрей.

– Ну, показывай фронт работ.

– Так это не близко. Километра три отсюда.

– Ничего, – улыбнулся Володя. – Нам маршировать не привыкать! Погоди, я машину отправлю.

Он сказал несколько слов водителю. Тот кивнул, развернулся, стреляя синим вонючим дымом, и покатил в сторону Светлого.

– В восемнадцать ноль-ноль он должен нас забрать, – сообщил мне Володя, морща вздёрнутый нос.

Затем полез в карман гимнастёрки и достал пачку «Примы». Протянул мне.

– Закуривай!

Я покачал головой.

– Не курю.

Володя чиркнул спичкой.

– И что, ты каждое утро будешь приходить сюда из Черёмуховки? – спросил он. – Сколько тут?

– Двенадцать километров, – ответил я.

– Ничего себе! Да вечером столько же обратно. Так скоро ног не потянешь.

– А что делать? Здесь собаки, их кормить надо.

– Так перебирайся сюда, – разумно предложил Володя. – Вот же дом есть.

– Скоро переберусь, – вздохнул я. – А пока не могу.

– Девушка, да? – понимающе спросил сержант.

И решительно затушил сигарету.

– Ладно! Выручим тебя. Организуй сюда крупу, и что там ещё надо. А собак я возьму на себя. Будут накормлены, напоены и в чистоте. Раз в три дня выбирайся – мало ли, с материалами какая заковыка выйдет.

– Спасибо! – обрадовался я.

– А что нам? – улыбнулся Володя. – Служба – она и есть служба. Ты давай, показывай – где стройка-то?

Идя друг за другом, мы шагали по тропинке, которая вилась вдоль берега озера. Солдаты смеялись и перешучивались. Вдруг за их весёлыми голосами я различил тревожный птичий крик.

Ещё несколько шагов, и мы вышли на поляну. Посередине вяло дымился прогоревший костёр. Возле костра сладко спал светловолосый детина, лет двадцати пяти в одной клетчатой рубашке. Лицо его было перемазано сажей.

Рядом, завернувшись в брезентовый плащ, похрапывал лысоватый мужчина средних лет. Возле него валялась пустая канистра. Я поднял её, понюхал и брезгливо поморщился. Что за дрянь они пили?

На берегу лежала резиновая лодка. Несколько донок с провисшими лесками скучали возле воды. На одной снасти леска лениво подёргивалась.

А в озере, напротив поляны, колотя крыльями по воде, надсадно кричал и бился молодой серый гусь.

Сначала я не понял, что случилось с птицей. На секунду подумал, что гусёнка за лапы схватила щука. Такое случается, хоть и редко. Рыба принимает мелькающие птичьи лапы за снующих у поверхности рыбёшек, и хватает их.

Но затем я разглядел мечущийся по воде кусок пенопласта, и до меня дошло.

Вот же пьяные твари! Полбеды, что они решили нарушить закон и поставили сеть. Много рыбы они здесь не выловили бы, да и рыба в озере сорная. Тут дело только в том, что если разрешить сети всем желающим, то скоро вообще никакой рыбы не останется – вычерпают всё, вплоть до мальков.

Но оставить сеть на ночь, чтобы в ней запуталась птица, и спокойно дрыхнуть – это уже за гранью! Браконьер должен каждую минуту помнить, что он нарушает закон, и каждую минуту бояться разоблачения. Если браконьер потерял страх и, расставив сети, спокойно спит – значит, что то неладно у нас с людьми.