Утерянная брошь - Монт Алекс - Страница 21

– Готов делиться всеми доступными мне сведениями, месье Поляков, – Чаров понял намек магната и решил, что наступило самое время расспросить его о взрывчатке. – Дядюшка еще сказывал о технических нововведениях, кои вы предполагаете применить при строительстве новых железнодорожных линий.

– Нитроглицерин перевернул старые представления о мощи обычной пороховой взрывчатки. С его помощью я намерен пробиться сквозь скалы и убрать тонны земли, коя встанет на пути дороги. Мой сотрудник инженер Кройц обещает предоставить необходимое количество взрывчатки для прокладки тоннелей и иных земляных работ, – с тайной гордостью сообщил Поляков.

– Дядюшка упоминал о наложенном запрете государя…

– Это случилось из-за прошлогоднего несчастья в Петергофе. Господин Кройц отлично знаком с изысканиями полковника Петрушевского и господина Нобеля. Он гарантировал абсолютно безопасную при транспортировке взрывчатку, превосходящую по степени разрушения в десятки раз порох.

– Может ли Охтинский пороховой завод перейти на фабрикацию нитроглицерина?

– Коли прекратит заниматься порохом, отчего бы и нет. Но для этого надобен указ императора, отменяющий его прежнее запрещение.

– И вы, месье Поляков, рассчитываете оное разрешение получить?! – с нескрываемым сомнением полюбопытствовал судебный следователь.

– Ежели комбинацию нитроглицерина с иными, снижающими его взрывоопасность, субстанциями признают в мире, то отчего бы нашему государю не признать оную и в России, – проглотил ехидные нотки в вопросе Сергея концессионер.

С самого утра магнат пребывал в радостном настроении. Александр Кларк, тот самый русский лесопромышленник и подданный английской короны, благодаря которому Самуил Соломонович свел знакомство с семейством Утиных и издателем «Вестника Европы» Стасюлевичем, сообщил о благоприятном ответе из Лондона и желании Лайонела Ротшильда встретиться с ним. Этим и объяснялась необычайная словоохотливость и добродушие Полякова.

Неукоснительно следуя договоренности с Блоком, Порфирьич подробно докладывал о подозрительных клиентах, посещавших ломбард на Владимирском, а в вечерние часы – скромную квартиру приемщика. Однако ничего интересного, могущего пролить свет на проданную Журавским брошь и обрадовать судебного следователя, в отчетах Трегубова не содержалось. В то же время Шувалов требовал от Чарова скорейшего результата.

«Надо бы вдругорядь расспросить оценщика о Князе. Что он вообще знает о Журавском, когда и как с ним знакомство свел, может, какая зацепка и всплывет». Запросив Блока, когда тот ожидает Трегубова, Сергей заехал на Большую Морскую и, забрав полицейского чиновника, отправился на явочную квартиру на Екатерининском канале, кою Сыскная полиция использовала для встреч с информаторами.

– Ясно, Трегубов, – выслушав сообщение приемщика, Чаров одобрительно покачал головой. – А теперь напрягите память и скажите-ка нам, любезный, приходил ли покойный Журавский, будь то в ломбард али к вам на квартиру, в компании или всегда в одиночку свои безделушки сбывал?

– М-м-м, затруднительный вопросец ставите, господин следователь. По обыкновению он один у меня бывал, да и завсегда на квартиру приходил, в ломбард считанные разы заявлялся, – напряженно морщил лоб Порфирьич. – Однажды он, правда, у меня на квартире столкнулся с другим клиентом, тот мне камушки приносил…

– Вспоминай-вспоминай, Трегубов, – подбодрил оценщика Блок.

– Он еще, в смысле Князь, с тем молодым человеком словом перемолвился.

– Ну, и-и-и… – в сильном нетерпении вытянул шею Чаров.

– Так вот, я и говорю, господин следователь. Князь уж уходил от меня, а тут входной колоколец зазвенел, я на него зырк, он жестом показывает, чтобы спросил кто. Впрочем, я и без него завсегда так спрашиваю. За дверью отвечают, что, мол, был я у вас сегодня в ломбарде и сызнова камни принес. Князь мне кивнул, чтоб отворял, я и впустил.

– Дальше, дальше, – в нетерпении подгонял Порфирьича полицейский чиновник, тогда как Чаров пожирал его взглядом.

– А что дальше. Тот зашел, Князь ладонь к своему новомодному котелку приложил, да и был таков.

– Ты сказал, что Журавский с тем клиентом успел перемолвиться, – напомнил ему Блок.

– Спросил с улыбочкой, типа «на жизнь веселую не хватает?» Тот засмущался и пробурчал, дескать, «веселая жизнь подождет, мне на иное деньги надобны». Князь в ответ ухмыльнулся да утек восвояси.

– А что тот молодой человек вам про себя рассказывал и у кого адресок ваш прознал? – не преминул поинтересоваться Сергей.

– Поначалу он на Владимирский пришед, да стал мне в окошко камни пихать. Я сразу заподозрил, что оные камни превесьма дорогие – изумруды насыщенного травяного окраса да огранки старой. Так раньше камни для окладов икон гранили и книг редких. Вижу, что человек он из благородных, да, кажись, в историю угодил. Уж больно нервный, как бы ни в себе был.

– Отчего оные заключения сделал? – строго вопросил Блок.

– Дык когда он камни на прилавок мне сунул, я лупу взял и давай структуру изумруда смотреть, вдруг не настоящий. Вожу по камням лупой да спрашиваю, сколько он за них выручить желает. Мне и полминуты хватило, чтоб определить. Оные изумруды подлинные и весьма ценные. Поняв, что камни я возьму, стал он мне пачпорт свой заграничный показывать, а пальцы у него дрожат. Я и уразумел, что он из благородных, раз пачпорт заграничный имеет. Тогда его вдругорядь спрашиваю, сколько он получить за камешки желает. А он плечами пожимает, мнется и цену свою объявить не спешит. Тут в ломбард, как на грех, посетитель притащился, мне незнакомый, да пялиться на нас зачал больно.

– Стало быть, вы заграничный паспорт его в руках держали? – чувствуя удачу, Чаров готов был расцеловать старого пройдоху.

– Когда тот посетитель зашел, я пачпорт молодому человеку отдал и адресок черканул да рядом приписал, чтоб ко мне на Колокольную в шестом часу заглянул. Он аж просветлел, пачпорт свой убрал, камушки в карман, да с запиской в кулаке из ломбарда и утек. Имя его – Казимир – вот упомнил, а фамилию… позабыл.

– Ты говоришь, просветлел он. Предполагаешь, не желал свое имя на билете ломбардном ставить?

– Наверняка не скажу, господин Блок, но полагаю, что не желал. Весьма довольный был, что его дело можно приватно обтяпать.

– А ввечеру, стало быть, у тебя на квартире объявился?

– И уже не с двумя камушками, а целой книгой, ваше благородие.

Услыхав про книгу, Чаров вспомнил слова Шныря об уволенной матерью Лиховцева горничной и в томительном ожидании потянул носом воздух.

– Сделайте милость, обскажите сей предмет поподробней, – смиренно попросил он приемщика, готового и без того говорить без умолку.

– Стало быть, Казимир хотел камни с оклада Евангелия выковырять и заместо них обыкновенные стекляшки вставить? – переспросил озадаченный Сергей, когда Порфирьич закончил рассказ.

– Именно так, ваше высокоблагородие. Он тут же потребовал заместо тех изумрудов, что принес, зеленые фальшивки вставить. Пришлось к знакомому ювелиру тащиться, он рядом на Поварском переулке проживает, кой означенные стекляшки нарезал, а я их самолично в евангельский оклад потом вставил.

– Значитца, этот Казимир, когда тебе Евангелие принес, предполагал его немедля, с уже вставленными стекляшками забрать и потом, откуда он оное Евангелие взял, на место вернуть, – глубокомысленно заключил Блок.

– Возможно и так, ваше благородие, – согласился оценщик.

– И как часто он приходил? – Сергей поднялся с дивана и подошел к окну. Вид на позолоченный крест Казанского собора вносил умиротворение в его душу.

– Как тогда на Фоминой неделе заявился, а после как отрезало. Видать, деньги покамест имеет. Все ж таки семьсот рубликов серебром студент в тот вечер за два камешка выручил. А может до дому их не донес. Темнело уж, да людишки лихие на промысел вышли. Полгода, считай, с того дня минуло, – вытаращил глаза от собственной догадки приемщик.