Глиссандо (СИ) - Тес Ария - Страница 21

Амелия стонет чаще, чаще, еще, дышит быстрее. Дрожит. Клянусь, я такого еще не видел. Как она кончает, никто и никогда не сможет. Чувственно, долго и быстро. Прекрасно быстро, от чего я тихо посмеиваюсь, но сразу же сдаюсь сам. Она слишком крепко сжимает меня, забирая себе все без остатка.

— …С чего вдруг ты решила переодеться? — спрашиваю ее, когда мы лежим в ванной.

Амелия позади меня, она обнимает мое тело руками и ногами, водя мочалкой по груди, а второй рукой легко гладит по волосам. Мне спокойно. Так чертовски спокойно, и я даже не помню, что злился сегодня, да вообще когда-то. Будто рядом с ней открывается какой-то портал в другое измерение, и я сам становлюсь другим человеком. Он нравится мне больше того, кто есть на самом деле, если честно…

— Ты расстроился… — тихо отвечает, оставляя поцелуй на моей щеке, — Я хотела тебя немного порадовать. Правда ты не дал мне сделать все так, как я задумала!

— Не удержался. Прости.

Как сытый кот, я прикрываю глаза и с улыбкой полностью расслабляюсь, выводя круги на ее колене. Нирвана. Не иначе как Нирвана, черт бы ее побрал…

— Все в порядке? — еще тише спрашивает, заставляя меня нехотя открыть глаза.

Я мог бы исполнить. Мог бы не отвечать. Мог бы нахамить и съязвить, но сталкиваясь с ее открытым, таким взволнованным взглядом, не могу. Нет во мне яда сейчас, только тишь да гладь.

— Теперь да, — отвечаю, касаясь ее щеки, — Ты рядом и все просто великолепно, малыш. Спасибо.

Амелия закатывает глаза, щипая за руку, но на самом деле ей приятно это слышать.

— Когда я расстраивалась, — вдруг говорит с улыбкой, — Мама рассказывала мне разные легенды. Хочешь расскажу тебе?

Я хочу все, что с тобой связано. Думаю, но в слух лишь киваю, она улыбается только шире, показывая ямочки, набирает побольше пены и выкладывает мне на грудь.

— В золотом веке люди жили счастливо и спокойно, но, жаль, недолго он продолжался. Одним днем с востока, из страны великанов, в Митгард пришли три женщины. Первая была старой и дряхлой — Урд, прошедшее. Верданди — женщина средних лет, настоящее, а третья совсем молоденькая Скульд — будущее. Эти три женщины были вещие норны, волшебницы, наделенные чудесным даром определять судьбы мира, людей и даже богов.

— Какой полезный навык…

Амелия строго смотрит на меня и шикает, от чего я тихо смеюсь, но замолкаю. Мне интересно ее слушать. Редкость, но данность…

— «Очень скоро жажда золота и наживы проникнет в сердца людей. Так закончится золотой век», — сказала Урд. «Люди будут убивать и обманывать друг друга из-за золота. Много честных, славных героев оно ослепит, и погибнут они в борьбе за него», — добавила Вернанди. «Да, все это произойдет,» — не отрицала Скульд, но добавила, — «Но пройдет время, когда золото потеряет свою власть над людьми, и тогда они снова будут счастливы».

— Мне больше всех нравится Скульд. Оптимистичная натура.

Амелия заливается смехом, а потом смотрит на меня и снова щиплет, но посильнее.

— Я не закончила.

— Простите, пожалуйста.

Нравится мне, когда она проявляет характер. Перебивать нельзя. Наказуемо. Я хоть и улыбаюсь, но знаю — нельзя. Она способна наказать меня стократ сильнее отца, если захочет. Я это знаю. Чувствую на подсознательном уровне. И пока я удивляюсь в который раз, как в этом маленьком создании умещается такие противоположные друг другу качества, как наивность и твердость, кротость и вызов, Амелия продолжает.

— «Жажда золота овладеет не только людьми, но и богами, и они тоже будут проливать кровь и нарушать свои клятвы», — вновь заговорила старшая, а средняя вновь добавила, — «Великаны начнут войну с богами. Эта война будет продолжаться много лет и закончится гибелью и богов и великанов.»

— А что сказала моя любимая оптимистка?

— Что это правда, — мягко отвечает она, — Но погибнут не все. Дети и те из них, кто не повинен в убийствах и клятвопреступлениях, останутся в живых и будут править новым миром, который возникнет после гибели старого.»

— Чем все кончилось?

— Гибелью старого мира и рождением нового, — усмехается, а потом вдруг серьезно смотрит мне в глаза и добавляет, — Так всегда же и бывает. После разрушение, следует возрождение, как за черной полосой белая. Нет ничего абсолютного…

«Так всегда говорит Настя…» — думаю, а она задумчиво говорит это в слух.

— Мама Адель часто это повторяет. Не существует людей абсолютно плохих и абсолютно хороших. Мне это в какой-то момент очень помогло.

— Правда?

— Да. Я раньше думала, что мой отец — абсолютное зло, но это не так.

— Почему ты злишься на него?

— Его решения сильно повлияли на маму. Я злюсь на него за то, что он втянул ее в свою жизнь, а потом бросил.

— Он же умер?

— Да… — отводит глаза и вздыхает, — Я и говорю. Бросил. Но в нем тоже было много чего хорошего.

— Если ты действительно похожа на него, то я в этом не сомневаюсь.

Амелия улыбается, а потом приближается и слегка касается моих губ с шепотом.

— Я действительно на него очень похожа, Макс. Так что осторожней. На поворотах.

— Ты мне угрожаешь, малыш?

Нет, она играется, и мне это очень заходит. Я слегка сильнее сжимаю ее бедро с внутренней стороны и вижу, как чертята в глазах поднимают голову.

— Возможно.

Поцелуй наполнен страстью и огнем, я в нем растворяюсь, а она только к этому и подталкивает. Но не топит, нет, она наоборот меня вытягивает, и когда отстраняется, тяжело дыша, я шепчу еле слышно.

— Я говорил с отцом.

Амелия резко раскрывает глаза и хмурится, а я свои отвожу. Не могу смотреть на нее, мне ведь сложно даются откровения, но с ней я хотя бы хочу попытаться быть откровенным. Насколько могу по крайней мере.

— Я думала…

— Я знаю, но…вот как-то так. Каждый раз, когда я слышу его голос…меня одолевает такая…ярость. Ненависть. Я от нее порой, кажется, даже задыхаюсь.

— Зачем ты тогда снимаешь трубку?

— У меня нет выбора. Прости.

— За что ты извиняешься?

Это очередной момент, когда я могу сказать, за что я извиняюсь на самом деле, но при этом не могу. Нет, я просто не могу физически, как будто слова застряли где-то в трахеи, и вместо них я снова смотрю на нее и улыбаюсь.

— Я думал, что ты расскажешь мне историю про любовь.

Амелия пару мгновений молчит, но отступает. Она всегда отступает, не хочет на меня давить, и я за это ей благодарен. Вместо каких-то дерьмовых вопросов, на которые я не могу ответить, и объяснений, которых дать тоже не смогу, она приближается и шепчет в губы.

— Вряд ли я могу рассказать тебе историю про любовь, которую ты еще не слышал.

26; Макс

Она даже сейчас стоит перед глазами в пожаре уходящего солнца, как будто наяву. Но ее здесь нет. Я смаргиваю видение, оставаясь внутри холодной, серой комнаты один, и меня снова рвет на части.

«Ты все испортил…» — эхом отражается ее голос внутри черепа, и да. Так и есть. Я все испортил, малыш.

Прости меня.

Мерное постукивание приборов о тарелки наполнило столовую до краев. Я бы не сказал, что когда-нибудь ее наполняли разговоры наперебой или смех, но такой гробовой тишины даже мне сложно припомнить. Разве что в день маминых похорон так было, и то…столовая была другой, дом был другим и вообще, кажется, жизнь тоже была другой. Но это лирика. Сейчас вместо трагедии, воздух спирает напряжение. Думаю, что если достать зажигалку и чиркнуть ей, все взлетит к чертям, сгорит синим пламенем. Я вдруг так сильно этого хочу, что проверяю свою теорию — достаю зажигалку и чиркаю ей, только ничего не происходит. На меня лишь обращают внимание, пока я раскуриваю сигарету, так жестоко вырывая каждого из своих собственных мыслей.