Необыкновенное лето - Федин Константин Александрович - Страница 61

• Предыдущая
• 61/165
• Следующая

И мальчики назвали себя по-школьному вежливо: Витя Шубников, Павел Парабукин.

Кирилл даже вздёрнул голову от этого, словно нарочно подстроенного, сочетания фамилий. Он поздоровался с мальчиками без следа своей уверенной скорой манеры. Витино лицо поразило его – так много неуловимо памятного заключалось в милой связи детских черт.

– Твою маму зовут Елизаветой Меркурьевной?

– Да, – смущённо ответил Витя. – Вы разве знаете?

– Ты… один у неё? – спросил Кирилл, после маленького замешательства.

– Один… Вот дядя Матвей живёт вместе с нами.

Старик кивнул:

– Мешкова внучонок…

Рагозин пристально наблюдал за Кириллом, но того как будто всецело занимали дети.

– Вы давно дружите? – обратился он к Павлику, разглядывая его почти так же настойчиво, как только что изучал Витю.

– Мы все время дружим, – смело ответил Павлик и обернулся на Дорогомилова: – Правда, Арсений Романыч?

Говоря с мальчиками, Кирилл, против воли, непрерывно слышал присутствие Дорогомилова, и ему мешало чувство, что этот неожиданный пришелец ждёт его взгляда и тоже непрерывно и как-то особенно ощущает его присутствие. Как ни изумила его встреча с сыном Лизы и одновременно с братом Аночки, он будто умышленно затягивал с ними разговор, чтобы овладеть собой и спокойно ответить на ожидающий взгляд Арсения Романовича. Он смутно знал этого человека, но с очень ранних лет таил к нему бессознательную неприязнь, которая позже, когда стала известна история гибели отца, превратилась в затаённую вражду. Кириллу в детстве нравились уличные мальчишки, дразнившие Дорогомилова Лохматым, и про себя он называл его не иначе.

– А это Дорогомилов, будьте знакомы, – приподнято сказал Рагозин.

И Кирилл произнёс по слогам с холодной отчётливостью – Из-ве-ков! – и в упор уставил глаза на Лохматого, и увидел на его старом смятенном лице бумажную бледность. Тогда он тотчас решительно ответил на свой бередивший чувство скрытый вопрос: да, виноват! И ему захотелось во всеуслышанье грубо спросить: скажите, где утонул мой отец? Или уж ещё злее: где вы утопили моего отца?

Но едва он ощутил трепещущее и в то же время обрадованное рукопожатие Арсения Романовича, совсем другой вопрос явился его мысли и отрезвил его. Не испытывает ли – подумал он – не испытывает ли тот, кто спасся из беды, всегда какую-то свою вину перед тем, кто от этой беды погиб? Может ли он быть спокоен, даже если сделал все, чтобы спасти погибшего?

– Знаешь, Кирилл, – все ещё возбуждённо сказал Рагозин, – я ведь в десятом году уцелел благодаря Арсению Романовичу.

– Ах, что вы, ах, что! – взмахнул шляпой и весь заколыхался Дорогомилов, протестующе и потрясённо. – Совсем не то, совсем! И не надо, что вы!

Бледность его прошла, заменившись неровными старческими румянцами, и он вдруг перешёл на растроганный и слегка торжественный тон:

– Можно мне прямо сказать, в вашем присутствии (он несколько раз перебежал взглядом с Кирилла на Рагозина), вот для них, мальчиков? Вы извините. Вот, друзья (он сблизил Павлика с Витей привычным настойчиво мягким движением воспитателя). Посмотрите на этих людей и запомните их навсегда. Они работают, чтобы вы были счастливы сейчас и в будущем. Чтобы, когда вы станете взрослыми, в жизни вашей больше не было той тяжести и той неправды, которая была прежде и которую вы и сами так часто ещё встречаете на земле. Они хотят сделать землю такой чистой, как вот это вечернее небо… Вы меня простите… я немножко…

Он оборвал себя, отвернулся лицом к закату и отошёл на шаг, покашливая.

Кирилл внезапно увидел в этом неловком косматом человеке необычайное сходство с книголюбом, который в ссылке заразил его своей лихорадкой, и с облегчением вздохнул.

Мальчики смотрели на него серьёзно и неподвижно. Потом почти без паузы, после такой неожиданной речи, Витя громко спросил:

– Дядя Матвей, а как лучше насаживать живцов? За спинку или за жабры?

Рагозин рассмеялся и толкнул маленьких товарищей к костру.

– Идёмте-ка к чайку поближе, там и разберём, как надо насаживать.

И тут случилось небольшое событие, объединившее всех быстрее, чем это может сделать самый добрый разговор.

Только всем лагерем уселись вокруг огня, как Витя привстал на корточки:

– Взяла?

Все точно по сговору обернулись к закидным. Неподвижные пруты, воткнутые в песок, были чётко видны на притихшей матово-жёлтой речной глади. Внезапно крайний прут пригнулся к воде, тотчас упруго выпрямился, и высокий тоненький звон захлебнувшегося колокольца растёкся в тишине.

Витя, Павлик, Кирилл вскочили первыми. Рагозин схватил их и потянул книзу.

– Пусть возьмёт! – страшным шёпотом просвистел он.

Но, усадив мальчиков и дёргая за рукав Кирилла, чтобы тот тоже сел, он сам, странно скорчившись, будто готовясь к смертельному скачку, подняв брови и выпучив глаза, стал, как в присядке, перебирать согнутыми в коленях ногами, загребая песок и все дальше отдаляясь от костра. Руки его, подлиневшие и выброшенные вперёд, касались песка, он почти полз на четвереньках. За ним начали подниматься и тоже ползти мальчики, Кирилл и позади всех Арсений Романович, у которого лопнула от натуги и повисла под животом подтяжка.

Прут качнулся опять и мелко затрепетал испуганной дрожью, разливая вокруг беспокойный звон колокольчика. Рагозин, не отрывая глаз от прута, устрашающе махал рукой назад, чтобы все остановились, не ползли, а сам все быстрее загребал ногами, подбираясь к воде.

В шагах пяти он замер. Колокольчик смолк. Рыболовы позади Рагозина остановились в самых разновидных и неудобных позах. Арсений Романович торопился как-нибудь приладить подтяжку. Откуда-то издалека глухо доносилось трещание мотора. Прут стоял оцепенело.

Вдруг он сильно склонился, бечева закидной натянулась, выскочив из воды, колеблясь дёрнутой струной и ссыпая с себя частые сияющие капли.

– Взяла! – совершенно чужим и бесподобным голосом взвопил Рагозин и ринулся к закидной.

За ним бросились все сразу. Он ухватил бечеву, дёрнул наотмашь в сторону, потом припустил назад, подождал, ощупью слушая – что происходит в реке, – и опять крикнул:

– Матвей, подсак!

Старик тащил на плече сачок, трусцой перебирая негибкими ногами.

Кирилл, побледнев, сказал Рагозину:

– Дай. Это моя. Твоя – с того края.

– Постой, постой, – сказал Рагозин, с трудом выбирая закидную из воды и локтем останавливая Кирилла. – Повадить надо, повадить! Упустишь!

– Давай, давай, – повторял порывисто Извеков и, ступив в воду, в нетерпенье перехватил у Рагозина бечеву.

Тогда Пётр Петрович вошёл в воду глубже, по колено, и схватил закидную подальше.

– Упустишь, говорю… Трави! Трави, говорю! Оборвёт!

Он дал добыче на минуту волю и опять начал выбирать. Стали показываться крючки с наживкой, раскачиваясь в воздухе или закручиваясь на бечеве.

– Здоровая! – по-детски сказал Кирилл, впившись глазами в натянутую закидную и невольно простирая к ней руки.

– Матвей, подсачивай!

Старик уже мочил свои мозоли, подводя сак под закидную, взбаламучивая железным обручем сетки податливый донный песок.

Сначала справа от бечевы, потом слева метнулась, гулко взбурлив тихую поверхность, рыба. Она почудилась всем титанической – так заволновалась, заходила, заискрилась растревоженная вода.

– Потрави ещё, – присоветовал старик.

Рагозин отпустил, глянул через плечо на Кирилла и неожиданно протянул ему закидную:

– Ну валяй, что ли!

Кирилл так горячо принялся выбирать, что крючки на поводках заболтались широко из стороны в сторону, один впился ему в рукав, другой потянул Матвея за подол рубахи.

– Легше! – успел прикрикнуть старик.

Но тут бурный каскад воды вырвался из глубины вверх.

Всего в двух шагах от охотников мелькнул начищенным ножом рыбий хвост, и вода забушевала. Матвей подставил колено под саковище, нажал правой рукой, а левой вырвал из воды тяжёлый сак. Разбрызгивая выбегающие из сетки струи, в нём бесновалось пойманное чудовище.

• Предыдущая
• 61/165
• Следующая