Вельяминовы. За горизонт. Книга 2 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 28

– Кажется, рана не тяжелая, он приходит в себя… – британец пошевелился. Обыскав его, забрав оружие, Саша оттащил стонущего раненого с дороги. Раздев труп Золотарева, он обнаружил, что нижняя рубашка почти не выпачкана кровью:

– Отлично, на первое время хватит его перевязать… – легонько стукнув приходящего в себя Холланда по затылку, Саша занялся его раной в правом боку, поверх старого, сгладившегося шрама.

Ноги Маши, в шерстяных носках, проваливались в снег.

Ступни застыли, пальцы ломило тупой болью. Она брела, не разбирая дороги, опустив голову. По замерзшему лицу лились слезы. Схватившись за цепочку, она не выпускала чудом не слетевшие с шеи крестик и кольцо. Искусанные губы шевелились:

– Отче наш, иже если на небеси… Богородице, Дево, радуйся… – Маша повторяла знакомые слова, в надежде, что Господь ее услышит. Перед глазами вставало испачканное кровью, хищное лицо, оторванный язык, свешивающийся из белых зубов. Хрустели ломающиеся ребра Золотарева, в свете звезд блестело лезвие ножа. Маша сама не понимала, как ей удалось убежать:

– Воняло псиной, оно рычало, раздался выстрел… – девушку била дрожь, – оно спрыгнуло с трупа и унеслось. Я выбралась из-под тела, пошла наверх… – Маша смогла понять, что зверь вряд ли побежит в горы:

– Оно живет в лесу, в горах не спрячешься. Но это был не зверь… – тошнота подступила к горлу, она едва успела наклониться. Вдохнув кисло-сладкий запах рвоты, Маша сглотнула комок:

– Оно ушло, его можно не бояться. Я не хочу о нем думать… – краем глаза она видела огонь костра:

– Игорь разжег, с ребятами, – равнодушно поняла девушка, – в группе остались только раненые… – Маша отделалась синяками и ссадинами:

– Может быть, у Саши был пистолет, – решила она, – если он сопровождал поход от Комитета… – споткнувшись о труп, посреди тропинки, девушка обессиленно опустилась на колени:

– Я устала, так устала… – пронеслось в голове, – я устроюсь рядом, отдохну… – она не могла понять, кто перед ней. Мороз обжигал руки, Маша ощупала заледеневшее лицо человека:

– Кто-то из парней, но не Саша… – поземка вилась над исцарапанными щеками трупа, снег набивался в широко открытые, мертвые глаза:

– Если я останусь здесь, меня тоже заметет… – зубы Маши стучали, – я уверена, что все было не случайно. Нас намеренно отправили в поход, в горах испытывают новое оружие, ставят опыты над людьми… – она вспомнила угрюмое молчание, царившее прошлым вечером в палатке:

– Мы выпили чаю и развеселились, но потом всех охватила тоска. Люда ночью плакала, Золотарев начал ко мне приставать, ребята закричали, что идет лавина… – Маша поняла, что сход лавины тоже не был случайностью:

– Кем бы ни было существо, – она передернулась, – его подослали, чтобы избавиться от выживших в лавине. Нас хотят убить, эксперимент закончился… – внизу забился отчаянный крик:

– Больно, как больно! Убейте меня, убейте… – вокруг костра носилась пылающая факелом тень:

– Они замерзают, хотят согреться… – Маша заставила себя встать, – кто-то шагнул прямо в костер… – ей внезапно тоже стало жарко:

– Я читала, что так ведут себя люди, сходящие с ума от холода. Им хочется раздеться, сбросить одежду… – Маша кинула на снег испачканную куртку, рванула воротник кашемирового свитера. Рука не выпускала крестика и цепочки:

– Зоя держалась, за икону, не оставляла образ. Она, наверное, умерла, молится за нас, грешных, у престола Всевышнего. И матушка Матрона умерла… – о Матроне ей рассказывал Князев, – я хотела попросить папу и маму отвезти меня в Москву после окончания школы… – Маша надеялась, ускользнув из гостиницы, навестить могилу матушки. Сейчас Москва казалась ей такой же далекой, как вершина горы, куда брела Маша. Она не знала, зачем туда идет:

– То есть знаю, – поправила себя девушка, – к утру в долине не останется живых. Ребята умрут от холода и травм, а остальных убьют, чтобы мы не рассказали правды… – она была уверена, что чай в палатке заварили неспроста:

– Золотарев неспроста пошел с нами. Он всегда дежурил вместе с Сашей. Золотарев тоже был комитетчиком… – о Саше Гурвиче Маша думала с тяжелой ненавистью:

– Он лгал ребятам, притворялся, ломал комедию, и продолжает ее ломать. Он выжил, такие всегда выживают. Наверное, он сейчас у костра, следит, чтобы все умерли, убивает тех, кто может спастись… – Машу опять замутило:

– Нас обрекли на смерть, чтобы испытать новое оружие… – девушка подышала, – папа тоже этим занимается. Иван Григорьевич говорил, что родители мне вовсе не родители… – Маша обрадовалась:

– Очень хорошо. Я не хочу иметь с ними ничего общего, и ничего общего с этой страной… – она с отвращением вспомнила кумачовый лозунг на рюкзаке, – у Ивана Григорьевича не было документов, и у меня не будет. Я найду истинных христиан, присоединюсь к ним. Я никогда больше не вернусь в ту жизнь… – она подумала о приемной сестре:

– Ее родителей тоже могли убить, а она хочет стать физиком, чтобы создавать новые бомбы. Я не хочу становиться частью зла, – всхлипнула Маша, – обещаю, если выживу, я и шага не сделаю в сторону отца и матери. Мама могла написать анонимку, по которой арестовали матушку Веру. Отец управляет полигонами, где погибают невинные люди, как в самолете под Сталинградом. Я не останусь в стороне, не сделаю вид, что так и надо. Иисус не заповедовал лгать… – Маша понимала, что ей никто никогда не поверит:

– Если меня найдут комитетчики, меня пощадят из-за папы… – девушка остановилась, – но я проведу остаток жизни, окруженная ложью. Такого не случится. И вообще, мой настоящий отец, Волк, но где его искать…

Ступив вперед, Маша взмахнула замерзшими руками. Заледенелая нога попала в расселину между камнями. Она рухнула вниз, царапая лицо о снег. Замигал фонарик, кто-то уверенно, твердо подхватил ее. Рукав курки задрался, Маша замерла:

– Я видела татуировку малышкой, у парня в телефонной будке. Он угостил меня конфетой, мама была недовольна… – на запястье синели очертания головы волка. Он поднял Машу на ноги, девушка вдохнула запах гари и свежего снега. Рука девушки разжалась. В свете фонарика заискрилась бриллиантовая осыпь змейки, на цепочке рядом с крестом. Высокий мужчина бережно отряхнул с ее свитера снег:

– Погоди, – сказал он, по-русски, – тебе нужна куртка и шарф, я тебе замотаю ноги. Валенки искать нет времени… – Маша не успела опомниться, как он подхватил ее на руки:

– Так быстрее, – пробормотал незнакомец, – я донесу тебя до леса, устрою на ветках, в безопасности… – взглянув в голубые глаза, девушка едва слышно прошептала:

– Кто… кто вы… – теплые губы прижались к ее лбу:

– Я твой отец, – спокойно ответил он. Прижимая к себе дочь, Волк заторопился вниз.

Ревели моторы военного Ми-4, с алыми звездами на фюзеляже. Приникнув к иллюминатору, Эйтингон пытался разглядеть среди заснеженных склонов седловину безымянного перевала. Вертолет вылетел из Ивделя немедленно по получении радиограммы от отряда, базировавшегося на высоте 880. Наум Исаакович сам выдавал десантникам кодовые слова:

– Гости разъехались, началась уборка. У нас остался один друг, он плохо себя чувствует. Ему требуется врач… – в фюзеляже вертолета, с бойцами внутренних войск, сидело даже два доктора, спешно вызванных из ближайшей колонии, где держали Валленберга. Шведа, разумеется, оформили не под собственной фамилией:

– Железная маска, – весело подумал Наум Исаакович, – кроме номера, у него ничего за душой не осталось. Он может сколько угодно убеждать соседей по нарам, кто он такой. Все равно ему никто не поверит… – за почти пятнадцать лет тюрьмы и лагерей Валленберг стал неплохо объясняться по-русски, но из доносов стукачей следовало, что швед не распространяется о своем происхождении. В колонии его считали уроженцем Прибалтики, бандитом и буржуазным националистом. Эйтингон бросил взгляд в сторону врачей:

– Саломея сказала, что Валленберг в добром здравии, его медицинская карточка это подтверждает. Ему и пятидесяти не исполнилось, он крепкий мужик. Он проживет еще лет тридцать… – сам Наум Исаакович надеялся на еще два десятка лет: