Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 103

– Механик во Фленсбурге понятия не имеет, кто я такая, – Лаура зевнула, – да и как полиция на него выйдет? Никак, – она пожала плечами, – телефон мне передали запиской…  – Лаура понимала, что механик, скорее всего, когда-то имел отношение к СС. Она вспомнила красивого, уверенного в себе молодого мужчину, навестившего ее в Париже:

– Он не мог воевать по возрасту. Если только подростком, в вервольфе, в сорок пятом году…  – Лаура задумалась, – но было видно, что он не имеет отношения к Штази. Он притворялся берлинцем, но повадки у него совсем не восточного немца…  – ей, в общем, было все равно:

– Если беглые нацисты хотели отомстить Моллер, туда ей и дорога, – Лаура затоптала костер, – в отношении охоты на предателей дела рейха и фюрера, как они выражаются, наши интересы сходятся…  – она потерла ладони:

– Все прошло и больше никогда не вернется. Ребенок родился мертвым, он никогда не жил. Я не поднимала руку на своего сына…  – Лаура вскинула на плечо рюкзак:

– Дождусь новостей о пожаре фермы, – решила она, – и поеду в Париж через Швецию. Мальчики обрадуются, меня почти три недели не было дома. По дороге куплю им подарки. Но ничего местного, скандинавского, это может вызвать подозрения…  – Лауре надо было двигаться на север, к границе:

– Еще десять километров, – она сверилась с подробной картой, – не больше двух часов пути. На той стороне я переоденусь…  – прочные ботинки неслышно ступали по тропе. Луч фонарика выхватил приколоченную к дереву табличку:

– Здесь в 1944 году размещался лагерь-сателлит концлагеря Нойенгамме, – прочла Лаура, – вечная память жертвам нацизма…  – она хмыкнула:

– Сказано: «Око за око и зуб за зуб». Но еще сказано: «У меня отмщение и воздаяние».

Лаура вздохнула:

– Но что делать, если отмщение запаздывает? Надо самой принимать решения и самой их выполнять…  – она исчезла в сумрачном лесу.

Деревянный пирс, принадлежащий кружку морских скаутов, окутала серая дымка. Пристань располагалась в глухом углу порта, по соседству с частными яхтами, закрытыми брезентом. Лодки скаутов не прятали под чехлами, кружок работал весь год.

В выходные здесь, далеко от места разгрузки торговых кораблей, от променада, где причаливали прогулочные судна, стояла тишина. На крыше сарайчика скрипел под ветром вырезанный из тонкой жести германский флаг. Рядом болтался красный вымпел, предупреждение о непогоде. В последнюю неделю частные яхта и катера для экскурсантов выходили не дальше границы гавани. В заливе, простиравшемся на полсотни километров на восток, к Балтике, бушевал шторм. Капитаны из вовремя добравшихся до Фленсбурга торговых судов разводили руками:

– Очень сильный ветер. Море гуляет, незачем рисковать…  – шум волн доносился даже сюда.

Босые, исцарапанные ноги прошлепали по гальке. Светлые, влажные волосы мальчика прилипли к голове, лицо забрызгали глина и кровь. Шумно стуча зубами, подросток запахнул истасканный, вымазанный торфом плащ. Больше он ничего не носил, ступни посинели от холода. Иоганн утопил пропитанную мочой, дурно пахнущую пижаму в болоте. Спал он без носок. Голые ноги покрывала корка грязи, с прилипшей лесной трухой. Порез на левой руке он стянул поясом найденного в канаве плаща, больше похожего на тряпку.

Очнувшись от невыносимого жара рядом, Иоганн сумел избежать ожогов:

– Я выскочил в окно, то есть в то, что от него осталось, – подростка била дрожь, – но Магдалены во дворе я не нашел, как ни искал…  – он боялся, что сестра не смогла высвободиться из веревок:

– Она сгорела заживо или задохнулась дымом…  – слезы покатились по лицу Иоганна, – тело папы сгорело, и она… мать, тоже стала пеплом, как люди, которых она отправляла в печи…

Затолкав в рот рукав плаща, мальчик сдержал тоскливый вой. Он миновал знакомую дорогу до Фленсбурга за три часа:

– На автобусе это минут сорок…  – Иоганн протащился мимо привычной автобусной остановки на шоссе, – но сейчас ночь. Все спят, никто не знает о случившемся, никто не видит зарева у меня за спиной…  – по лицу мальчика бил неожиданно холодный восточный ветер. Он сразу пошел в порт, даже не появляясь в центре города. Иоганн знал, что полицейский участок открыт и ночью:

– Я должен признаться, что стрелял в свою мать и убил ее…  – живот скрутило резким спазмом, – но ведь и она убила отца. Но кто мне поверит, – Иоганн сдержал рыдания, – твари в черном плаще и след простыл. Она словно ведьма, появилась ниоткуда и исчезла в никуда…  – Иоганн не хотел садиться в тюрьму:

– Мои показания никто не подтвердит…  – прокравшись по пирсу, он спустился в первую попавшуюся лодку, – мне четырнадцать лет, меня не приговорят к заключению, а отправят в сумасшедший дом. Полицейские решат, что я поджег ферму и придумал историю о твари в черном плаще в свое оправдание…  – Иоганн не знал, зачем он выходит в море:

– То есть знаю, – он послушал шум залива, – я хочу подумать, хочу побыть один. Я приду в полицию, обязательно…  – канат шлепнулся на пирс, – причалю днем и приду. Сейчас я не могу там появляться…  – он слышал пронзительные крики сестры, шепот матери:

– Это все правда. Я служила в женских частях СС, я охраняла концентрационные лагеря…

Череп отца взрывался под выстрелами, горячая кровь лилась на лицо Иоганна. Оттолкнув лодку от пирса, он пошарил по днищу:

– Кто-то оставил одеяло, наверное, с последнего пикника…

На прошлых выходных скауты устроили экскурсию на песчаные островки в проливе, с рыбалкой и костром. Руководитель кружка взял гитару. Магдалена говорила брату, что у него хороший слух:

– Вместо того, чтобы бренчать на гитаре, научился бы играть на скрипке или фортепьяно…  – Иоганн фыркал:

– На треугольнике. Парни один раз за оперу щелкнут по инструменту, а получают, как все остальные оркестранты…  – Магдалена хохотала:

– Непременно скажу нашим ударникам, что они купаются в деньгах…  – на пикнике Иоганн пел народные песни:

– Она… мать меня учила, – мальчик свернулся клубочком под одеялом, – она знала много песен и сказок…  – ласковая рука коснулась его волос. Сквозь дрему Иоганн услышал знакомый голос:

– И стали они жить-поживать, да добра наживать. Принц с принцессой поженились, у них народились детки, а о злой колдунье никто больше и не вспомнил…  – от матери уютно пахло выпечкой, – спи, мой мальчик, мой маленький принц, мой маленький герцог…

Засунув, как в детстве, большой палец в рот, Иоганн затих. Лодка, едва покачиваясь, исчезла в тающем на востоке тумане.

На корме старого баркаса мотался под резким ветром промокший, самодельный флажок. На грязноватом холсте черной краской вывели кривые буквы: «Ноев ковчег». Пристраивая вымпел на шкот, старик, капитан судна, подмигнул сестре Каритас:

– Надеюсь, вы не обидитесь. Истинно, у нас здесь каждой твари по паре. Католики, лютеране, неверующие…  – судно построили во времена Веймарской республики:

– Свастику она никогда не носила, – рыбак ласково погладил облупившийся борт, – я отказался прицеплять нацистское знамя…  – он добавил:

– На лов я выходил с простой лодкой, а «Барракуда»…  – он коротко улыбнулся, – стояла в сарае…  – громкое название баркасу дал единственный сын старика, торговый капитан, сгинувший в сорок первом году в Атлантике:

– Фриц в детстве любил читать энциклопедии, – признался рыбак, – у нас этих барракуд отродясь не водилось, однако я не стал спорить с парнем…  – старик помолчал:

– Я британцев не виню, на море всякое случается. Я служил в кригсмарине на первой войне. Торпеда не разбирает, что перед ней за судно…  – «Барракуда», несмотря на старость, шла резво:

– Двигатель у нее хороший, – заметил рыбак, – я его каждый год перебирал. Но власти считали, что она железный лом…

Сестра Каритас приехала в деревню под Висмаром на автобусе. В кармане ее скромного жакета лежала записка с невинными цифрами: