Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 110

– В школе или в кружке морских скаутов нам не позволяли курить…  – теперь Вольф был уверен, что парень действительно с запада, – но меня иногда угощали сигаретой старшие парни…  – курил мальчик еще неумело:

– Тебе, наверное, дают какао, – усмехнулся Вольф, – я знаю госпитальные порядки. Держи…  – он отвинтил горлышко своей фляги, – кофе на офицерской кухне варят хороший…  – он утащил из лукошка крупную ягоду:

– Клубника в этом году сладкая, – генерал сжевал ягоду, – ты тоже попробуй…  – парень исподлобья посмотрел на него: «Вы офицер, да?». Вольф кивнул: «Генерал». Он не удивился тому, что мальчик мгновенно подтянулся:

– Он немец, у нас это в крови. Его отец, наверняка, воевал…  – парень сглотнул:

– То есть адмирал? Мы ведь на морской базе…  – Вольф решил, как он любил говорить, выложить карты на стол:

– Надо уметь рисковать. Или я его к себе расположу сейчас или не расположу вообще и тогда я не позавидую его участи…  – он стряхнул пепел в привинченную к тумбочке медную пепельницу с выбитым якорем:

– Нет, я генерал службы государственной безопасности Германской Демократической Республики…  – он смотрел прямо в лицо парню, – надеюсь, ты понимаешь, почему я здесь. Твой отказ сообщать свое имя и обстоятельства, при которых ты оказался в море, законным образом вызывают у нас подозрения…  – мальчишка дрогнул изящно вырезанными ноздрями:

– Лицо у него простое, но в осанке, в манерах видна порода, – подумал Вольф, – он может оказаться выходцем из аристократической семьи…  – парень отдал ему фляжку:

– Большое спасибо. Господин генерал, – Вольф решил его не поправлять, – я должен сделать официальное заявление. Я преступник, которого, скорее всего, разыскивает полиция Западной Германии. Господин генерал…  – голос мальчика все-таки сломался, – я стрелял в свою мать и, наверное, убил ее.

Моряки обустроили часть пляжа белого песка так, как делали на приморских курортах неподалеку. Над закрытым пока деревянным киоском, на грифельной доске написали: «Лучшая рыба на побережье, жареные креветки, домашний лимонад». Ветер полоскал разноцветные флажки, у дорожки сложили плетеные кабинки.

Генерал Вольф растерся грубым, флотским полотенцем:

– Вода еще холодная, Иоганну не искупаться. Хотя врачи обещают, что через неделю он сможет вставать с постели. Ладно, лето только начинается. Сегодня первый день июня…  – одевшись, подхватив флягу, он разложил полосатый шезлонг. Рассвет золотил Балтику, над тихой водой перекликались чайки. Вольф отхлебнул крепкий кофе:

– Завтрак в медицинской части в семь утра, потом врачебный обход, а потом появлюсь я…

После долгого разговора с Иоганном, покинув палату, Вольф, из кабинета местного коллеги, позвонил в Берлин. Он велел продолжать допросы арестованных по делу о нелегальных религиозных сборищах на участке покойной сестры Каритас:

– Я вернусь, – Вольф задумался, – дня через два. Здешняя история приняла интересный оборот, мне надо задержаться в Висмаре…  – он не собирался бросать парня на произвол судьбы:

– Подходя к делу формально, мы можем передать его на Чек-Пойнт-Чарли представителям западных войск…  – дипломатических отношений между ГДР и ФРГ не существовало, – однако, кроме формализма, существует еще и человек…  – парень об этом не упоминал, но Вольф видел, что он не хочет возвращаться в Западную Германию:

– И правильно делает…  – генерал щелкнул зажигалкой, – его истории о посетительнице в черном плаще никто не поверит. Все решат, что, убив родителей и сестру, он поджег ферму, чтобы избавиться от улик…  – Иоганн, по его словам, не видел лица неизвестной женщины:

– Но говорила она на хохдойч, – Вольф вытянул ноги, – западная полиция не купит рассказ Иоганна, а я покупаю, как говорится…

Вольф убедился в своей правоте, получив вчера с курьером из Министерства заказанные вторым звонком досье. Архивисты времени не теряли:

– Впрочем, что терять, когда мы только переложили документы из папок со свастикой в папки с эмблемой ГДР, – усмехнулся Вольф, – нацисты содержали все материалы в безукоризненном порядке…

Ему привезли бухенвальдское дело осужденного на десять лет пребывания в исправительном лагере Иоганна Брунса, 1910 года рождения, уроженца семейной фермы неподалеку от Нибюлля. Вольф листал почти не пожелтевшие страницы:

– Бедняга едва начал учительствовать, как его арестовали. Он сел в двадцать пять лет, Гитлер у него отнял лучшие годы…  – в папке Брунса указывалось, что заключенный упорно отказывается от сотрудничества с отделом внутренней безопасности лагеря:

– Он не стал доносчиком, – хмыкнул Вольф, – не купил себе дополнительную пайку и, может быть, досрочное освобождение…  – Брунс, как ариец и образованный человек, мог бы работать в лагерной канцелярии:

– Но туда не допускали левых, – вспомнил генерал, – об этом рассказывали все коммунисты, бежавшие от Гитлера, добравшиеся до СССР…

Вольф подумал, что если бы его отец, писатель, участник войны в Испании, попал бы в сталинские чистки, он бы и не поехал в ГУЛАГ:

– Папа бы закончил расстрельным коридором, а меня и брата рассовали бы по разным детским домам, сменив фамилии. В тридцать седьмом году я был ровесником этого Иоганна…  – генерал не собирался отдавать парня на съедение западным полицейским:

– Его объявят сумасшедшим и запрут в психиатрической больнице, но я ему верю…  – Вольф считал, что «Озерный приют» навестил посланник беглых нацистов, – однако эта женщина, то есть гитлеровцы, мстила не Брунсу. Брунс для них мелкая сошка…  – он взялся за вторую папку. Белокурой девице в форме женских вспомогательных частей СС на снимке было восемнадцать лет:

– Лето сорок второго года, – Вольф затягивался сигаретой, – вермахт рвался к Волге. Ясно, почему она улыбается…  – Гертруда Моллер смотрела с фотографии почти кокетливо:

– Сначала Нойенгамме, потом Равенсбрюк…  – Вольф зашуршал папкой, – на процессы ее не выводили…  – генерал понимал, почему Моллер избежала наказания:

– Нацисты не просто так охотились за ней. Она предала кого-то высокопоставленного, союзники отправили ее в программу защиты свидетелей, сделали ей новые документы. Но все тайное когда-нибудь становится явным…  – собрав папки, Вольф поднялся:

– Мальчишке это будет тяжело, но он слышал правду, пусть теперь прочтет доказательства. Мы его не бросим, он сын нашего народа, сын Германии…  – набросив пиджак, забрав полотенце, генерал пошел обратно к базе.

Иоганн не отводил взгляда от лежащих рядом папок. Отец и мать словно сошли со свадебной фотографии:

– Только они здесь моложе, – Иоганн подышал, – они в форме и папа не улыбается…  – снимок отца, как он продолжал думать о Брунсе, был лагерным:

– Отца, – твердо повторил Иоганн, – папа меня вырастил. Она…  – подросток не хотел называть мать по имени, – она сама не знала, кто стал моим отцом…  – он не собирался говорить генералу Вольфу о неизвестном ему британском офицере Холланде:

– Прошлое надо оставить позади, – твердо решил Иоганн, – меня нет, я исчез. Иоганна Брунса больше не существует…  – он, тем не менее, не хотел отказываться от отцовской фамилии:

– Тебя никто не найдет, – ободряюще улыбнулся генерал Вольф, – западные полицейские решат, что ты тоже сгорел в пожаре. Видишь, – он потрепал Иоганна по плечу, – как говорится, не бывает худа без добра…  – мальчик изучал угрюмое, замкнутое лицо отца. Брунс носил полосатую робу с пришитым номером. По впалым щекам Иоганн понял, что он недосчитывается зубов:

– Сорок второй год, он семь лет, как сидит…  – подросток скосил глаза на фотографию матери, – и ее сняли в сорок втором году. Она могла его охранять…  – он прикусил губу, стараясь справиться со слезами, – папа кричал той твари, что сейчас это не имеет значения. Он ошибался, мать…  – Иоганн вытер глаза, – как была нацисткой, так и осталась. Она убила папу, она стреляла в Магдалену, потому что та наполовину еврейка. Она могла загонять евреев в газовые печи, спускать на заключенных овчарок…