Вельяминовы. За горизонт. Книга 4 (СИ) - Шульман Нелли - Страница 125

Танки и БТР стояли с задраенными люками. Джон сунул кому-то из комитета забастовки обрез:

– Пойдем вместе, Андрей Андреевич. Одна голова хорошо, а две лучше…  – колонна остановилась у входа на мост. Обернувшись, Джон нашел глазами племянников:

– Генрих от Марии не отходит, – он коротко улыбнулся, – здесь все понятно. Кажется, парень ей тоже по душе, то есть не кажется, а точно…  – над разбитым асфальтом шоссе щебетали воробьи:

– Меир рассказывал, как они удерживали немецкие танки у Мальмеди…  – вспомнил герцог, – а я не пехотинец, я видел танки только из прорези своей машины…  – Т-34 стояли темными громадами, нацелив орудия на толпу. Подойдя к головному танку, Коркач замедлил шаг:

– Здесь представители комитета стачки! У нас нет оружия…  – механик вскинул пустые руки над головой, то же самое сделал Джон, – нам надо поговорить с командиром части, товарищи…

Из открывшегося люка вынырнул крепкий офицер в комбинезоне и шлеме:

– Я командир, – он вытер смуглое, потное лицо, – генерал Шапошни…  – голос танкиста словно сломался:

– Андрей Андреевич, – тихо сказал он, – старший сержант Коркач…  – механик дернул горлом:

– Так точно, Матвей Кузьмич, то есть товарищ генерал…

После освобождения Будапешта Шапошников приехал в госпиталь, к своему механику, оправлявшемуся от ранения:

– Я вручил ему вторую «Звездочку», а он сетовал, что не сможет со мной закончить войну. Он четыре года провел в моем танке. Из экипажа, что начинал со мной на Юго-Западном фронте, у Брод, больше никто не выжил, только я и он…  – Шапошников понял, что мужичок с черной повязкой, закрывавшей утерянный глаз, тоже воевал:

– Лицо у него такое. И армейская выправка видна, хотя на офицера он не похож…  – неизвестный рабочий почему-то напомнил Шапошникову его австрийского знакомца, майора Горовица, из американской армии:

– Мы сдружились, – весело подумал генерал, – немало водки выпили. И водки, и виски, хотя особисты предупреждали меня, что он сотрудник разведки. Пошли они к черту, и особисты, и КГБ и товарищ Котов…  – в наушниках раздался требовательный голос именно Котова:

– Приказываю поднять танки в атаку! Генерал, подтвердите распоряжение…  – Шапошников спросил у одноглазого:

– Вы тоже воевали, товарищ…  – ему показалось, что мужичок улыбнулся:

– Так точно, товарищ генерал…  – спина рабочего выпрямилась, он склонил поседевшую голову. Колонна стояла тихо, молчали даже дети. Шапошников заметил в голове шествия юношу и девушку, державшихся за руки:

– Вольно, – почти весело сказал он, – вольно, товарищ старший сержант…  – переключив рычажок рации, Шапошников приказал:

– Мотострелкам немедленно разрядить оружие. Пропускаем колонну, включить моторы…  – вернувшись на канал военного городка, он услышал возмущенный голос Котова:

– Куда вы пропали, доложите, как идет атака…  – Шапошников громко ответил:

– Не вижу перед собой противника, которого бы следовало атаковать нашими танками…  – сняв наушники, он подмигнул Коркачу:

– Ведите людей, Андрей Андреевич, удачи вам…  – возвращаясь в колонну, Коркач буркнул:

– Насчет того, что ты воевал, Иван Иванович, я ничего не слышал…  – герцог отозвался:

– Я ничего и не говорил, Андрей Андреевич…  – подтолкнув приятеля в плечо, он принял обратно свой обрез.

– Продолжаем демонстрацию, – заорал механик, – держим путь на горком…

Танки разъезжались с моста, шествие двинулось к центру города.

Полуденное солнце обжигало горящее лицо Саши, пот заливал глаза. Жестяная крыша горкома партии немилосердно раскалилась. Снайперов снабдили защитными жилетами и новыми экспериментальными винтовками Драгунова, с оптическим прицелом. Саша успел оценить оружие в Москве:

– Хорошо, что коллеги привезли сюда партию…  – он старался не шевелиться, – но жаль, что пока не успели разработать патроны…  – из СВД стреляли обычными патронами, используя пули со стальным сердечником. Саша поймал в прицел портрет Владимира Ильича, качающийся над головой колонны:

– Дальность больше километра, скорострельность тридцать выстрелов в минуту…  – думая о технических характеристиках оружия, он старался забыть искаженное ненавистью лицо Маши Журавлевой. Гремела посуда, девушка сильным, ловким движением швыряла в него тяжелый поднос:

– Что она здесь делает…  – Саша прислушался к хриплому крику птиц, – почему притворяется официанткой…  – товарищ Котов пока ничего ему не объяснил. Из его выступления на совещании Саша понял, что Машу считают сообщницей вынырнувшего на поверхность 880 и западного агента Рабе:

– То есть фон Рабе. – поправил он себя, – мерзавец наследник графского титула. Но где и как Машу могли завербовать западные разведки…  – он вспомнил, как подростком танцевал с девочкой рок.

– Она всегда тянулась к чуждому образу жизни, – хмыкнул Саша, – но я уверен, что она запуталась, оступилась…  – он не сомневался, что Маша попала в группу Дятлова случайно.

– Однако диверсанты могли спасти ее на склоне, – понял юноша, – могли увлечь в свои сети, соблазнить посулами так называемого капиталистического благополучия. Она всегда интересовалась дореволюционной жизнью. Она, как и Мышь, не похожа на советских девушек…

Марта Журавлева не обращала внимания на одежду, однако девочка отличалась совсем не куйбышевским изяществом манер. Саша замечал, как Мышь ведет себя за столом:

– У нее всегда прямая спина, еще малышкой она ловко управлялась с приборами. Жаль, что она не танцует, у нее бы хорошо получалось…  – Маша танцевала отменно:

– Все именно так и было, – решил Саша, – но Маша не виновата, ей надо все объяснить. С ее глаз спадет дурман, она опомнится. Она, в конце концов, комсомолка. Я выступлю в ее защиту, возьму ее на поруки…  – несмотря на жару и тяжелый жилет, он почувствовал неловкость:

– Я ее люблю, – понял Саша, – когда я думаю о пиявке, у меня никогда такого не случается. Я вообще стараюсь о ней не вспоминать, иначе мне становится противно…  – о Маше ему вспоминать было приятно.

– Я на хорошем счету, – сказал себе Саша, – в сложившихся обстоятельствах Журавлевы мне не откажут. Маша тоже согласится, иначе что ее ждет? Не поедет же она в колонию строгого режима, лет на десять. Она молода, она совершила неразумный поступок, ошиблась…  – Саша представил себе прокурора, зачитывающего постановление о взятии подсудимой Журавлевой на поруки.

– Я прослежу за ее поведением, – успокоил себя юноша, – правда, я сейчас уезжаю. Ничего, я ее оставлю с ребенком. Пусть возвращается в Куйбышев и сидит там под присмотром родителей. Я вернусь и заберу ее с малышом в Москву…

С крыши здания он хорошо видел приближающуюся к горкому молчаливую колонну, с развевающимися на ветру кумачовыми флагами. Всех снайперов снабдили рациями. Саша послушал неразборчивую скороговорку командира Новочеркасского гарнизона, генерала Олешко:

– Танкисты… колонна движется к центру…  – Саша фыркнул:

– Незачем занимать эфир, колонну и так видно…  – солнце ударило в глаза, в голове шествия блеснуло что-то светлое. Саша опустил винтовку ниже:

– Это Маша…  – толпе оставалось совсем немного до входа в горком. Он рассматривал в оптический прицел упрямое, измазанное грязью лицо. На щеке девушки краснела запекшаяся царапина. Она потеряла крахмальную наколку, измятый фартук сбился набок. Прицел перекочевал еще ниже, Саша прикусил губу:

– Мерзавец Рабе держит ее за руку…  – лицо немца покрывала белая пыль дороги, – как он смеет, скотина…  – Маша была выше товарища Генриха:

– Никакой он не товарищ…  – Саша почувствовал во рту соленый привкус крови, – он шпион, его ждет закрытый трибунал и расстрел. Я влеплю пулю ему в затылок…  – они не разнимали рук, девушка улыбалась:

– Он вообще смеется, – Саша ничего не мог с собой сделать, – нельзя, не смей, его надо брать живым…  – сухо щелкнул затвор винтовки. Над толпой пронесся отчаянный крик:

– Товарищи, мы в ловушке! На крышах сидят снайперы! Вперед, товарищи, бей коммунистов…  – темная масса людей, роняя знамена и портреты, ринулась к наглухо закрытым дверям горкома.