Масон - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 115

• Предыдущая
• 115/129
• Следующая

Володя милостиво разрешил "опустить детали", но попросил уточнить события, сопровождающие ту "суету" за пакгаузом при разгрузке "каблучка", где отсветился и боцман нашего судна. Пришлось напрячь память, вытянув ее из флера сексуальных переживаний и попытаться обнажить эту "линию времени". Припомнилось главное: сравнительно небольшие ящики, числом, пожалуй, не более десяти, загружали в раскрытый большой металлический контейнер, один из тех, что обычно грузят и крепят на судне в трюмах, либо на верхней палубе.

Вот тут-то и нависло гробовое молчание… Володя очнулся первым и начал подбираться к "сущному" на мягких лапах, очень деликатно, словно опасаясь спугнуть "дикую кошечку", нечаянно заблудившуюся в кущах моей души.

– Александр Георгиевич, я понимаю, что прощание с Беатрис Хорст, переход через океан, затем по бурному Балтийскому морю, отрыв от дома, штормовые испытания могли породить экспрессию чувств… Но давайте немного займемся психологией: скажите откровенно, кто решил притормозить за пакгаузом – вы или ваша белокурая бестия?

Честно говоря, я с трудом дифференцировал события, происшедшие три года тому назад и не касающиеся исключительно половой сферы. Моряк же всегда слишком повернут на житейском, сексуальном. Задумчивость моя постепенно перерождалась во что-то более реалистичное… Теперь я как бы пытался посмотреться в иное зеркало: в нем требовалось увидеть боцмана, грузчиков и прочую шайку-лейку… И вдруг наступило окончательное прозрение:

– Послушайте, Владимир, я хорошо помню, что в перерывах между нашими обжиманиями Беата успела сделать несколько фотоснимков. Она снимала меня в салоне автомобиля на фоне того пакгауза и всей той суетящейся компании. Я не стал ее спрашивать: "Для чего – попу гармонь?". Мне показалось, что женщина просто прокручивает камеру, пробует ее на "пустом объекте". Теперь я склонен переоценить события: сорвались то мы с места лихо, словно моя дама почувствовала приближение опасности. Кто-то ведь мог и заметить фотосъемку, хотя вспышек камера никаких не делала. Я-то по мужской гордыни решил, что сильно "перегрел" у дамы аккумуляторы, и она теперь стремится быстрее добраться до постели…

Володя слушал мою исповедь очень внимательно, не перебивал, но дождавшись окончание рассказа, уточнил:

– Александр Георгиевич, вы не заметили погони за собой?..

Я, конечно, на такие мелочи тогда внимания не обращал – у меня была совершенно другая доминанта, к тому же чисто физически мешавшая мне спокойно сидеть, стоять, ходить – мне было необходимо срочно "прилечь"!.. Но я только понял, что был замечен нашим боцманом. Однако он никогда потом во время рейса не заводил никаких разговоров на эту тему. Все это я тоже передал Владимиру…

– Боцмана звали Семеном Данилычем Загоруйко, не так ли? – потряс меня неожиданным уточнением Владимир. Он с вами не остался до конца рейса – улетел на похороны матери к себе в Запорожье. – Я точно излагаю?

Да,.. Владимир все точно "излагал", все именно так и произошло, только откуда ему известны такие частности? Теперь я смотрел на Владимира, как на оракула-колдуна.

– Что было дальше, Александр Георгиевич? Когда вы распростились со своей дамой?

– В Гамбурге, как обычно, погрузка проходила на максимальной скорости. К шести утра я уже был на судне, а примерно через час буксиры выводили нас на волю.

– Ваша дама провожала вас? – уточнил Владимир.

– Надо сказать, что она никогда, кроме того случая, не встречала и не провожала меня. Все наши чувства мы оставляли у нее дома вполне удовлетворенными. По прибытии в Гамбург, я сам звонил ей, а на маршруте предупреждал о прибытии радиограммой. Мы жили, как голубки, стараясь не доставлять друг другу лишние хлопоты…

Я немного притормозил рассказ: он всколыхнул во мне былую привязанность, но у меня по-прежнему вызывало недоумение то, что Беата так резко оборвала наш обмен корреспонденциями – не было ни звонков, ни писем…

Владимир не подгонял меня, отдавая, видимо, себе отчет в моих переживаниях. Но когда я основательно "нагрустился", мой молодой друг задал сакраментальный вопрос:

– Александр Георгиевич, а вы хорошо помните подчерк вашей дамы?

Как же я мог не помнить подчерка Беаты, если наша переписка была почти ежедневная в течение пяти лет… Странные вопросы, однако, задает полковник… К чему бы это? Я взглянул на Владимира внимательно, с предчувствием неожиданного поворота событий, но при этом меня не покидало весьма грустное настроение.

Владимир протянул мне незапечатанный конверт: он был длинный и тонкий – почти из папиросной бумаги, так рационально используется бумага и вес корреспонденции за границей. На лицевой стороне конверта не было адреса, только рукой Беаты было выведены два слова: "моему Александру".

Рука моя дрожала, когда принимала этот жгущий сердце и глаза конверт, – я долго не решался его открыть, начать читать само письмо. Наконец, мужество вернулось, и я развернул небольшой лист писчей бумаги, и буквы запрыгали перед глазами…

Конечно, Беата пыталась общаться со мной на русском языке, она уже несколько лет как принялась его изучать и доставляла мне массу удовольствия своими словесными ляпами. Особенно ей плохо удавались матерные выражения, которыми я сыпал без меры, считая, что она все равно меня плохо понимает. Ей же казалось, что в актах любви применение неформальной лексики есть что-то подобное "награде за смелость"!..

Но сейчас передо мной прыгали слова, совершенно из другого текста, из другой области. "Саша, давно тебя не видела и боюсь, что уже никогда не увижу. Так сложилась моя жизнь. Я всегда помню о тебе. Я погибаю без тебя, милый! Целую. Прощай. Твоя Беата."…

Бешено любить женщину, изнывать в течение пяти лет в ожидании коротких встреч с ней, потерять ее неожиданно и вдруг найти только для того, чтобы прочитать такие короткие строки – это же убийство, повод для того, чтобы сразу же наложить на себя руки!… Слезы заливали глаза, недоумение рвалось с цепи, словно взбесившийся от сильной обиды пес – давно некормленый, окончательно простывший на ветру и морозе! Я не мог ничего себе объяснить, мне только казалось, что с неба на меня неожиданно обрушилась темная туча, называемая горем! Я взглянул на Владимира, и он, как палач, выполняющий свой долг на расстреле в камере смертников, после прочтения заключительного приговора Верховного суда, произвел выстрел:

– Александр Георгиевич, мужайте!.. Беата Хорст была сотрудником "Интерпол", к сожалению, она погибла от рук функционеров наркобизнеса. Была организована загадочная автомобильная катастрофа вскоре после ареста всей преступной группы, работавшей в порту Гамбурга. Это ее письмо к вам было последним … Видимо, она накануне смерти уже что-то предчувствовала… Подробности, к сожалению, мне не известны. Профессионал, как правило, чувствует охоту за собой: вот она и решила на всякий случай попрощаться с вами…

В моей голове образовалась каша: мысли, домыслы, обрывки интуиции, рефлексия, эмоции – все смешалось! Никакой "прямой линии" не получалось: Лейбниц, Кант плакали вместе со мной… Видимо, старею: слезы ползли сами собой по щекам и никак не хотели останавливаться. Я почему-то забыл, где находится тот краник "мужской мужественности", способный по "команде из центра" перекрывать водопровод переживаний. Я раскис, словно простая деревенская баба и никак не хотел выходить из этого состояния. Оно невольно передалось и моему другу Олегу Верещагину: он тоже начинал "прокисать". У него-то все сводилось к простой формуле: "Оружие у нас есть – пойдем перестреляем всю ту сволочь!" Но кого стрелять? Где найти этих уродов, считающих себя в праве распоряжаться чужой жизнью – судьбой тех, кого они и одного утреннего вздоха не стоят?..

Я попробовал откопать хоть минимум деталей из последних дней жизни Беаты:

• Предыдущая
• 115/129
• Следующая