Оракул петербургский. Книга 2 - Федоров Алексей Григорьевич - Страница 19

• Предыдущая
• 19/89
• Следующая

Безусловно, Муза не забиралась в дебри "таинств" слишком уж тайных, но ознакомилась с кусочками формулировок из великого труда Кастильского раввина Моисея де Леона. "Загор" – было название этой вещей книги. Правда, в те древние и дикие времена общение с каббалой стоило дороже, чем жизнь. В Испании и по всей Европе евреев сделали виновниками страданий, принесенных черной чумой 1348 года. Особенно рьяно велись проповеди антисемитизма с 1391 года. Тогда погибли тысячи евреев. Еврейство в Испании вынудили усилить социальную мимикрию: наряду с чисто еврейскими и христианскими общинами стали создаваться общины обращенных – конверсов. В условиях адского мракобесия и чистая каббала основательно испачкалась пакостью тупых наваждений.

Муза помнила, что религиозный реформатор более позднего периода Мартин Лютер (1483-1546) сослужил двуликую службу еврейству: сперва он, рассчитывая на поддержку образованного и богатого еврейства, строил проповеди в положительном ключе; затем, почувствовав сдержанность реакции евреев, обрушил на их головы отчаянные инвективы. Специалисты даже набираются смелости заявлять, что идеологическая нетерпимость и фанатическая злоба популярного реформатора предваряют собой нацистскую пропаганду, перемешавшую мысль, слово с безвинной кровью миллионов евреев.

Муза в своих изысках тянулась, естественно, к практической – лечебной стороне еврейского мистицизма (магии). Ее колдовство, если уж употреблять такой термин, заключалось в мастерстве построений и перестроений нужной мотивационной ориентации пациента, для чего, безусловно, необходим талант раскрытия личности подопечного.

Магазанник и Феликс, наблюдая действия Музы издалека, с высоты своей мужской целеустремленности и категоричности. Слов нет, они ни черта не понимали в технологиях ее лечебных действий, но вынуждены были поражаться неоспоримому положительному эффекту. В их представлениях (особенно у Феликса, сразу же поверившего в трансцендентальное) действия Музы все больше и больше ассоциировали с эстетикой превосходного шаманства. Если угодно, современной формы научно-обоснованного колдовства. Они только причмокивали губами и покачивали наполненными восторгом тяжелыми головами.

Муза давно заметила, что эти двое не в себе, но оставила их лечение на закуску. Она великолепно понимала, что терапия может приобрести иные формы. Скорее всего те, которые дают окончательный эффект, если врач преображается в любовника (любовницу) и, лежа в постели вместе с пациентом, добивается положительного сдвига в активном поступательном движении. Она вспомнила, что Сергеев такой метод называл "психотерапией с включением". При этом он всегда прикрывал глаза от удовольствия, со смаком потягивался и многозначительно улыбался. Что уж он там подразумевал? – пусть теперь докладывает Святым Апостолам – Петру или Павлу. Сам Всевышний, конечно, на пустяковый допрос тратить время не станет.

Муза снова обратилась к Сабрине:

– Помнится, читала я у него на вечных клочках такой лихой стишок, если память не изменяет, под названием "Тайна":

– Понимаешь, Сабринок, – продолжала Муза, – в том стихе он ничего не преувеличил и не приврал – все так и есть. Ты должна готовиться ко встрече с загадочным народом, имя которому в общепринятой практике "русские" (вроде бы славяне), но ничего общего со славянами тот народ давно не имеет. Пусть же тебя не шокируют и не сражают наповал нелепости, с которыми ты будешь сталкиваться в России на каждом шагу.

Сабрина слушала грозные предупреждения внимательно, но было очевидно, что она еще не понимает в полной мере их значение. Логика поступков тех людей, среди которых она родилась и с кем соседствовала в течение всей жизни, настолько отличалась от российской поведенческой вычурности, что трудно было предположить возможные повороты даже обычных поступков. Известно, что "пока гром не грянет, мужик не перекрестится". Славянский дух дремал и грустил в Сабрине тоже! Пока она, как думающий и анализирующий человек, обратила внимание на особенности интеллектуального багажа своей новой подруги. Но та так мастерски расставляла сети психотерапевтических решений, что заподозрить ее в выполнении лечебной практики было, практически, невозможно. Создавалось впечатление, что ведется только душеспасительная беседа. Тем более, что психотерапевты вообще от природы и по обязанности исключительно искренние и заряженные эмпатией личности, то есть способные к сопереживанию. Муза же основательно привязалась и полюбила Сабрину.

Время перелета было долгим и Сабрина занялась раскопками, распаковкой, сортировкой и раскладкой интеллектуального багажа подруги. Как только Боинг набрал высоту и стюардессы покатили свои "тачанки" с прохладительными и горячительными напитками, прозвучал ее первый вопрос:

– Музочка, может быть я ошибаюсь, но сдается мне, что у тебя имеются бесспорные национальные предпочтения? Это касается выбора друзей, любимого человека, наконец, взглядов на жизнь?

Муза отхлебнула из стакана что-то прохладительное, ухмыльнулась как-то рассеянно, вяло, потом ее улыбка плавно перетекла в смешливую многозначительность. Видимо, она сперва зарылась поглубже в свои ощущения, в память и, нащупав там что-то основное, центральное, начала уже более уверенно свою нелегкую повесть о жизни:

– Понимаешь, Сабринок, если говорить просто, то и формулы разговора можно отыскать заурядные. Но не бывает так в жизни! Все живое и неживое так прочно – массой видимых и невидимых связей – переплетено друг с другом. Мало того, занятные опосредования выходят на уровень галактический. Вот и не получается обо всем том рассуждать без помощи Бога или властителей сверхразумом.

– Суди сама, – продолжала Муза, отдышавшись, – я чистокровная еврейка, как ты предполагаешь, жестко национально сориентированная, но мой первый и пока еще последний мужчина был больше татарином, чем славянином. Сергеев, в компании которого мы все крутились, имел выраженные скандинавские, да еще литовско-польские корни. Но я лично никогда не чувствовала себя неуютно на всех их ученых шабашах, да и во время застолья тоже. Полагаю, – ты уж извини меня, Христа ради, – что и в постели мне было бы с ним уютно, не попадись на моем пути первым Мишка-сорванец, татарин-удалец.

Муза еще отхлебнула прохладительного, облизнула красивые, сочные губы. Сабрина фиксировала именно это. Она ведь была мирская женщина и не стремилась проникать в философские дали. Ее вопрос был в большей мере прозаическим, чем риторическим. Совершенно по-женски она, конечно, стремилась разведать отношение подруги к Сергееву, как к мужчине, и на всякий случай попробовать разгадать: а не было ли чего-нибудь?!.. между ними в былые времена.

Но Муза была непроста, ой непроста! Она все прекрасно понимала, но последовательно вела свою линию – линию хорошо продуманной терапии. Она в нужный момент пускала вход проверенный козырь в игре с Сабриной. Таким козырем была его, еще не остывшая власть, над ней.

• Предыдущая
• 19/89
• Следующая