Я тебя заберу (СИ) - Коваленко Мария Сергеевна - Страница 11

Уже и не помню, когда мне было так плохо. По ощущениям, словно не оргазм испытала... самый яркий за последние годы, а попала под каток асфальтоукладчика.

Пока еду в такси, внутри все дрожит. Глаза горят огнем, как от аллергии. А стоит переступить порог квартиры и убедиться, что дома никого, — меня прорывает.

Смеюсь.

Реву.

Трясусь.

Скулю сквозь слезы: «Скотина!»

И, кое-как сбросив одежду, плетусь в ванную комнату.

Под струями не отпускает. Они бьют по плечам и шее, стекают по телу крупными дорожками. Словно гладят. Оживляют в памяти то, что нужно забыть.

Разум требует подумать о сыне или о работе. Переключиться на безопасное и не такое болезненное. Но другая моя часть, женская мазохистская, упорно цепляется за обрывки свежих воспоминаний.

Как Марк целовал. Как обжигал голодным взглядом. Как ювелирно точно находил эрогенные зоны, будто не было между нами никакого разрыва и я все еще девятнадцатилетняя влюбленная дурочка.

От последнего хочется выть еще громче и больше.

Это неправильно. Ненормально. Только ничего не могу с собой поделать.

Много лет я заталкивала мысли о Марке в самые дальние закоулки памяти. Заставляла себя жить сегодняшним днем. Ради Глеба. Ради своей мечты стать хорошим врачом. Пахала, забыв о том, что я женщина. Изредка разрешала себе мужчин и постоянно разочаровывалась.

Сейчас все эти запрятанные мысли накрывают снежным комом. Рвутся из груди со всхлипами и плачем, как в первый год. Жгут нутро кислотой.

Хоть прямо сейчас садись в машину, отыскивай Шаталова и бросай в лицо все обиды.

Обычное желание для прежней Лизы. Такое же отчаянное, какой была та влюбленная девчонка. И запрещенное для Елизаветы Градской.

После часа в душе и литра пролитых слез приходит опустошение. Я уже не хочу никуда ехать. Не горю желанием рассказывать о жизни.

Чтобы не испугать Глеба опухшим лицом, протираю кожу кусочками льда. А когда кошмар наконец спадает, наношу легкий слой тонального крема.

Крашусь второй раз за день, но теперь не для публики. И не для мужчины, которого не ждала, хоть и чувствовала. А для самого главного человечка в моей жизни.

Едва успеваю закончить, Лена распахивает дверь и пропускает вперед своего подопечного. Пока Глеб снимает обувь, подруга внимательно осматривает меня с головы до ног.

— Что-то ты какая-то не такая. Студенты так ушатали, что пришлось днем душ принимать?

— Почти.

Я обнимаю сына. Спрашиваю у него, как прошел день, что больше всего понравилось. Всё как обычно. Слово в слово.

— Мам, ты правда не такая. — Глеб отстраняется и знакомым до безумия взглядом скользит по моему лицу.

От схожести перехватывает дыхание и начинают подрагивать ладони.

— Твоя мама, наверное, опять призрака видела... — Лена щурится.

— Призраков не бывает. — Глеб с деловым видом прикладывает ладонь к моему лбу.

Один в один как делаю я, когда подозреваю у него температуру.

— Тех, про которых в книжках пишут, не бывает, — соглашается Лена. — Но есть одна разновидность... Они вроде обычные люди, однако умеют исчезать, словно призраки.

Видимо поняв, что продолжать опасно, она подталкивает Глеба в его комнату, а сама садится рядом со мной на нашу полуразвалившуюся от вечных посиделок обувную тумбочку.

— У тебя тональник даже на веках, — шепчет тихо.

— Если бы могла, я бы в нем искупалась.

— Соврешь, что ничего не произошло?

— Ничего... — Прижимаю пальцы к губам. — Только я кончила, — вырывается с нервным смешком.

— Это ты с Шаталовым после лекции успела? — Глаза подруги становятся круглыми.

— После... — Прячу лицо в ладонях. — В ресторане. В приватной комнате.

— Охренеть, Градская!

— Но я сбежала. — Слабое оправдание. Даже звучит не очень убедительно.

— Круто. Значит, встретилась, кончила и прощай? — Лена качает головой. — Высший пилотаж!

— Такой высший, что... — Провожу подушечкой пальца по веку и показываю подруге след от тональника: — Вот.

— Да... Дела.

— Дура я, Лена. — Утыкаюсь лбом в ее плечо.

Лена моложе меня, нельзя вываливать на нее все свои «радости». К сожалению, делиться больше не с кем.

— Ты? Не знаю. Я сейчас почему-то вдруг подумала о другом .

Спрашивать лень, поэтому просто вопросительно киваю.

— Если тебя так прошибло, — продолжает Лена, — то представляю, каково сейчас ему.

— Жалеешь Марка?

В нашем маленьком королевстве женской солидарности такое впервые.

— Я?.. — Она неуверенно пожимает плечами, смотрит в сторону детской комнаты. Лишь спустя долгую паузу произносит: — У него красивая жена. Скоро будет ребенок... чужой, от донора. А судя по рассказам, крышу рвет именно от тебя. И со страшной силой! — усмехается. — Страшно подумать, что случится, когда Шаталов увидит тебя с Глебом.

Первый же рабочий день после двух выходных возвращает меня в строй. Утро начинается с кофе. Эспрессо. Густого и черного как ночь.

Раньше считала эспрессо отравой. Постоянно удивлялась, как нормальные люди могут заливать в себя эту горькую жижу. Но после появления Глеба вопросы отпали.

Иногда эспрессо было единственным, что удерживало меня на границе между миром бодрствующих и царством Морфея. Поначалу пила его как лекарство. Фыркая и морщась. А к детскому саду втянулась настолько, что стало больно смотреть, как кто-то разбавляет кофе молоком или портит сахаром.

На мою беду, к сегодняшнему рабочему кофе полагается десерт — сплетня.

— А босс-то наш новый оказался толковым! — В ординаторской полно свободных мест, но Галина Михайловна втискивает необъятный зад между мной и боковиной дивана.

— Взял свою метлу и ушел мести в другое место? — Не хочу называть Шаталова даже по фамилии.

— Да нет! Нормальная у него метла. — Галина Михайловна мечтательно закатывает глаза. — Я, конечно, не видела. Верочка вроде бы тоже пока не каталась. Однако в рабочих вопросах мужик молодец.

— Ну если не покатал Верочку, то уже прогресс.

Нужно срочно заканчивать разговор. Не мое дело, кого и как часто «катает» Шаталов. Жаль, встать не успеваю.

— Пока у тебя выходные были, он тут всю клинику на уши поставил, — громче прежнего шепчет Галина Михайловна. — Савойского чуть не уволил, — улыбается от уха до уха.

— Савойского? Его даже Кравцов трогать боится.

О сложных взаимоотношениях владельца клиники и заведующего отделением ЭКО знает каждый работник. Савойский кажется неприкасаемым, своим для босса. И только я в курсе, что Аркадий Петрович — давний знакомый жены Кравцова.

— Наш Кравцов, может, чего и боится, а этому Шаталову, похоже, сам черт не брат. Его финансисты подняли все документы на закупку оборудования и понаходили там столько... — Галина Михайловна тихонько дует сквозь губы, словно присвистывает. — И откаты, и штрафы за просрочки, хотя деньги на счетах были. И дорогущие ремонты, когда ничего не ломалось.

— Ничего себе...

Делишки Савойского не удивляют, а вот в размах Марка поверить сложно. Я до последнего считала, что покупка клиники была прихотью жены. Причудой богатых.

— И не говори! Мы ж думали, он побаловаться нас купил. — озвучивает Галина Михайловна почти ту же мысль. И внезапно, будто вспомнив что-то еще, преображается: — Кстати, ты почему не сказала, что его жена — твоя клиентка? Если бы вчера новый донор не явился, я бы и не узнала.

Взгляд нашего главного лаборанта становится хищным, как у охотничьей собаки, которая уже взяла цель.

— Какой еще новый донор? — Меня захлестывает непонятная тревога.

— Красивый, — скупо отвечает Галина Михайловна. — Так ты почему не сказала?

— Это было особое распоряжение Кравцова. Он запретил распространяться.

Я не обязана ни перед кем отчитываться. Сплетничать тоже не должна. Но один раз за свою гордость я уже поплатилась. Пару лет назад, после покупки Кравцовым клиники.