Я тебя заберу (СИ) - Коваленко Мария Сергеевна - Страница 44

— Ты не уживешься со встречным.

— Ошибаешься. После тебя я с кем угодно уживусь! — Смахиваю с ресниц непрошеные слезы. — Вон Кравцов развестись обещал! Отличный вариант. Проверенный! Даже искать никого не придется.

— Ты его первым же ноутбуком пришибешь.

— Некоторым мужчинам сотрясения только на пользу. Прошивка обновляется! Как новые потом.

— Договорились. Через два дня вернусь, на мне проверишь. — Марк сгребает меня в объятия и зарывается носом в макушку. — С моей прошивкой давно какая-то херня. Зависимость от одной женщины. Неизлечимая.

— А я думала, тебя от собственного отражения в зеркале кроет. Последняя стадия эгоизма.

— Хороший диагноз. Я бы поболел немного.

Упругие губы касаются лба и дорожкой поцелуев скользят по правой щеке к подбородку.

Никакой эротики. Никакого возбуждения. Но за ребрами все плавится и горячими каплями растекается по телу.

— Отдай ему эти чертовы акции. Просто отдай, и все! У тебя много людей, они справятся. — Скребу ногтями по ткани пиджака. — Только не уезжай.

Никогда я не казалась себе такой ущербной, как сейчас. Дико страшно за Лену, страшно за нас с Глебом. И все же... не могу отпустить Марка. Унижаться готова, в ногах валяться, лишь бы остался, не испытывал нас обоих на прочность.

— Я не могу бросить все на Кирилла. К тому же дом не то место, где удобно решать некоторые вопросы, — звучит так тихо, что с трудом различаю слова.

— Ты так и не научился мне врать. — Руки плетьми опадают вдоль тела.

— Зато, надеюсь, научился беречь.

Марк отдирает себя от меня. Вижу, что против воли, как сломанный робот с негнущимися пальцами. Чувствую, что не хочет.

— Засунь свое умение... — Я озираюсь по сторонам. — Туда же, куда этот, — кивком указываю на Хаванского, — должен засунуть свои дурацкие шутки.

Роль Хатико дается мне с огромным трудом. Стараясь не замечать своего нового охранника, я до поздней ночи изучаю доклады с недавней парижской конференции по ЭКО. Чтобы не запаниковать, гоню от себя мысли о Лене. И тренирую мелкую моторику — пишу Марку СМС и тут же их стираю.

Примерно в таком же режиме проходит и утро. Нервы на пределе, в голове каша, а глаза постоянно слезятся, будто я подхватила какую-то болезнь.

Разница лишь в Глебе. Школа для него временно под запретом, поэтому развлекать и отвлекать сына приходится самостоятельно. А еще отличие в завтраке.

Не в пример Шаталову, который утром питается одним эспрессо, Хаванский съедает двойную порцию омлета, вливает в себя пол-литра кофе, а через час шлифует все каким-то странным коктейлем из бананов, порошка и воды.

Помня, как десять лет назад закончилась наша последняя беседа, я не спешу задавать вопросы или вступать в разговор. Мы кружим по дому, как два волка из разных стай. И только вечером, когда нахожу Хаванского в тренажерном зале вместе с сыном, я нарушаю удобный режим молчания.

— Глеб, у тебя все хорошо? — Рассматриваю необычный тренажер, на котором занимается мой мальчик.

Марк уже показывал сыну, как пользоваться этой штуковиной, но, сколько Глеб ни пробовал, ничего не получалось. До этого раза.

— Да! Дядя Клим умеет обращаться с железом лучше папы! Он меня такому научил! Папа удивится.

— Главное, чтобы дядя Клим не научил тебя чему-нибудь плохому. — Я сурово стреляю взглядом по влажной от пота груди Хаванского. — Тогда он не сумеет даже дожить до разговора с папой, — добавляю тихо, почти беззвучно.

Однако, судя по тому, как Клим следит за моими губами, а затем начинает улыбаться, он услышал каждый звук.

— Если бы мы на физкультуре так занимались! — мечтательно вздыхает Глеб.

— Боюсь, дяде Климу будет скучно в твоей очень приличной школе. — Специально для Хаванского я выделяю слово «приличной», и в этот раз в ответ раздается раскат хохота.

— Она хоро-ошая! — с обидой тянет сын.

— Замечательная, — соглашаюсь. — Проблема в том, что дядя Клим предпочитает трудности. — Хлопаю Глеба по плечу и глазами указываю на выход.

Не представляю, насколько продуктивно эти двое успели позаниматься, но мой мальчик не спорит. Закинув полотенце на плечи, точь-в-точь как это делает Марк, он идет к лестнице и оставляет меня наедине со своим «тренером».

— Не знаю, почему Марк тебе так доверяет, только я не хочу, чтобы ты разговаривал с Глебом и тем более учил его чему-нибудь.

Чувствую себя сумасшедшей мамашкой, которая квохчет над птенцом. Дурацкое ощущение. Попахивает клиникой. И все же ничего не могу с собой поделать. Образ Хаванского, трахающего все, что движется, накрепко застрял в сознании.

— Не знаю, что ты там себе придумала, — в моем же стиле отвечает Хаванский. — Мы с Шаталовым работали. Много. И не всегда одними членами. — Вместо того чтобы обидеться, мерзавец скалится во все тридцать два.

— Спасибо, что без подробностей. — Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов.

— А ты не изменилась, — с эхом отражается от стен. — Все такая же. С порохом в одном месте. Не удивлен, что Марка даже после всего того дерьма, что пришлось пройти, не отпустило.

Скажи Клим что-нибудь пошлое, я бы, наверное, и ухом не повела. Однако намек на прошлое заставляет остановиться.

— Как он уговорил тебя охранять нас? — Скольжу по нахалу внимательным взглядом.

Красивый, хоть и с гадким характером. Высокий, мускулистый. Такой же мощный, как и Марк, только усушенный до совершенного рельефа. Тот самый идеал самца, о сперме которого мечтает любой эмбриолог.

— Я ему должен. — Клим откидывается на тренажере.

Гепард на привале.

— Дай угадаю? Женщину!

— У Шаталова всегда вставал только на умных баб, — восторженно цокает языком Хаванский. — Особый вид извращения.

— Так я угадала? — Почему-то не удивляюсь.

— Девять лет назад он отдал мне свою первую жену. Продал в любовницы. Дорого.

Если бы Клим не сказал о времени, я бы подумала об очередной оргии. До меня. Но по срокам не вяжется.

— Они были в разводе. Потом он переписал на нее свои акции, — вспоминаю сплетню, которую услышала от нашего лаборанта.

— Серьезно? — Хаванский задирает голову и смеется.

Ничего радостного. Никакого веселья. Демонический смех.

— Мне так рассказали. — Передергиваю плечами.

— Мм... Святой Шаталов, который дарит акции! — Лицо Клима внезапно становится серьезным. — Нимб по ночам не слепит? Трахаться, наверное, трудно. Такой прожектор над головой!

— Это неправда?

— Твой Шаталов — последняя расчетливая скотина! Он знал, что скоро в его жизни наступит лютый пиздец, и поэтому подстраховался.

— Хочешь сказать, он не дарил акции?

— Никакой благотворительности! — кивает Клим. — Лишь выгода.

— Тогда я не понимаю... причем здесь его жена и ты?

Это меня не касается. Совсем! Только нервы звенят все громче. От ощущения, что стою на пороге какого-то открытия, становится жарко.

— Ты все еще не поняла? Даже сейчас, когда вы снова сошлись? — Клим наклонятся вперед.

Голубые глаза сверлят мою черепную коробку, губы изгибаются в кривой улыбке. С ямочками, но опасной.

— Просвети. — Засовываю подрагивающие руки в карманы домашних брюк.

— Он был участником судебного процесса. Над вашим общим другом Роговым-старшим. Марк долго шел к этому. Больше года он готовил капкан старому мудаку. Даже согласился на сделку со следствием. А когда все случилось, судьба подкинула ему сюрприз.

Хаванский оттопыривает указательные пальцы и, как дула пистолетов, направляет их на меня.

— Я?..

— У стороны обвинения был всего один свидетель, который присутствовал при передаче денег в ресторане. Говорили, что это какая-то девушка, официантка. Но прямо перед началом суда она исчезла. Растворилась как привидение.

— А Рогов... — Язык почти не слушается. — Его ведь посадили. Как?