Нора (сборник) - Азольский Анатолий - Страница 59

Прекрасная идея! Восхитительная! И едва не сорвавшаяся, потому что Наденька по своим каналам узнала о квартирке, куда будут на часок-другой заезжать жены ответственных товарищей, и о кандидатуре на роль прислуги. Прознала — и затаилась, как-то особо посматривала на Патрикеева, и тот почуял опасность, да и Вениамин честно предупредил: Наденька, если на кого озлится, со свету сживет. Тем не менее Патрикеев пошел к начальству, которое с мукой во взоре слушало его. Потом потекли долгие речи о чистых руках, горячем сердце и холодном уме. Сказано было, что вопрос с борделем еще не утрясен, нет согласия Председателя, но кое-какой смысл в рационализаторском порыве существует. “Подождем и подумаем”.

Помощь пришла с неожиданной стороны. Вениамин приказал срочно прибыть в Теплый Стан — техника уловила прелюбопытный разговор сына и отца. Такие беседы велись во многих квартирах столицы: подходили к концу выпускные экзамены в средней школе, и первейшая родительская обязанность — устроить детей в вузы. Проблема для многих семейств мутная, но не для Малышевых, поскольку Роман гарантированно кончал школу с медалью, собеседование ему не страшно, и Герман Никитич на самого сына возложил право выбора, то есть куда идти учиться. И сын, оказывается, этот выбор сделал, и речь его была выслушана не только отцом.

Срывающимся от волнения голосом, с паузами и запинаясь, Роман обличительно заговорил о моральном разложении социализма. Сказал, что он, секретарь комсомольской организации школы, был не так давно по делам своим в райкоме и стал невольным свидетелем разговора, которому поначалу не поверил, но позднее навел справки и понял, что собеседники говорили правду, а была она в том, что бюро райкома не выгнало из партии директора рынка, растлившего школьницу, дало “строгача”, с милицией снеслось и уголовное дело замяло по той причине, что арестование директора означает назначение нового, которому еще надо воровать и воровать, чтоб набить карманы по самую завязку, а старый наворовал столько, что уже имеет возможность не брать ни копейки, то есть он отныне честный коммунист. Невероятная история эта побудила его, Романа, внимательно всмотреться в окружающую действительность, и он увидел мрак стяжательства, мир взяточничества и надругательства над всеми святынями, теми, ради которых делалась революция. Но в этом гнусном мире есть и страх, страх перед органами, и только он, Комитет государственной безопасности, в состоянии удерживать воров и стяжателей от разграбления государства. Поэтому, делал вывод грядущий медалист и сегодняшний комсорг, будущее свое он представляет так: служба в Комитете государственной безопасности! Он подает заявление о приеме его на учебу в Высшую школу КГБ.

Возрадованные Вениамин и Патрикеев поднялись и пожали друг другу руки, соединив их над магнитофоном, с надеждой поглядывая на него.

Ответ Германа Никитича отнюдь не охладил их. Отец, не возражая и не одобряя, спокойно сказал, что в любом случае уважает выбор сына. Однако должен заметить, — продолжал он, не повышая голоса, — что государство как единое целое не может ни развиваться, ни разлагаться по частям, и Роман не прав, приписывая стране всеобщее воровство и чистую, исключительную роль органов безопасности. Там те же самые болезни, но только в скрыто-запущенном виде. И там, как везде, как во всем лагере социализма, как и в странах капитализма, наконец, царствует миф, иллюзии, и социализм, кстати, такой же миф, как и капитализм, и, возможно, цивилизация — всего лишь степень самооглупления человечества мифами. То есть, если Роман верит в КГБ, то пусть становится офицером КГБ. Таково было решение отца.

Это была неслыханная удача, и начальство поздравило всю группу с крупным успехом. К школьникам относились в “Вышке” с пренебрежением, абитуриенты — люди неизученные, психика их еще не сформирована, установочные данные на них зыбкие, от молокососов этих жди любых подвохов. Начальство, однако, снеслось с руководством, и “Вышке” приказано было благосклонно принять документы Романа Германовича Малышева. Что и было сделано. Патрикеев и Вениамин вздохнули с облегчением. Роман Малышев сдаст, несомненно, вступительные экзамены, не все, конечно, а положенные медалисту, станет курсантом высшего учебного заведения Комитета государственной безопасности СССР, о чем исподволь известят зарубежных коллег Германа Никитича, и те в Лондоне примут его настороженно. А если он и протащит через кордон искомый документ, то оценят провоз его как провокацию, а сам документ — отлично сработанной фальшивкой. В будущем же таланты Германа Никитича найдут применение в “Вышке”, где он сможет читать курс лекций по теории и практике наружного наблюдения. Не исключено, что одновременно с избранием Г.Н. Малышева членом-корреспондентом Академии педагогических наук он будет повышен в звании до полковника.

У Патрикеева появилось свободное время, так нужное ему, чтоб как-то разрешить мучительную борьбу с собой, потому что к нему всё прилипчивее льнула театральная знакомая Лена, она часто звонила ему домой; со страхом начинал он понимать, что чем-то понравился ей, и девушка эта постоянно напоминала ему о Блондинке; иногда в театре плечи их соприкасались, и тогда голова его поникала в смущении; он смотрел на нее сбоку, видел нос, четкие линии губ, розовое ушко, светящееся сквозь прядки волос. И — что пугало — никакого желания обнимать, целовать и оголять плечи, грудь, — и всё потому, что была она не совсем обычной девушкой, а дочерью заместителя заведующего Вторым европейским отделом МИДа, то есть не пара ему, и когда — на другой же день после первой встречи — он, осторожности ради и номер телефона зная, поинтересовался, с кем столкнула его судьба, то напуган был, и такая еще мысль залила черной ваксой девушку: а не Наденька ли всё подстроила?

Ни матери, ни сестре не говорил он, где служит-работает и кем. Уверял, что в секретной организации, занятой ракетами, и Лене внушил то же самое, не скрыв, однако, учебу в заочном юридическом. Пришлось ей поверить, однажды позвонила ему, дома не застала, заговорила с матерью, а та в старческой болтовне и пожаловалась — сын, мол, в вечерней смене и некому сходить в аптеку за лекарствами. А Лена — что очень настораживало — была практичной и деловой, воспользовалась предлогом, прибыла к матери, лекарство, конечно, принесла, но и насытила любопытство свое: квартиру рассмотрела, убедилась, что кроме матери и сестры никого из женщин в ней нет и не было, книги на полке изучила и убедилась, что насчет юридического — никакого вранья нет.

Что делать с ней — Патрикеев не знал, а самого очевидного страшился. Сделает предложение, женится — и голая правда выпрет: “Семерка”, Седьмое управление КГБ! И какая жена, даже введенная в заблуждение, потерпит мужа, который днями и ночами пропадает неизвестно где, а ясным солнечным утром почему-то берет с собою зонтик в сумке, плащ, банку консервов и кое-что из одежды. А в отделе нехорошо усмехнутся — никак, спросят, злоупотребил служебным положением? И не докажешь же, что случайно познакомился, не объяснишь, что на дипломатов нацелена особая группа.

Она дважды приглашала его к себе, намечались, разумеется, смотрины. Отец ее, это уж точно, только порадуется такому зятю: работяга в семье укрепит его отнюдь не шаткое положение в министерстве, диплом юриста позволит трудоустроить парня из пролетарского сословия.

Как ни крути, а что-то надо делать, порывать, что ли, с Леной, — и Патрикеев проклинал тот день, когда сдуру сунулся в грузчики транспортно-экспедиционной конторы.

Что ни решай, а надо ждать окончания этого затянувшегося дела. Как только приказом начальника Высшей школы КГБ Малышева Романа Германовича примут в ряды чекистов, можно напроситься в длительную командировку. В маленьких городах местные наружники так примелькались, что для заполнения брешей часто вызывали столичных.

Софья Владиленовна забрала дочь с собою и укатила на юг. Решению сына она не противилась, изредка позванивала в Москву и получала благоприятные вести: мальчик прошел первый тур собеседования на политические темы, и ныне он в учебном лагере, где вместе с будущими однокурсниками готовится к экзаменам. Герман Никитич утрясал институтские дела свои, попыток выйти из-под контроля не предпринимал. Он был дома и валялся с книжкой на диване, когда встревоженный агент у подъезда доложил: