Будет скафандр – будут и путешествия - Хайнлайн Роберт Энсон - Страница 29

• Предыдущая
• 29/55
• Следующая

Когда настало время есть, нам сбросили две банки, но Джок сказал, что не испытывает аппетита и предложил мне свою банку. Той «ночью» он все сидел и пытался бороться со сном.

Проснулся я как после кошмарного сна, в котором, бывает, не можешь шевельнуться. Но это был не сон – незадолго до пробуждения меня облучили синим светом.

Джок исчез.

Больше я никогда не видел ни того, ни другого. Отчасти мне их даже не хватало… По крайней мере – Джока. Стало, конечно, намного легче – не надо было все время быть начеку, и я мог позволить себе роскошь вымыться. Но очень надоело мерить клетку шагами одному.

Никаких иллюзий касательно этих двух типов я не испытывал. Наверное, нашлось бы больше трех миллиардов человек, с которыми делить заключение было бы много приятнее, чем с ними. Но, какие-никакие, они были люди. Тим казался опасно холодным, как нож гильотины. Но у Джона сохранились какие-то туманные представления о зле и добре, – иначе он не стал бы пытаться найти оправдание своим поступкам. Можно предположить, что он просто был безволен.

Но я вовсе не считаю, что понять – значит простить. Если встать на эту точку зрения, дойдешь до того, что начнешь распускать слюни над судьбой убийц, насильников и похитителей детей, забывая при этом об их жертвах. А это неправильно. Жалость у меня может вызвать судьба Крошки и других, попавших в ее положение, но никак не судьба тех преступников, чьими жертвами они становятся. Мне не хватало болтовни Джока, но существуй возможность топить подобных ему людей сразу же после рождения, я делал бы это собственными руками. А о Тиме и говорить нечего.

И если они попали в суп вурдалакам, мне, ей-богу, совсем их не жалко, даже если завтра меня ожидает та же судьба. Пожалуй, суп – это лучшее, что может из них выйти.

Мои бесплодные размышления прервал взрыв – резкий треск, похожий на удар бича, громовой раскат, а затем шипение, свидетельствующее о понижении давления.

– Какого черта! – вырвалось у меня. Затем я добавил: – Надеюсь, вахтенный знает свое дело, в противном случае нам всем конец.

На Плутоне, насколько я знал, кислорода нет. Во всяком случае, так утверждали астрономы, а я не испытывал желания проверять их утверждения на собственной шкуре. Уж не бомбят ли нас? Вот было бы здорово. Или это землетрясение?

Мысль о землетрясении – предположение отнюдь не праздное. Та статья в «Сайентифик Америкен» – о «лете» на Плутоне – предсказывала «острые изостатические колебания» по мере повышения температуры. В переводе на нормальный человеческий язык эта изящная фраза означает: «Держись за шляпы, крыша падает!»

После того, как я однажды попал в землетрясение близ Санта-Барбары, я на всю жизнь усвоил прописную истину, с которой калифорнийцы рождаются, а все остальные запоминают после первого урока: когда земля трясется, беги наружу!

Минуты две я проверял, набралось ли у меня достаточно адреналина, чтобы прыгнуть на восемнадцать футов вместо двенадцати. Оказалось, что нет. Но я продолжал заниматься этим еще полчаса, потому что больше делать было нечего, кроме как грызть ногти.

И тут я услышал свое имя:

– Кип! Кип, где ты?

– Крошка, – завопил я. – Сюда! Сюда!

Целую вечность длиной в три удара сердца стояла тишина.

– Кип?

– Да здесь я, внизу!

– Кип? Ты здесь, в этой яме?

– Да! Да! Ты что, не видишь меня? – Ее голова показалась в проеме потолка.

– Теперь вижу. Ой, Кип, как я рада!

– Так чего ж ты плачешь тогда? Я тоже рад.

– Я не плачу, – всхлипывала она. – Кип… Кип…

– Ты можешь вытащить меня отсюда?

Она осмотрела отверстие и сказала:

– Оставайся, где стоишь.

– Эй, не уходи! – Но она уже ушла.

Прошло две минуты, но мне они показались неделями. Наконец она вернулась с нейлоновой веревкой. Умница!

– Хватайся! – крикнула Крошка.

– Погоди секунду. Как она закреплена?

– Я тебя вытащу.

– Нет, не вытащишь. Наоборот, мы окажемся в этой дыре оба. Найди что-нибудь, за что можно ее зацепить.

– Я подниму тебя.

– Крепи веревку, тебе говорят! Живо!

Она снова исчезла, оставив конец веревки у меня в руках. Вскоре я услышал издалека:

– Готово!

– Проверка! – завопил я в ответ и повис на веревке всем телом. Она держала. – Лезу! – завопил я снова, что было мочи, и выскочил наверх вместе с «у».

Крошка бросилась ко мне, одной рукой обняла меня за плечи, сжимая при этом другой мадам Помпадур. Я стиснул ее в объятиях. Она стала еще меньше и тощее, чем раньше.

– О, Кип, было так ужасно!

Я потрепал ее по худеньким лопаткам.

– Знаю, знаю. Что будем делать? Где…

Я хотел спросить, где черволицые, но Крошка разразилась слезами.

– Кип, наверное, она погибла!

– Кто она? – спросил я, ничего не понимая, потому что содержимое моей головы превратилось в кашу.

Крошка казалась не менее изумленной, чем я.

– Как кто? Материня!

– Вот оно что! – На меня вдруг нахлынула печаль. – Ты точно знаешь? Она ведь говорила со мной до самой последней минуты, а я жив.

– Что ты несешь… А, да нет, Кип, я не про прошлый раз. Я про сейчас.

– Сейчас? Так она была здесь?

– Здесь, конечно, где же еще?

Вопрос, прямо скажем, неумный, учитывая масштабы Вселенной. Я-то давно уже решил, что Материни здесь нет, поскольку Джок ничего о ней не говорил. А я думаю, что Джок либо сказал бы, что она здесь, либо придумал какую-нибудь изощренную ложь из чистого удовольствия поврать. Но коль скоро он не делал ни того, ни другого, он просто не знал, кто она и где. Может, он вообще видел ее только раз – как горб на моем скафандре.

Я так был уверен в своей «логике», что очевидный факт до меня дошел не сразу.

– Крошка, – сказал я, задыхаясь, – у меня такое чувство, вроде я потерял собственную мать. Ты точно знаешь, что она погибла?

– Как будто, а не «вроде», – машинально поправила меня Крошка. – Нет, не точно, но она там, снаружи, так что…

– Постой-ка. Если она там, то она должна быть в скафандре.

– С тех пор, как уничтожили ее корабль, скафандра у нее вообще не осталось.

Я понимал все меньше и меньше.

– Как же они доставили ее сюда?

– Загерметизировали в камере и принесли. Что нам теперь делать, Кип?

На это у меня было несколько ответов, и все неправильные – я их уже обдумал во время заключения.

– Где Черволицый? Где они все?

– Мертвы, наверное.

– Надеюсь, ты права. – Я огляделся, ища какое-нибудь оружие. В жизни не видел более пустого помещения. Мой игрушечный кинжал лежал всего лишь в восемнадцати футах от меня, но лезть за ним мне не улыбалось. – А почему ты так считаешь?

Оказалось, у Крошки были веские причины так считать. Хотя с виду у Материни не хватило бы силы, чтобы разорвать газету, она восполняла недостаток мускулов качеством мозгов. Материня сделала то, о чем мечтал я – прихлопнула их всех одним махом. Спешить она не могла, потому что требовалось сочетание многих обстоятельств, некоторые были ей неподвластны, поэтому приходилось выжидать их благоприятного стечения.

Прежде всего, требовалось дождаться момента, когда здесь останется минимальное количество черволицых. Мы действительно находились на гигантской опорно-перевалочной базе-космодроме, но в большом количестве персонала база не нуждалась. Необычное столпотворение, которое я здесь увидел в первый день, как раз и было вызвано прибытием нашего корабля.

Во-вторых, следовало выждать момент, когда базу покинут все корабли, потому что справиться с кораблем Материня не смогла бы – он оказался бы вне пределов досягаемости.

В-третьих, атаку следовало начинать в тот момент, когда черволицые ели. Когда на базе их оставалось настолько мало, что столовая могла работать в одну смену, они обычно собирались все вместе у большого корыта и лакали из него месиво – сцена, достойная пера Данте. Таким образом, все враги сгрудились бы в одну цель, за исключением, может, одного-двух вахтенных.

• Предыдущая
• 29/55
• Следующая