Андрей Капица. Колумб XX века - Щербаков Алексей Юрьевич - Страница 30

За все эти годы я не находил достаточно значительного повода, чтобы ее открыть. Теперь я буду очень рад, если команда и строители „Арктики“ примут от меня этот подарок с самыми искренними поздравлениями с выполнением заветов Степана Осиповича Макарова и с крупнейшим научно-техническим достижением. А у меня будет чувство удовлетворения, что я не зря хранил эту бутылку 50 лет!

С большим приветом и с самыми лучшими пожеланиями команде и строителям ледокола „Арктика“.

Капица»[173].

Однако джин этот он так и не подарил. Бутылка оказалась керамической, и все ее содержимое за долгие годы улетучилось…

«Когда я узнал, что Советский Союз снаряжает экспедицию в Антарктиду, я бросился в Главсевморпути, где эта экспедиция комплектовалась, — вспоминал Андрей Капица. — Здесь я познакомился с Михаилом Михайловичем Сомовым (доктор географических наук, полярник, океанолог, будущий заместитель директора Арктического и Антарктического института (ААНИИ) в Ленинграде, Герой Советского Союза, возглавлял дрейфующую полярную станцию „Северный полюс — 2“, а также Первую Комплексную, 8-ю и 9-ю Советские антарктические экспедиции. — Прим. авт.).

Под руководством М. М. Сомова мы начали сборы. Нас было очень мало, всего пять человек, когда было принято решение создать Первую советскую антарктическую экспедицию. И через пять месяцев корабль уже должен был уйти в Антарктиду. Пять месяцев — это очень мало, чтобы создать экспедицию.

Никто ничего не знал про Антарктиду, оказалось, что я знаю о ней чуть ли не больше всех. Мы бросились собирать информацию. Были собраны все книги об Антарктиде, в Госфильмофонде в Белых Столбах отыскались старые киносъемки экспедиций Скотта, Берда; мы допрашивали участников наших антарктических китобойных флотилий, хотя, правда, они никогда не ступали на берег ледяного континента…

Потихоньку комплектовался состав: транспортный отряд, авиационный отряд, строительный, научный… Но все это было медленно. А надо было начинать с быстрых заявок. В то время все можно было сделать только по заявкам. Заявки подавались в министерства — они их обрабатывали, передавали в главки, главки — на заводы. Эта сложная бюрократическая процедура обычно занимала несколько лет. А нам нужно было сделать за три месяца! И вот, нам дали необычные полномочия, чтобы мы подавали заявки сразу, минуя все эти препоны.

В Антарктиде я собирался изучать толщину льда сейсмическим методом. Значит, мне нужно было научиться взрывать. А я не умел взрывать. Так что пришлось пройти школу взрывников — я ее окончил ускоренным методом за месяц, овладевая взрывным делом по вечерам. Но самым сложным оказалось получить разрешение на покупку взрывчатки. По закону надо было указать склад, где будет находиться взрывчатка. Тогда в Главное управление милиции города Москвы пошло такое письмо: „Советская Антарктическая экспедиция просит дать разрешение на хранение взрывчатки в Антарктиде. Место хранения указать не можем, так как этот район еще не нанесен на карту мира“. И внизу резолюция начальника московской милиции — „разрешить“. До сих пор храню копию этого потрясающего документа!

…Один раз по молодости я тогда совершил страшную ошибку. Хотя другие, может быть, так бы не посчитали. Сомов мне особенно доверял — молодому, непьющему, крепкому, спортивному. Я тогда был кандидат в мастера спорта по десятиборью, поэтому Михал Михалыч доверил мне самое сокровенное. Сомов сказал мне: „Заявку на спирт составишь лучше ты. Опроси все отряды — авиационный, строительный, научный — сколько кому надо“. Ну, я опросил — получилось порядка 800 литров. Михал Михалыч посмотрел: „Сократи вдвое, все хитрецы — завышают“. Ну, 400 литров. Я заполнил форму, а я понимал, что заявка у нас министерская, — и отправил. Когда мы прибыли в Калининград и началась погрузка, а я как раз грузил взрывчатку, привез ее на самолетах, в крюйткамеру — это специальное помещение на корабле, где хранится взрывчатка, раздался звонок с местного спиртзавода: „Прибыл ваш спирт“. — „Ну, мы сейчас пришлем машину“. Чего там — четыре бочки! Приезжаем с нашим начальником хозяйственной службы Якубовым — оказалось, для нас лежит сорок тонн! Что такое, почему?! Выяснилось, что министр выписывает спирт не в литрах, а в гектолитрах, и нашу заявку выполнили в столитровой размерности! Надо сказать, наш хозяйственник не растерялся. Сбегал на корабль, заказал сразу десять грузовиков, выкинул всю мою взрывчатку из крюйткамеры и запер туда спирт. Ключ забрал, естественно, себе. А взрывчатку мою погрузили в спасательные шлюпки. Якубов сказал: „Все равно тонуть будем в Антарктиде, спасательные шлюпки не потребуются“»[174].

О том, как другие попадали в ту экспедицию, рассказал большой друг Андрея, известный мерзлотовед и гляциолог, доктор географических наук, почетный член Русского географического общества Борис Иванович Втюрин: «Я был на курс старше Андрея, как раз оканчивал аспирантуру, и он пригласил меня в Антарктиду. Они с Юрой Моделем тогда вынудили меня досрочно защитить кандидатскую диссертацию: „Давай, мы тебя сейчас освобождаем от всего, защищай досрочно!“ Я должен был это сделать осенью, а защищался в мае. И вот помогал Андрею. Помню, как он энергично взялся за подготовку. Достать приборы не так-то просто было. Но тут уж он старался. Конечно, сыграла роль фамилия — отказов ему не было. Как только обращался — обычно сразу: „Пожалуйста!“ Поэтому подготовились мы неплохо.

Вообще-то меня не пускала туда медицина — у меня была основательно повреждена рука (Б. И. Втюрин воевал командиром взвода и роты на Воронежском, Степном, 1-м Украинском и 1-м Белорусском фронтах, был трижды тяжело ранен, награжден орденами Отечественной войны I степени и Красной Звезды. — Прим. авт.). Но, оказалось, начальник экспедиции имел право брать под личную ответственность. А с Сомовым я познакомился раньше: в 1954 году мы с Шумским (Петр Александрович Шумский, доктор географических наук, один из основателей советской школы гляциологии, исследователь Арктики и Антарктики. — Прим. авт.) были на станции „Северный полюс — 3“. Нас туда пригласили изучить льдину, на которой дрейфовала эта станция. И летели мы туда все вместе. Поэтому Сомов меня уже знал. И Шумский тоже его уговорил меня взять. Так я попал туда».

Когда на Первой конференции по Антарктике, проходившей в Париже 6–10 июля 1955 года, распределяли места между странами для постройки антарктических станций, Советский Союз на правах первооткрывателя Антарктиды, как наследник Российской империи, претендовал, разумеется, на Южный полюс. Но советская делегация к началу конференции опоздала. Она приехала, когда все места были уже разобраны, и Южный полюс «отошел» к США. Советским людям не положено было искать легких путей, поэтому на Второй Антарктической конференции в Брюсселе в том же году руководитель советской делегации Михаил Михайлович Сомов указал на две самые труднодоступные точки внутри континента — Южный магнитный полюс и точку, равноудаленную от всех морских берегов Антарктиды — так называемый Полюс относительной недоступности, или ПОН (Полюса недоступности как географический термин ввел канадский полярный исследователь Вильялмур Стефанссон в 1920 году). Ближайшая к этим точкам береговая база, от которой было бы удобно осуществлять снабжение, должна была быть построена в Восточной Антарктиде напротив Австралии, прямо посреди ее антарктического сектора, учрежденного еще в 1933 году. А дипломатических отношений между СССР и Австралией тогда не было. Вернее, они были с 1942 года, но 23 апреля 1954-го все испортил третий секретарь посольства СССР в Канберре Владимир Михайлович Петров, сообщивший австралийским властям о наличии в стране советской агентурной сети. Но Австралия тогда не стала препятствовать строительству «у себя» береговой научной станции Советского Союза, сделав жест доброй воли.