Целитель 11 (СИ) - Большаков Валерий Петрович - Страница 14

А вот, когда Капитон Иваныч поинтересовался, правда ли, что оперуполномоченный Щукин владеет арабским и фарси, до опера стало доходить.

«Так точно, товарищ полковник!» — браво ответил Шурик.

Спасибо тете Калерии — с детства ставила ему произношение. Саму-то где только не носило. С юных лет Советскую власть в Гиляне устанавливала, за Джунаид-ханом гонялась, а когда чуток остепенилась, перешла на посольскую работу. С сорок третьего — в Тегеране, потом в Багдаде и, вроде бы, в Каире. До сих пор как бедуинка — смуглая, тощая и очень подвижная…

…Щукин поежился — свежий порыв бриза окропил лицо холодными солеными каплями. Пока добирался до места на крейсере «Грозный», разнежился — круиз «Из зимы в лето»! Заодно и свыкся со статусом нелегала.

Шурик согнал улыбку. Одному Аллаху известно, как он тогда, в кабинете Горохова, не заорал: «Да! Да! Я согласен!»

Это же мечта была, самая сокровенная, и, как ему думалось, несбыточная — войти в образ Штирлица. А она сбылась… Пусть и на восточный манер, но сбылась же!

Конечно, до резидента ему ох, как далеко. Александр Щукин в роли Хаджи-Махмуда всего лишь полевой агент, но всё же, всё же…

Шурик вздохнул — счастливо и тревожно. Свыкся-то он, свыкся, а вот вжиться…

Трудно. Всё вокруг очень и очень чужое, зачастую враждебное. Творить намаз пять раз в день — самое простое, элементарное, в привычку уже вошло.

Даже контрабандисты вместе с ним славили Аллаха в заутреню-фаджр. Раскатывали коврики по палубе, и…

«Субхаанакя аллаахумма ва бихамдика, ва табааракясмука, ва та’алляя джаддука, ва ляя иляяхэ гайрукь…»

…Солнце еще и не думало вставать, когда отчаливали — смутные фигуры еле проступали в темноте, а вот резкая гортанная речь звучала поразительно чисто и ясно.

«Бисмилла!» — и за расписной кормой дау зачернели скалы острова Кешм, пряча светлеющий горизонт, а впереди дышал Ормузский пролив, накатывая пологие валы.

Гигантские супертанкеры только готовятся к отплытию, накачиваясь «черным золотом» в портах, а экипажи иранских катеров терпеть не могут «собачью вахту» — перед рассветом самый сон… Правда, в тесных закутках на корме дау припрятаны «Узи» и даже пулемет «Гочкис», но это на крайний случай — стычка с флотом, пусть даже «москитным», станет фатальной для Черного Абдуллы. Легче «подмазать», кого надо…

Мысли в голове замедляли свое кружение, Щукиным овладевала дрема.

— Иншалла! — пробилось из яви в сон, и он вздрогнул, ошалело вертя головой.

— Земля, хаджи! — беззубо заулыбался хромой Мустафа, держась за натянутый штаг.

— Аль-Хамду ли-Ллях! — поспешно восхвалил бога Шурик, и вопросы, ждущие ответа, завертелись вновь, теребя сознание.

Впереди, отражая зоревые лучи, дыбились скалы и стелились песчаные берега полуострова Мусандам — владения султана Омана, его величества Кабуса бен Саида Аль Саида, да будут благословенны дни его.

Теперь нужно добраться до Тумрита, где окопались американские летчики, там встретить связиста и — в порт Салала. Именно туда, изгнанные изо всех гаваней Персидского залива, сплылись корабли США. И начнется работа в тылу врага…

— Иншалла… — прошептал Хаджи-Махмуд. — Дай бог…

Тот же день, позже

Средиземное море, к востоку от Фамагусты

Мне всегда больше нравился Горький, чем Чехов. Наверное, оттого что пролетарский классик был не чужд изыска, красивостей, вычурности даже, не удовлетворяясь «простыми средствами» Антоши Чехонте.

Однако море не смеялось по-горьковски, и не стонало по-чеховски. Необъятная синяя гладь беззаботно колыхалась на осеннем солнце, словно готовясь к зимним штормам. Хотя какая уж тут зима! Плюс восемнадцать в тени…

Нас, правда, задела краешком буря, разыгравшаяся западнее, у берегов Антальи, и яхту отнесло к Кипру. Мы не стали спорить с ветром, даже задержались чуток в Фамагусте, поправить такелаж, а с утра легли на прежний курс — в Тартуссу.

Базы советского флота строились и южнее, в Сайде и Тире, но до Сирии куда ближе. А нам бы только до своих добраться!

— Влажное всё… — жалобно вздохнула Рита, скидывая простыню. — Морская романтика…

— Лучше дома, да? — улыбнулся я.

— Ну!

«Беременная девушка» подсела ко мне, и положила голову на плечо.

— А все равно, — вымолвила она задумчиво. — Хорошо! Ну, да, в камере было страшно, но… Знаешь, меня не покидало ощущение, что все происходящее… как дети говорят: «Не взаправду»! Понарошку, будто в театре самодеятельности. Казахи эти… Янки с турками… Всё так несерьезно! А теперь и вообще — красота! Еще бы не эта сырость…

— В следующий раз будем спасаться на яхте покомфортабельней, — ухмыльнулся я, — с кондиционерами и ванными!

— Да хотя бы с душем! — хихикнула Рита.

— Тебя не тошнило в качку? — запоздало озаботился я.

— Не-а! Вестибулярочка у меня тренированная. Чемпионка Первомайского района по художественной! Помнишь?

— Помню… а как же… — выговорил я стариковским дребезжащим голосом.

— А «старпер» — это что? — лукаво прищурилась девушка. — «Старый перец» или…

— Или! — засмеялся я. — Одевайся скорей, а то нам шакшуки не достанется.

— Фу-у! — надулась Рита. — Не хочу я этих яйцов с помидорами!

— Не яйцов, а яиц.

— Все равно не хочу!

— Пошли, пошли, «пузатик»…

— Опять дразнишься?

— Вот, наглая! — изобразил я возмущение. — Сама же рвалась в роддом! А туда с тонкими талиями не пускают!

Девушка тут же выпятила губу «сковородником», и заныла:

— Ты меня теперь разлю-юбишь, жиропупу…

Пришлось мне идти обнимать и ворковать:

— Ну, здрасте! Ты ж у меня красоточка… Венерочка…

— Ага, венерочка… Кроманьонская! Бегемотиха с восьмым размером и во-от с таким животярой!

Узкая дверь в каюту отворилась, и внутрь заглянула Марина.

— Капризничает? — белозубо улыбнулась она.

— Кочевряжится, — подтвердил я.

— А нам положено! — важно заявила «жиропупа», и показала мне язык.

— Кому это — нам?

— «Пузатикам!» — гордо задрав голову, Рита покинула каюту.

— Ковыляка, — сказал я негромко, и шагнул следом.

Яхта выглядела настоящим парусником — той самой бригантиной с «флибустьерского дальнего синего моря». Прямые паруса на фок-мачте были убраны, «Зоар» шла под грота-триселем с топселем. Вдобавок ловили ветер стаксели, растянутые между мачтами и окрылявшие бушприт.

Мощный дизель на яхте тоже имелся, но он молчал за ненадобностью — ветер с норд-веста задувал, как полагается, ладное суденышко так и неслось навстречу Азии.

Нельзя было сказать, что я совершенно успокоился, но в эти неспешные часы, стоя в тени парусов, вбирая плеск волн и скрип снастей, я испытывал полное умиротворение. Ну, почти полное…

— Етта… Миша! Не отрывайся от коллектива!

Вайткус, снова вернувший себе образ добродушного медведя, качнул пузатой бутылкой кьянти.

— Присоединяйся! Спрыснем.

Улыбавшийся Рустам протянул мне пластиковый стаканчик.

— А по какому поводу пьянка? — я подставил посуду.

— Здрасте! — фыркнул Ромуальдыч, прицельно наклоняя горлышко. Рубиновая струя плеснула, наполняя сосуд наполовину. — Седьмое ноября, однако!

— А я и забыл совсем… — смутился я. — Ну, поехали!

Одноразовые стаканчики сошлись без шума. И Ядзе налили, и Марине, и даже Рите — «пузатик» чокался гранатовым соком.

— Ура, товарищи!

Тот же день, раньше

Ливан, Бейрут

Легкий «Дассо-Фалькон» домчал Ершова за какой-то час, аккуратно сев в аэропорту Бейрута, но для Григи время тянулось густой смолой, мучая неизвестностью и выматывая нервы.

Двое суток он мотался по горам и долам Курдистана, пока турецкие рыбаки не передали весточку — семеро «руслар» бежали из тюрьмы, и с ними «Мармарин-ханум». Сами поднялись на борт яхты «Зоар», и отчалили, держа курс на зюйд-ост…