Агафон с большой Волги - Федоров Павел Ильич - Страница 60

• Предыдущая
• 60/72
• Следующая

– Теперь многие хотят познать, почему у нас в сельском хозяйстве больше шипов, чем роз, – сказал он и задумался.

– И мне хочется честно познать стратегию и тактику хозяйствования, – проговорил писатель.

– Об этом стоит серьезно подумать.

– Я говорю обобщенно. Вы меня понимаете? – спросил гость.

– Можно немножко и расшифровать, – улыбнулся Антон Николаевич.

– Производительность труда, передовой опыт доярки… – продолжал писатель. – Вся высокая миссия нашей пропаганды летит в пустоту. Я сам бывший мужик, езжу по области и не могу избавиться от мысли, что Россия-матушка только еще начинает учиться, как нужно в совхозах, колхозах выращивать хлеб, кормить скот, беречь машины. Мы наделали сотни тысяч самых совершенных сельскохозяйственных машин, выучили армии инженеров и агрономов, а хлебушко порою покупаем где-то на золото. Где же она, наша главная стратегия и тактика, Антон Николаевич, в чем главный смысл? Для меня, как литератора, эта истина имеет практическое значение. Очерк, рассказ или повесть – вот что я должен положить на стол редактора! Легко сказать!

– Значит, трудновато не только партийным работникам? – снова усмехнулся Антон Николаевич. – Не будем, Петр Иванович, усложнять вопроса; самыми главными были и остаются наши труженики, люди. А мы лишь руководители над ними – стратеги и тактики, по ступенькам сверху донизу, от министра до бригадира!

– Мне приятно это слышать от вас. Я это все понимаю. Да, да! – громко проговорил Петр Иванович.

– Извините. Я думаю, что не все… Например, про доярку… – Антон Николаевич умолк. Взяв с тарелки бутерброд с колбасой, посмотрел на него словно на диковинку, положил обратно. – И дояркой мы командуем, а она, как настоящая хозяйка, именно делает то, что любят все стратеги и тактики намазывать на хлеб.

– Ох, золотые слова! – восхитился Петр Иванович.

– Мы надеваем на нее белый халат, даем хорошо ею же накормленных коров, вооружаем современным доильным аппаратом, получаем те жирные сливки и, облизнувшись, тут же забываем о той самой высокой миссии, которую она каждый день совершает… Нельзя забывать человека. Это и есть самое главное.

Хорошие слова сказал он тогда писателю – не забывать о человеке. А сам направил бывшего студента в совхоз и только раз за это время случайно повидал его и побеседовал. А он взял да и грохнул из пушки над самым ухом. И грохнул по главному, о чем говорили с писателем.

Статья под названием «Опасный уровень» встревожила не только работников Зарецкой области, но и весь обширный Уральский край. Специальные корреспонденты произвели тщательную проверку фактов на местах, побывали незаметно и в Дрожжевке. Мало того, редакция дала задание своим собственным корреспондентам других областей, чтобы они побывали в совхозных трестах и поинтересовались аналогичными фактами. В Москве целая бригада работников редакции совместно с рабкорами рейдом побывали в многочисленных и уютных кабинетах Министерства сельского хозяйства. Недостатки Чебаклинского совхоза и его соседей служили запевкой, географическим адресом к тем общим тревожным выводам, которые сделала редакция, сопроводив статью соответствующими комментариями. Особенное внимание было обращено на астрономические цифры убытков, как явных, показанных в балансах, так и умело затушеванных красочным, хвалебным многословием объяснительных записок. Вскрывалось и безобразное хранение, плохое использование мощной дорогостоящей техники, и безответственность в подборе руководящих кадров, и дутое, мало чем обоснованное планирование, очковтирательство и бесхозяйственное использование земель. Все это было в той или иной степени во многих совхозах. Да и в совхозах ли только? – спрашивала редакция.

Прочитав дважды статью, задал себе такой же вопрос и Антон Николаевич Константинов. О многих фактах он, разумеется, знал и принимал меры, но порой это было не в его силах. Слишком много было у него дел. Его глубоко возмущали пороки отдельных руководителей, которые при удобном случае пытались втереть очки и райкому партии. Он не раз разоблачал таких деятелей и строго наказывал, но… Они все-таки оставались на своих местах или перемещались и творили свою показуху в районном масштабе. Так, наверное, и в области и в республике…

Константинов позвонил помощнице и попросил вызвать машину. После такой статьи его присутствие в совхозе было необходимо. Константинов решил сделать обсуждение более широким. Он распорядился, чтобы в Дрожжевку, поскольку вопрос касался экономии государственных средств и использования техники, пригласили директоров близлежащих совхозов, секретарей парторганизаций, главных инженеров и главных бухгалтеров. Конечно, можно устроить забавное зрелище, дав возможность публично отхлестать на общем собрании директора совхоза и послать в редакцию выписку из протокола, что факты подтвердились. Но Антон Николаевич твердо решил, что обыватели не получат удовольствия, а, наоборот, увидят хороший урок, который всем пойдет на пользу. С такими мыслями секретарь райкома встал из-за стола и снова взглянул в окно. По серому асфальту густо брызгал дождик, лужи пузырились стекленевшими шариками, предвещая ненастье. Антон Николаевич почувствовал, что проголодался, и ему вдруг захотелось выпить стопку вина. Вспомнив, что в шкафу хранилась та самая бутылка с недопитым коньяком, он позвонил секретарше и попросил бутербродов. Пока Надюша ходила, он достал бутылку и поставил перед собой. Подавая на стол тарелку, она с удивлением покосилась на этикетку бутылки и облизнула губки. Коньяк был французский, купленный в Москве, когда он ездил на пленум. «Возьмет и по секрету расскажет своей подружке, – посмеиваясь в душе, думал Антон Николаевич, – а та еще кому-нибудь шепотком, и пойдет по всему району слава дыбом… Обыватели будут нашептывать, что секретарь хлещет у себя в кабинете заграничные вина, закусывает зернистой икрой, черпая прямо из, банки столовой ложкой, а в магазинах колбасы не хватает». Никому и в голову не придет, что утром, чтобы не будить жену-врача, он вышел потихонечку из дому и не позавтракал.

Антон Николаевич выпил на дорогу смешанный с чаем коньяк и заел кусочком сыра.

– Что с вами? – испуганно спросила Надя и покраснела.

– Хочу запить…

– Так и поверила!

– У вас еще есть ко мне вопросы?

– Пока ничего. Просто хотела спросить, когда поедете в Дрожжевку.

– Скоро. Видите, здесь начинаю запивать, а туда поеду догуливать.

– Это из-за статьи?

– Возможно. Кто-нибудь еще звонил?

– Все время звонят. Спрашивают…

– Ну, а вы как?

– Говорю, что читали.

– Надеюсь, вы в восторге?

– После такого разноса действительно можно запить…

– Так оно и случится. Автора помните?

– Еще бы! Такой парень и вдруг на косточках считает, а сам оказывается… Может, он какой-нибудь скрытый журналист?

– Я тоже так думаю, – тихо проговорил Константинов и улыбнулся.

Догадавшись, что она разговорилась и задержалась сверх меры, Надя вышла, удивляясь неуместно шутливым, с ее точки зрения, словам и поступкам партийного руководителя.

Минут десять спустя он тоже покинул кабинет и уехал. После того как «газик» профырчал у парадного и, разбрызгав лужи, скрылся, Надя вошла в кабинет, открыв шкаф, посмотрела на бутылку. Вино как будто и не убавилось. Выдернув пробку, она поднесла горлышко к носу. Запах ей понравился, и она решила отхлебнуть немножко, так как пить коньяк, да еще заграничной марки, ей никогда не приходилось. Чуть пригубив из горлышка, она опалила себе рот и выплюнула попавшие на язык капли, дав себе зарок, что никогда больше не притронется к этой жгучей жидкости.

По своему характеру Иван Михайлович Молодцов не был беспечным человеком, поэтому появившаяся в «Известиях» статья «рубанула» его, как он сам выразился, под самый корень. Такого удара он совсем не ожидал. В свое время он редактировал районную газету и отлично знал, что за этим последует. Не раз сам писал разгромные передовицы, посвященные тому или другому деятелю, судьба которого была предрешена. Но сейчас Ивана Михайловича удручало то, что о нем говорилось в статье, как о человеке, который вроде и хочет, но не может, а порой может, но не хочет… Это в его совхозе пускали на ветер государственные средства, гробили драгоценнейшую технику и ни черта не заботились о людях, как будто нарочно заставляли чабанов жить в землянках, а доярок и птичниц – в бараках, чуть ли не рядом со свиньями.

• Предыдущая
• 60/72
• Следующая