Предать нельзя Любить (СИ) - Коваль Лина - Страница 32

Пытаюсь снять сапоги, но не получается. Руки настолько дрожат, что даже собачку на замке уловить не могу. Опустившись на пуфик возле входа, закрываю лицо ладонями.

В глазах стоит эта блондинка.

Он.

Его взгляд.

Боже.

Я отказываюсь в это верить. Пока я мечтала о том, что Арс найдёт в себе силы простить меня, он… уехал отдыхать с новой девушкой.

У него отношения?! Вот так?

А как же я? Любовь, о которой он говорил?! Разве настоящие чувства так быстро проходят?

Всю неделю его не было.

Может мои мозги и не такие грандиозные, как у членов семьи Долинских, но два плюс два я складывать умею. Он с ней спит.

В дверь настойчиво стучат, и я подскакиваю, ожидая увидеть Елену Степановну.

Открыв замок, отхожу и шокировано вскрикиваю, когда оказываюсь в захвате сильных рук. В нос проникает аромат мужской туалетной воды. Арсений в том же пуховике, в котором отправился в ту ночь к отцу. Наверное, сказал своей девушке, что вышел по делам. Как-то оправдался перед ней. Да зачем я вообще об этом думаю?!

Он тоже предатель. Не меньше, чем я. Даже больше.

Потому что, когда я согласилась помочь дядя Вите, я Арсения ещё не знала. А он… говорил, что любит.

Долинский больно сдавливает локти и упирает моё тело в стену. Его глаза больше не холодные, в них агрессия, перемешанная с бешеным, опасным пламенем, которым он старается меня продавить.

– Не трогай меня, – кричу вырываясь. – Больше никогда меня не трогай.

– Не ори, – говорит он стальным голосом. – Зачем приходила?

– Отпусти меня, – пытаюсь его оттолкнуть.

Изучаю широкий подбородок и обветренные на солнце, бледные губы. Где-то под грудью умирают последние надежды.

Он больше не мой.

И никогда моим не будет.

В этот момент приходит четкое осознание, что картина, увиденная несколько минут назад, навсегда что-то во мне выключила. Погасло что-то светлое и… живое. Его прикосновения вдруг стали неприятными, отвратительными.

От них впервые в жизни хочется избавиться.

– Зачем приходила? – еще раз спрашивает, сверля меня злым взглядом.

Становится страшно. Он такой большой. Сильный. Волны лютой агрессии, исходящие от него, заставляют нервные окончания сжаться от ужаса.

– Я сказала, отпусти меня. Ты насильно меня удерживаешь, – произношу сдавленно.

Мои слова стопроцентно производят на него определенное впечатление. Наверное, поэтому он наконец-то ослабляет хватку, а мое тело, потеряв опору, медленно оседает на пол.

– Я поверить не могу, – мотаю головой. – Просто не могу поверить, что ты с ней…

– Это не твоё дело, – произносит он мрачно.

– Конечно, не моё, – вскрикиваю. Обидные слезы вылетают из глаз. – Теперь уже точно не моё.

– Мы с тобой расстались. В чем проблема?

– Нет проблем, – всхлипываю, отшатываясь. – Больше нет никаких проблем. Уходи.

– Не устраивай концерт. Ты хорошая актриса, это я уже понял, развивайся в данном направлении и дальше.

Он практически выплевывает эти слова. С отвращением. Безобразно.

– Я просто поверить не могу, – повторяю одно и то же дрожащим голосом, а потом резко поднимаю на него полные слез глаза. Разглядываю безэмоциональное лицо, открытую шею и то, как тяжело вздымается его грудь под футболкой. – Как ты мог так поступить?

Ладонью прикрываю подбородок, чтобы он перестал трястись, а я как-то пришла в себя.

Арсений молча смотрит на мою истерику, лениво закидывает руки в карманы брюк.

– Как ты мог? Ты с ней… а я…

Снова прикрываю лицо руками. Всё тело словно молнией прошибает. Как фотоснимки, один за другим выстраиваются в ряд кадры того, как он теперь любит её.

В самых откровенных, неприглядных деталях.

Подцепляю пальцами резинку и запускаю их в волосы.

Оказывается, внутри меня еще столько слёз, что хоть ковшиком вычерпывай. Но это последние.

Я клянусь мамочкой, что это последние. Сейчас я выреву те, что остались и больше никогда не заплачу из-за него.

Моя боль до такой степени ощутимая, что мне сейчас абсолютно все равно. Пусть видит. Пусть он узнает, что со мной сделал.

С нами сделал.

– Ты умер для меня сегодня, – произношу, немного успокоившись. – Умер.

– Ты умерла для меня еще раньше, – парирует он грубовато. – Поднимайся.

– Если ты думаешь, что я лью слезы по тебе, не обольщайся, – вновь поднимаю на него обозленные глаза. – Я никогда, никогда тебе этого не прощу. После неё я никогда тебя не приму. Даже если ты все узнаешь.

– Всё что надо я уже знаю. И не прошу твоего прощения, если ты не заметила, – уводя глаза, выговаривает глухо. – Зачем приходила?

– Мне нужны мои вещи.

– У меня их нет.

– А где они? – вскрикиваю.

– Я их выкинул. Ты не появлялась почти три недели.

– И что?

– Тебе они были не особо нужны.

– Ты в себе вообще? – поднимаюсь с пола. – Ты их покупал, чтобы выкидывать?

Там же всё. Зимняя одежда, платья для работы, некоторые документы. Обувь. Украшения. Не бог весть какие, но мои! Заработанные.

– Я могу вернуть деньгами, – говорит он сдавленно, извлекая из внутреннего кармана бумажник. – Это был порыв, я не должен был так поступать с твоими вещами. Сколько тебе нужно?!

– Засунь эти деньги себе знаешь куда? – отвечаю резко. – Проваливай.

– Сколько тебе необходимо, чтобы купить зимние вещи? – оценивающим взглядом проходится по моему пальто, высоким сапогам и морщится. – Я готов возместить ущерб.

Ущерб, который ты мне нанес не возместить никакими деньгами.

Дверь неожиданно открывается и на пороге появляется Елена Степановна. Увидя её, я опять срываюсь в слезы и загораживаю лицо волосами.

– Это что здесь происходит? – спрашивает женщина строгим тоном. – Молодой человек покиньте помещение.

– Извините, – выговаривает Арсений холодно.

– Уходите.

По тяжелым шагам и оглушающему стуку понимаю, что он её послушался.

– Ну и что ты расклеилась? – говорит Елена Степановна, снимая с моих плеч пальто.

– Он… там с ней, – жалуюсь, когда женщина скидывает с меня обувь, словно с годовалого ребенка. – Не один.

– Значит, это просто не твой человек. Сейчас мы переоденемся и пойдем пить чай. Ты ведь любишь малиновое варенье?

– Люблю, – киваю и смотрю на деньги, оставленные на тумбочке при входе.

До новогодних праздников я решаю остаться у Елены Степановны. Её сын перебрался в другую страну, а муж несколько лет назад скончался после продолжительной болезни.

Если не считать Кнопку, она совсем-совсем одинока.

Так же, как и я.

Дома меня всё равно никто не ждёт, а здесь встретим праздник вместе.

Дальнейшие дни я веду строго по тому принципу, который так настойчиво рекомендовал Арсений Рудольфович. Он сказал «ходи и оглядывайся». Так, в общем-то, я и живу. Но не потому, что боюсь его великого и ужасного.

Щас же.

Перетопчется, предатель. Просто… опасаюсь, что меня стошнит при встрече.

Он физически мне противен. Нас больше ничего не связывает, слава богу. Было бы печально оказаться в такой ситуации спустя лет десять. Поэтому стараюсь себя настраивать, что всё к лучшему.

Эта простая философия помогает жить.

Мне даже комфортнее теперь воображать, что со мной был абсолютно другой человек. Потому что объяснить, почему так повёл себя Арсений, я не могу.

Нет, конечно, у меня есть оправдание.

Он просто никогда меня не любил. Ни капельки.

Принять это так же болезненно, как забыть.

Пару раз в неделю навещаю Виктора Андреевича. Врачи наконец-то готовят его к операции, так как показатели крови значительно улучшились. Мы много обсуждаем маму и то, какой она была. А ещё отчим рассказывает мне, как продвигаются поиски папы.

Мои родители познакомились в отпуске. В профсоюзе маме оформили путёвку в один из санаториев в Приэльбрусье. Она отдыхала там с коллегой и именно через неё детектив, которого нанял дядя Витя, разузнал кое-какую информацию.