Синий шихан - Федоров Павел Ильич - Страница 58
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая
От таких речей Иван мгновенно вскакивал. Сжимая кулаки, говорил:
– Ты меня, Орина, не позорь! Побью!
– Все равно опозорю… Да и сношка-то не видит, что Митька каждый день, как зюзя…
Сноху Аришка невзлюбила за то, что та хорошо, со вкусом одевалась и умела держать себя на людях. Она была со всеми ровна и ласкова. Аришке казалось, что Марфа делает это нарочно, в пику ей. К Ивану, как к старшему брату мужа, Марфа относилась с почтительным уважением. Ивану это очень нравилось. Покоренный ее вниманием, он по-своему полюбил сноху, приносил ей иногда мелкие подарки и, сравнивая Марфу со своей женой, завидовал брату.
А Митька был действительно счастлив. Угарная страсть к Олимпиаде как-то выветрилась сама по себе, забылась. Вставали они с женой поздно, ложились спать глубокой ночью.
– Я еще никогда так не уставала, – падая на взбитую постель, говорила Марфа и раскидывала руки. По белой подушке рассыпались ее каштановые волосы, с кровати небрежно свисала рука.
Дмитрий не мог оторвать глаз от лица жены, горевшего усталым, нездоровым румянцем.
– Вот и отдохни, – тихо говорил он, склоняя голову рядом с ее теплым плечом.
Счастлив был Дмитрий Степанов, очень счастлив, но иногда вдруг забирался под сердце какой-то маленький паучок и начинал пощипывать, вызывая нудную и непонятную боль во всем теле. Может, оттого, что не любил молодой казак, когда кто-нибудь вольно шутил с его Марфушей, нехорошим взглядом следил за каждым ее движением… А тут еще Зинаида Петровна велела ей сшить платье с открытой грудью. Вот еще выдумали моду, даже ему, мужу, глядеть стеснительно. Сегодня этот казачий хорунжий Гурьев разговаривал с Марфушей, а сам глаза за пазуху пялил. Потом схватил руку и давай целовать… Митьке хотелось запустить в него бутылкой, да Шпак удержал. Этот везде поспевает. Все гости какие-то срамные. Напьются и начинают плести всякую околесицу, иное при женщинах и говорить-то стыдно, а они плетут, а потом Марфу расхваливают, воздушные поцелуи шлют, а у самих губы слюнявые, глядеть противно… Скорее бы уехать отсюда да Петербург посмотреть, там, наверное, люди совсем другие.
«Единственно хороший человек – это инженер Шпак, – продолжает размышлять Митька. – Для него моя жена просто хозяйка, и все, а шашни он завел с Зинаидой Петровной по старому знакомству… Умный, образованный. Дело как разворачивает! Машины выписал, новые шахты закладывает, знающих людей подбирает. Только вот Тарас Маркелович его не любит. Отчего?..»
– Марфуша, ты спишь?
– Засыпаю, Митя, – вяло пошевеливая рукой, томно отзывается Марфа.
– Спросить тебя хочу. – Дмитрий поворачивается на спину, заводит руки к затылку. – Что тебе сегодня говорил тот хорунжий?
– Гурьев, что ли? – встрепенувшись, переспрашивает Марфа.
– Он самый…
– Молол что-то… не помню уж…
– А зачем ты ему руки целовать позволяешь?
– Глупости, Митя… Я спать хочу…
– Ежели он будет целовать твои руки да за лифчик подглядывать, я ему все усы повыдергиваю.
– Ах, Митя, какой ты глупенький! – Марфа обнимает мужа за шею и прижимается к нему.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Возвратившись из города, Тарас Маркелович сразу же поехал на Родниковскую дачу.
Управляющему казалось странным одно обстоятельство: почему Шпак, опытный инженер, решил строить фабрику совсем не там, где нужно?
Побывав на Родниковской даче, Суханов убедился, что строительство уже в полном разгаре. Весь двор был завален кучами леса, рылись глубокие котлованы, закладывались фундаменты для двух больших домов. Один из них предназначался для приисковой конторы, другой – для обслуживающего персонала, строился и третий дом – для управляющего шахтой. Мысленно прикинув, сколько здесь будет ухлопано денег, Тарас Маркелович растерялся.
Возбужденный и разгневанный, старик погнал лошадей в станицу Шиханскую. Сначала он решил повидать старшего брата, Ивана, который казался ему человеком более умным и оборотистым; Митькину же голову пока еще продувал ветер молодости.
Но Тарас Маркелович не застал Ивана. Он был у Печенеговой.
Скрепя сердце пришлось идти Тарасу Маркеловичу в дом Зинаиды Петровны.
Летний вечер был душным и пасмурным. В темном небе не было видно ни одной звездочки. Надвигалась гроза.
В станице стояла полусонная тишина. Люди, утомленные дневным трудом, спать ложились рано. Не лаяли собаки. Только из кабака доносился пьяный галдеж и нестройные звуки голосов. В широких окнах печенеговского дома ярко горел свет. Усатый казак в мохнатой папахе, открыв садовую калитку, басисто спросил:
– Кого нужно?
– А это я сам знаю, кого мне нужно, – ответил Суханов и, распахнув дверцу, грузно зашагал к крыльцу.
– Никого пущать без докладу не велено! – идя следом, ворчал казак, но остановить гостя не решался. Он не впервые видел этого могучего вида старика с внушительной и гордон осанкой.
– Иван Степанов, хозяин прииска, тут? – вдруг, неожиданно остановившись, спросил Тарас Маркелович.
– Это рыжий такой? – Казак ухмыльнулся и поскреб за ухом. – Здеся… Через него больше и стеречь заказано.
– Смотри, брат, какая честь! – с удивлением сказал Суханов.
– Да баба его, вишь, намедни по своей необразованности барыню нехорошими словами обозвала. Большую кутерьму подняла. Грозилась кипятком ошпарить.
– Барыню?
– Ее и Ивана Лександрыча тоже…
– А за что? – начиная кое-что понимать, спросил Суханов.
Казак замялся. Посапывая носом, полез в карман широченных штанов за кисетом. От казака попахивало водкой.
Тарас Маркелович вложил в его руку серебряный целковый и решил поговорить поподробней. Торопливо спрятав серебряную монету, казак, проникшись к почтенному старику доверием, стал словоохотливее.
– Оно, вишь, какое дело, – заговорил он. – У барыни с Иваном Лександрычем, значит, того… В тугай ездили вместе и заночевали там. А народ увидел и все Ивановой бабе на ушко передал. С этого и начался трам-тарарам.
– Ты давно барыне-то служишь?
– Да недели четыре, стало быть.
– Сам-то из каких мест?
– Таналыцкой станицы. Фамилия моя Рукавишников.
– И не стыдно тебе, казаку, в лакеях служить? Да еще дурацкую одежину на себя напялил…
– Барыня приказала, – смущенно ответил казак. – В охрану личной персоны наняла. У ней не один я, а и хохлы еще есть. Она и Ивану Лександрычу таких служак велит завести, чтобы на прииске поставить, в случае там бунт какой али еще что…
– А инженера Шпака знаешь? – задумываясь все больше и больше, спросил Суханов. То, что он услышал, не удивило старика. Он знал из опыта, что где много денег, там и алчность, и грязь, и бесстыдство.
– Ты про Петра Мануилыча спрашиваешь? Знаю. Каждый день здеся… Мм-да… – Рукавишников умолк. По выражению его лица, виляющему взгляду и сожалеющей ухмылке Тарас Маркелович понял, что казак многое не решается договорить.
– Развязывай узелок-то, чего таишь? – прямо спросил Суханов.
– Наше дело маленькое. Про вас тоже калякали.
– Что же про меня говорят?
– Хорошее говорят… Супружница Ивана Лександрыча ждет вас. Она расскажет. Петр-то Мануилыч вокруг Марфы увивается. А Митрий-то Лександрыч только на рысаках ездит да винцо попивает…
– Много пьет?
В вопросе Суханова послышалась горечь.
На вопрос Тараса Маркеловича Рукавишников долго не отвечал. Потом, сплюнув в ближайший куст сирени, подняв голову, злобно проговорил:
– Без просыпу пьет! Все здесь гуляют! Дурной крови, что ли, в них много? Смотреть муторно. Думаете, мне легко в холуях-то ходить? Одним словом – слава казачья, а жизня собачья. Нынешний год все посевы солнышко спалило, а у меня пятеро детей, мал-мала меньше, даже по миру послать некого. А ты говоришь – в лакеи нанялся… Тут к самому сатане батрачить пойдешь!
Тарас Маркелович вошел в печенеговский дом сумрачный и подавленный. Встретив горничную Дашу, попросил позвать кого-нибудь из Степановых, сам же устало присел в гостиной и начал разглядывать комнату. После ремонта здесь все блестело.
- Предыдущая
- 58/102
- Следующая
