Витим золотой - Федоров Павел Ильич - Страница 28

• Предыдущая
• 28/76
• Следующая

Кондрашов сидел рядом с Петром и говорил ему:

– Вы благодарите судьбу, что так хорошо получается! Вы еще молоды, и у вас впереди большая жизнь, а в жизни, кроме всяких прочих человеческих потребностей, нужен еще хороший друг и товарищ!

– Само собой, Василий Михайлович, – кивал Петр. – Только больно уж все неожиданно, скоропалительно…

– Э-э, голубчик мой! Вся жизнь скоропалительная, как счастливый сон. Иногда хочется, чтобы сон не кончался, а глядишь, и проснулся… А Василиса Сергеевна золотой человек!

– За хорошие слова, Василий Михайлович, сердечное тебе спасибо. Верю, да и сам не дите, вижу и чую, какой она человек. Не в этом суть!

– А в чем? – спросил Кондрашов.

– Ты знаешь, Василий Михайлович, всего два месяца назад я похоронил жену. Как говорится, в избе еще ладан не выветрился, а в доме уже другая. Неловко как-то.

– Знаешь что, батенька мои, думаю, что со стороны неба протеста не поступит, а на грешной земле мы уж как-нибудь сами разберемся, – убежденно и веско проговорил Кондрашов.

– Мы-то, конечно, разберемся, а вот ей, полагаю, трудновато придется.

– Знай, Петр Николаевич, что счастье тебе не поднесут на серебряном блюде. За него воевать придется.

– Понимаю и это. Думаю, что в обиду ее не дам. – Петр повернул голову к Василисе и, сжав ей руку, почувствовал, как в ответ задрожали ее пальцы.

Архип Буланов встал и поднял наполненную рюмку. Все торжественно притихли.

В настольных лампах тихо дрожали огоньки, мягко освещая раскрасневшееся лицо Василисы и блестящие пуговицы на мундире Петра. Напряженно думая о чем-то своем, он смутно, как в тумане, воспринимал слова Архипа, уловив лишь последнюю фразу.

– За счастье ваше поднимаю сию радостную чашу, – торжественно говорил Буланов и, дождавшись, когда Василиса и Петр поцеловались, опрокинул рюмку в рот.

Так началась эта неожиданная свадьба. Перед каждой рюмкой гости кричали «горько», и Петр, заметно хмелея, улыбаясь, все охотнее целовал мягкие, теплые губы Василисы.

Когда началась пляска, Петр Николаевич, вспомнив о коне, незаметно вылез из-за стола и вышел на улицу. Приисковый поселок давила тихая морозная ночь. Где-то совсем близко за землянкой звонко скрипнул снег, пискливо вздохнул хриплый бас гармошки и тут же испуганно замер. Петр Николаевич подошел к заиндевевшему коню и вдруг как-то сразу отрезвел. Взял из кошевы холодную кошму, накрыл ею зябко дрожавшего Ястреба.

«Это надо было давно сделать, дурак пьяный!» – выругал он себя и, прочистив заледеневшие ноздри коня, вернулся обратно.

Василиса встретила его в темных сенцах.

– Зачем раздетый ходишь? – прошептала она. – Простудишься же!

– Ничего. Около тебя согреюсь! – засмеялся он и обнял за плечи.

– Ну не надо, дорогой. Мне сейчас так хорошо, что и не знаю, что теперь будет со мной.

– Что будет? – Петр судорожно вздохнул. В сознании всплыли разъяренные глаза Стешки, Агафьи Япишкиной и других станичных языкастых бабенок.

– Сейчас, Васса, уже поздно думать об этом, – проговорил он тихо.

– Нет, милый, я-то еще долго буду думать.

– До каких же пор? Покамест к попу не сходим, что ли? – Петр Николаевич умолк. Оставлять здесь Василису ему не хотелось.

– Нет! Такого у меня даже и на уме нет. Как ты порешишь, так и ладно! – ответила она и покорно прижалась к его плечу.

– Спасибо, Васса. А я подумал, что ты каешься…

– Ну что ты!

– Тогда, Васса, нам пора ехать. А то уже поздно, да и конь совсем застыл, дрожит.

– Конечно, уже пора. Нельзя такого коня на морозе томить, – торопливо шептала она. – Тебе, наверное, тоже холодно. Пойдем, ты потихоньку одевайся…

– А ты? Ты разве не собираешься? – глухо спросил он и легонько отстранил ее от себя.

– Значит, и мне? – все еще не веря всему случившемуся, спрашивала она. – Прямо сейчас же?

– Ну а как же? – Петр Николаевич взял в ладони горячие щеки и тут же отпустил, добавил кратко: – Скорее собирайся, Васенка, а то еще не сразу выпустят.

– И то правда, – пробормотала она и неловко прижалась губами к его усам.

За дверью снова кто-то скрипнул валенками по снегу. Василиса насторожилась.

– Ты чего? – спросил Петр Николаевич.

– Весь вечер в окна заглядывают… И чего только им надо? Пойдем. – Она решительно потянула Петра в избу. – Мы скоренько, – шепнула она ему на ходу и открыла дверь.

Однако уехать от подгулявших гостей было не так-то просто. Петр Николаевич пытался объяснить, что застоялся и зябнет конь, что уже поздно, но его даже и слушать не захотели. Вступился было за молодых Кондрашов, но к нему подошел Микешка, взяв за локоть, сказал:

– Не мешайте, Василий Михалыч, так полагается.

Сыновья Фарсковы схватили скамью, поставили ее поперек двери и загородили проход. Рядом с Фарсковым на скамейку сели Архип, Микешка и Мурат. Это означало, что нужно платить за невесту выкуп. Зная порядки, Петр Николаевич подал на подносе наполненные водкой рюмки и положил на уголок бумажный рубль.

Поезжане, как их называют на Урале, вино выпили, а проход освобождать и не думали. Порывшись в кармане, Петр бросил на поднос еще два рубля. Опять никто не сдвинулся с места.

– Звонкими надо платить, – подсказал кто-то сбоку.

Но у Петра «звонких» не было. Он неловко топтался посреди избы и не знал, что делать. Выручила Василиса. Она быстро куда-то сбегала и незаметно сунула ему в руку какую-то монету. Даже не посмотрев, что это за деньги, Петр кинул на поднос. Зазвеневшая монета прокатилась по цветному полю залитого водкой подноса и свалилась на бочок. Это был золотой полуимпериал.

Гости ахнули и загалдели разом:

– Орел! Орел! К счастью!

– Решка! – вдруг хрипловато прозвучал одинокий голос старухи Фарсковой.

Василиса вздрогнула и приникла к Петру. «И зачем я его принесла? – подумала она. – Ведь последний был, разъединстаенный, и тот решкой упал. Неужели не будет мне счастья?»

Архип подбросил на ладони золотой, заговорил как-то необычно сурово и трезво:

– Щедро торгуешь, жених! Пусть и счастье вам будет богатое, чтобы детей полна горенка и коней целый двор. А теперь, гости расхорошие, кончай базар и айда на покой. А им еще ехать да ехать!

– Самое верное дело, – подтвердил Василий Михайлович и пошел искать свою шубу.

– Вот именно! – подхватил Архип. – Давай, жених, налаживай рысака, проводим тебя до околицы. Ведь как-никак, а мы с Василием Михайлычем все-таки посаженые…

Устя и Даша помогли Василисе собрать в узел не ахти какое приданое. Петр унес сверток и положил в кошевку под переднее сиденье. Лукерья отвела уже одетую невесту в угол и что-то начала шептать ей на ухо. Василиса, покачивая головой, пыталась отмахнуться от подвыпившей бабы.

Устя взяла Василия под руку, и они тихонько вышли. Микешка держал подведенного к сеням Ястреба. Он пофыркивал и сердито жевал трензеля. Петр Николаевич растряс в кошевке сено и накрыл его кошмой. Морозное небо ярко отсвечивало далекими звездами. За углом снова прохрипела гармошка и резко замерла на густой низкой ноте. Двое высоких парней и толстоногая, закутанная в шаль девка вывернулись из-за стены и встали посреди улицы. Мимо них в полушубке пробежал в своей куцей, облезлой шапке Архип. Пока обряжали невесту в дорогу, он успел сбегать домой. Он подошел к Василию Михайловичу и, незаметно кивнув на парней, прошептал:

– Туда и обратно меня сопровождали. Весь вечер под окнами толклись. Чуешь?

– Да, прохладная сегодня ночка, – вслух проговорил Кондрашов.

Лукерья подвела Василису к Петру.

Петр усадил женщин в задок на кошму. Туда же к ним прыгнула Устя. Василий Михайлович сел рядом с Петром на козлы, а Архип встал за спинкой на полозья. Простившись с остальными гостями, тронулись.

– Езжай потише, Петр Николаевич, – попросил Василий и оглянулся. Парни и толстоногая девка с гармошкой засвистели, заулюлюкали и побежали следом тупыми, короткими шажками. Ястреб рвался вперед, и Петр едва сдерживал его на ременных вожжах. Позади пронзительно визжала гармонь.

• Предыдущая
• 28/76
• Следующая