Дневник восьмиклассника (СИ) - Ра Юрий - Страница 38

«Сегодня вечером я вернулся домой чуть грязнее, чем вчера. На вопрос матери, длящийся минут пять, а по содержанию сокращаемый до одной фразы: „В чем дело?“, коротко ответить не смог. Пришлось давать развернутый ответ про ухудшение погодных условий, нарастающую моральную усталость, эффект накопления грязи тканью верхней одежды… Говорить, что мы боролись на земле, было неудобно. Всё-таки уже восьмой класс, я практически взрослый мужчина».

За ужином поговорили с отцом на тему бокса. Его удивило, что я абсолютно не интересуюсь этим мужским видом спорта, даже не в курсе, кто чемпион Союза, кто победил на Олимпиаде. Пришлось объяснять, что бокс для меня чисто прикладное умение, даже не умение, а навык. Мол, поставить пару ударов себе, и хорош. И нет, я не собираюсь записываться ни на какую секцию, не планирую ничего никому доказывать. И даже себе я ничего не доказываю, а просто укрепляю тело. Сломал человеку такую стройную систему мира:

— Михаил, тебе на самом деле всё равно, что о тебе думают окружающие?

— По большей части. Если их мнение на что-то влияет, то да — стоит чуть подтянуть авторитет. Слова авторитетного человека чаше принимают на веру. А вот это всеобщее уважение, мысли обо мне тех, кто идёт мимо… Пусть проходят.

— Хм, слова или совершеннейшего пофигиста, или человека, чья гордыня не имеет пределов.

— Тогда я выбираю пункт два!

— Смотри, Миша, согласно христианскому ученью, был такой архангел Люцифер. Так его гордость сгубила, хотел быть во всём первым, и стал. Только в аду. — Мама не смогла остаться в стороне.

— Мам, Люцифер рядом со мной смотрелся бы бледно. Его волновало, что о нём думает бог, а меня это не колышет. Моя гордыня его гордыни горданьше.

— Нет такого слова «горданьше».

— Не было еще минуту назад. А теперь появилось — я его изобрёл.

— Жук ты! — Засмеялся отец. — Ты и впрямь стал горданьше Люцифера.

— Дима, ты потакаешь ему. Пусть учится говорить правильно.

Ты смотри, у нас прямо посиделки за ужином как у нормальных людей. Никто никого не подкалывает, никто не источает сарказм в товарных количествах. Вон даже Пашка стал меньше ныть. Да и то правда, что толку от твоего нытья, когда ему не потакают и демонстративно игнорируют. Похоже, до родителей дошло, что младшего надо спасать от той участи, на которую они его поощряли. Вот и хорошо, чем меньше дома проблем, тем больше сил можно уделить социальной жизни. Раз уж меня никто не собирается изгонять из этого тела, буду помаленьку вылезать из задницы. А впрочем, я уже этим вовсю занимаюсь.

Вчера, когда я уже ложился спать, меня выдернули буквально из ванны к телефону:

— Мишка, к телефону!

— Не могу, я в душе! Пусть перезвонят!

— Иди, говорю! Ваша классная руководительница на проводе висит.

— Пусть еще пару минут покачается, вытрусь и выйду!

Меня совершенно не напрягало, что я заставляю ждать взрослого уважаемого человека, да еще свою руководительницу. Сейчас у меня личное время, сейчас мы с ней просто граждане с равными правами. С той разницей, что у меня прав чуть меньше, как и обязанностей. Так вот, обязанности выскакивать голышом из ванны по первому её звонку у меня нет. Если верить конституции, которой уже веры нет. А вот она так не считала:

— Корчагин, ты побыстрее не мог подойти к телефону? Сколько можно тебя ждать⁈

— Что-то хотели, Галинишна? Или просто так звоните, поболтать?

— Ты не с подружкой разговариваешь, Корчагин! Прекращай говорить ерунду и слушай меня.

— Вы начали разговор с ерунды, с упрёков в нерасторопности. Нет бы спросить для начала, мол не помешала ли, ничего, что так поздно? Вдруг уже все спать легли?

— Э-э-э… короче. Что-то в программе общения с учеником у Галинишны дало сбой, какая-то строчка кода выпала, не иначе. Я мог судить об этом по том, что она встала на паузу, а когда заговорила, то стиль речи немного изменился. Для человека пишущего такие вещи заметны.

— На чём я остановилась. Завтра тебе не нужно ехать в колхоз. К десяти часам подойди в директорскую, Олег Александрович даст тебе нужные инструкции.

— Инструкции к чему?

— К беседе с журналистом из Москвы.

«Из Москвы» — это звучало с каким-то придыханием, словно в Москве живут не люди, а ангелы господни или даже Товарищи. Те самые Товарищи с большой буквы, которые решают судьбы страны и даже мира. Ангелов от таких задач давно отстранили, небось с тех пор, как они накосячили в Содоме и Гоморре. А что? Мы ж только с их слов знаем, как было дело. Свидетелей не осталось. Может эти самые ангелы сами накосорезили, дебош устроили или пьянку с моральным разложением. А потом сожгли нафиг два населенных пункта и сговорились врать складно. Теперь по всем важным вопросам по миру катаются Товарищи из Москвы или Господа из Госдепа. Они тоже порой могут сжечь, особенно америкосовские, но хоть врут не так безбожно. Или также? Ой! У меня классная руководительница на том конце висит (в хорошем смысле слова), а я про ангелов версии сочиняю.

— Я вас понял, Галина Ильинична, завтра к десяти ноль-ноль мне надлежит прийти в школу для дальнейшего инструктажа. — На той стороне облегчённо выдохнули. — Пацанам привет передайте, скажите, что я не сам сачканул, меня заставили!

— А тебе прямо жаль, что не поедешь в колхоз?

— Я комсомолец, понимающий, что оба мероприятия важны для нашей школы. Так что поднимаю правую руку в верх над головой, а потом резко опускаю её вниз, давая понять, как мне не всё равно общественное, которое выше личного.

— Погоди. Ты мне хочешь сказать, что уже махнул рукой на все общественные дела? Корчагин, со мной такие номера не пройдут, у меня таких как ты, знаешь сколько было!

— Это вы в каком смысле, Галина Ильинична? — Я чётко артикулировал свой вопрос. Но что называется «не пробил».

— В таком, что ты еще только задумал какую-то пакость, а я уже всё про тебя знаю. Так что даже не думай.

Святые тут люди живут, училку даже не кольнула двусмысленность её фразы. Что значит, не испорчены люди постоянными шуточками ниже пояса и намёками на половую тему. В одном классная ошиблась — таких как я у неё точно не было. Такие — штучный товар, их выпускают, но редко. Чаще взаперти держат.

— Спокойной ночи, Галина Ильинишна. Даже не буду пытаться думать, раз вы запрещаете. — И положил трубку. Кто-то скажет, что я поступил не очень вежливо, но уж такая у меня привычка выработалась за долгие годы, по окончанию телефонного разговора я не расшаркиваюсь по несколько минут, а нажимаю «отбой». Так что дело совсем не в желании оставить за собой последнее слово.

«Инструктаж от товарища Прихожих был похож на беседу с чекистом в одной песне Высоцкого. Там, где „Копоть-сажу смыл под душем, съел холодного язя и инструкцию послушал, что там можно, что нельзя“. Своё видение сложностей в работе комсомольской организации — нельзя. Про сложности вообще в чём-либо — нельзя. Про всё негативное — нельзя. У нас всё хорошо, всё очень хорошо, а будет еще лучше! И мы все как один из конца в конец ровными рядами под барабанный бой… А нет, под барабанный бой ходят пионеры и нацисты, комсомольцам привычнее под яростный звон гитар. Короче, достал в корень».

Я не выдержал, и начал говорить:

— Олег Александрович, у вас вообще есть понимание, кто и зачем приедет?

— М-м-м… Корреспондент. Статью писать. — Директор выпрямился, сменил лицо и начал разговор в конструктивном русле.

— То есть наша статья им не подошла? Зачем ему писать статью, когда она уже написана?

— Я не знаю. Чего пристал? И вообще…

— Вы не волнуйтесь, раз вам не сказали, значит я выясню во время беседы. А то у нас в отношении этих Хлестаковых комплекс неполноценности какой-то уже выработался.

— Почему Хлестаковых?

— А есть такая интеллектуальная зарядка для ума. Готовишься к сложным переговорам, представь своего собеседника не тем, кем его считаешь, а совсем другим персонажем. Вот вас я иногда представляю Карабасом-Барабасом — вру напропалую, лишь бы человек отвлёкся и перестал мандражировать. — Тогда вы не столько страшный, сколько забавный. И можно с вами разговаривать нормально, а не дрожать от страха. А всех московских проверяющих есть смысл назначать на роль Хлестаковых из «Ревизора». И именно так воспринимать, пусть будут фитюльками, пока не докажут обратного.