Тиран в шелковых перчатках - Габриэль Мариус - Страница 16

День был серым и ветреным. Бледный серп луны висел над деревьями, осыпающими листьями ряды монументальных усыпальниц. Мраморный ангел неподалеку, позеленевший от времени, взирал на странное собрание пустыми глазами.

Амори встретил Купер у склепа, в который должны были поместить гроб Джорджа. На Амори была надета шинель, светлые волосы трепались на ветру. Его сопровождал Эрнест Хемингуэй, писатель, с которым тот, по всей видимости, подружился. Оба были пьяны.

— Черт возьми, Купер, ты же не всерьез решила со мной развестись? — сказал Амори вместо приветствия.

— Отчего же, — храбро заявила она, будто это не ее ночью терзали кошмары. — Я вполне серьезна. Документы я пришлю. Тебе останется только их подписать.

Он рыгнул.

— И ты намерена остаться здесь? — Он обвел взглядом фантастическое сборище. — Вот с этими безумцами?

Она почувствовала, как в груди снова открылась и стала кровоточить рана.

— Да. Я решила сбежать с бродячим цирком.

— Но кто, черт подери, все эти люди? — поинтересовался Хемингуэй, не выпуская из лязгающих от холода зубов сигареты. Рукава его форменной рубашки защитного цвета тем не менее были закатаны по локоть.

— Друзья месье Диора. Они настояли на том, чтобы прийти.

Хемингуэй отхлебнул из фляжки и передал ее Амори.

— В Париже никто не желает оставаться зрителем. Каждый сам себе актер, — изрек он.

— Не много же времени у тебя ушло, чтобы влиться в это безумное общество, — заметил Амори. — Все эксцентричные сумасброды Парижа собрались здесь. Ты так себе представляешь приличные похороны?

— Учитывая, что Джордж допился до смерти, — резко парировала она, — общество самое что ни на есть подходящее.

Амори отвернулся к склепу, который готовили для погребения двое пожилых каменщиков, вооруженных мастерками и молотками. Сырой тоннель зиял чернотой во вскрытой стене. Каменщики соскребали с нее мох и грязь.

— Склеп принадлежит семейству протестантов, которые согласились, чтобы Джорджа похоронили бок о бок с их родными и близкими. Но нас ожидают проблемы, — заплетающимся языком пробормотал Амори.

— Какие?

— Увидишь, — мрачно пообещал он.

Его мрачность была вызвана не столько скорбью, сколько обидой на нее из-за развода. Похоже, он все еще думал, что она притворяется и в последнюю минуту отменит свое решение.

К ним присоединился Диор, выглядевший безупречно в темном костюме и шляпе-котелке, и выразил положенные соболезнования. Ее снова поразил контраст между его буржуазным консерватизмом и экстравагантностью друзей. Она была рада ему: его вид, робкий и отеческий одновременно, успокаивал.

Вскоре прибыл жизнерадостный капеллан американской армии, приглашенный Амори, и объявил, что готов приступить к церемонии. Около трех десятков ожидающих подтянулись поближе. Из-за мавзолея показались несущие гроб: тот угрожающе раскачивался у них на плечах. Купер сразу поняла, в чем будет заключаться проблема: Ужасный Прохвост был крупным мужчиной, и гроб ему соорудили соответствующей ширины, а проем в кладке был узким, рассчитанным на куда более чахлого покойника.

— Мне кажется, гроб не войдет, — прошептал ей на ухо Диор.

— Вижу, — ответила она.

Капеллан тем временем начал службу. Гроб подняли на нужную высоту, что сопровождалось многочисленными охами и кряхтением, и попытались задвинуть в склеп, но он застрял и не продвигался внутрь ни на миллиметр.

— А что, если снять ручки? — предложил Диор.

Гроб снова опустили. Один из каменщиков достал отвертку, и отвинченные ручки быстро исчезли в кармане его пальто. Капеллан ожидал, нетерпеливо поглядывая на часы.

Без ручек ухватить гроб стало еще труднее, и он снова застрял на полпути. Амори чертыхнулся себе под нос. Гроб еще раз поставили на землю. Каменщики принялись отдирать от него направляющие рейки, орудуя мастерками. Оторвавшись наконец от гроба, они издали протяжный звук, похожий на стон. Все поморщились, и только Берар разразился хохотом.

— О боже! — фыркнул Хемингуэй. — Старый ублюдок, похоже, и вправду не готов расстаться с этим миром.

Лишенный всех выступающих деталей гроб снова подняли к нише. Теперь лица и носильщиков, и каменщиков побагровели, а сами они, несмотря на мороз, обливались потом. На этот раз гроб, хоть и со скрипом, задвинулся до конца. Но тут же возникла другая неприятность: теперь он оказался слишком длинным, и торец на пару-тройку сантиметров выступал наружу. Отовсюду послышались смешки и испуганные охи.

Плотно сжав губы, один из каменщиков выступил вперед и, не спрашивая ничьего позволения, молотом отбил доску с торца гроба. Она упала на землю, явив взорам собравшихся изношенные подошвы ботинок Фритчли-Баунда. Каменщики резво прикрыли жуткую дыру бетонной плитой и тут же ее зацементировали. Измотанные носильщики передавали по кругу бутылку, надолго прикладываясь к горлышку.

Армейский капеллан торопливо завершил службу, захлопнул молитвенник и немедленно убыл, не скрывая радости, что все закончилось. Но разношерстное сборище скорбящих не торопилось расходиться. Как и обещала, Сюзи затянула «Chant des adieux», на поверку оказавшуюся старой доброй «Auld Lang Syne»[22], только с французскими словами. Голос у нее был сильным и далеко разносился по кладбищу. Амори шагнул к склепу и мелком написал на плите имя и годы жизни Фритчли-Баунда.

— Мраморная табличка будет готова только через несколько недель, — пояснил он.

Сюзи допела, раздались дружные аплодисменты и хлопок пробки: кто-то открыл бутылку.

— Я сейчас же уезжаю в Дижон, — сказал Амори Купер, повернувшись спиной к пестрому обществу. Он увел ее с пронизывающего ветра, и они укрылись в полукруглой нише в задней стене склепа. — Ты получишь свой развод. Только не забудь прислать мне бумаги, хорошо?

— Хорошо.

— На что ты собираешься жить?

— У меня есть кое-какие сбережения.

— Их надолго не хватит. — Он достал конверт из внутреннего кармана шинели. — Вот возьми.

— Не нужно.

— Возьми, — прорычал он. — Если тебе так уж хочется быть дурой, деньги тебе понадобятся.

— Не называй меня дурой! — Она так разозлилась, что чуть было не швырнула конверт с деньгами ему в лицо. Но здравый смысл все-таки возобладал. По крайней мере, вспышка раздражения помогла ей удержаться от слез. Она убрала конверт в сумку.

— Дурацкая ситуация. — Амори выглядел абсолютно несчастным.

— Возможно.

— Я не хочу, чтобы, если, не дай бог, с тобой что-то случится, во всем обвинили меня, — сказал он. — Я обещал твоей семье заботиться о тебе. Мне не хочется оставлять тебя одну.

— Не волнуйся. Я ни в чем не стану тебя винить, Амори.

Он с силой потер лицо, словно пытался не заплакать.

— Я люблю тебя. Не представляю, что буду без тебя делать.

— А я думала, ты будешь только рад избавиться от меня. Теперь тебе не придется краснеть за свои многочисленные измены.

— Я никогда не испытывал никакой вины. Возможно, в этом и заключалась проблема.

— Наверное. Ты так ни разу и не извинился.

— А это что-то изменило бы?

— Нет.

— Ну что ж. Значит, прощай. — Он поцеловал ее в щеку. Губы у него были ледяными. — Удачи тебе, Купер.

— Дай ты не зевай, гляди в оба.

Вот и все. Она смотрела, как он уходит по аллее между склепами, закинув на плечо походный баул, плечом к плечу с Хемингуэем. В ней больше не осталось злости. Только ужасное чувство невозвратимой потери — с его уходом она будто утратила часть себя. Как она будет жить без него? Вся ее ложная бравада давным-давно схлынула, и теперь она ощущала только полное опустошение.

Купер почувствовала, как кто-то в знак утешения положил руку ей на плечо.

— Теперь вам нужно пойти домой и отдохнуть, — мягко произнес Диор — конечно, это был он. Она согласно кивнула. Он взял ее под руку, и они, не замеченные остальными, покинули странную кладбищенскую вечеринку, которая только начинала набирать обороты.