Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэль Р. - Страница 20

Поняв, что его ведут к Освободителю, контрабандист подумал и почувствовал примерно то же самое, что при встречах на поляне и на мосту в Колхари. К любопытству, радости и предвкушению примешивались страх, недоверие и гнев на то, что его предали.

Теперь, памятуя о двух прежних встречах, он ни слова не произнес, думал и чувствовал нечто новое.

«Отныне ты войдешь в число тех, кто говорит, что их двое», – сказал он себе. Один большой, со шрамом через всю щеку, другой маленький, одноглазый, в рабском ошейнике. Хотя совсем недавно держался другого мнения.

Да и так ли это? Он прищурился, чувствуя себя далеко не таким растерянным, как в те два раза. Хорошо ли ты рассмотрел их при этом неверном свете или приписываешь двум этим людям напраслину, как школяр, украшающий своими каракулями стенку на Шпоре? Будь осторожен. Удостоверься. Ты знаешь больше многих других, но не позволяй своим познаниям тебя одурачить.

Большой встал и обошел вокруг стола – совершенно голый, не считая кожаной сетки на причинных местах. Волосы над ухом были заплетены в косу, перевязанную шнурком.

Маленький остался на месте, упершись острым подбородком в колени.

Контрабандист все так же щурился, пытаясь разглядеть их при свете пляшущего огня, но огонь и пристальное внимание только мешали ему.

У великана и впрямь шрам на щеке… а может, и нет…

У маленького один глаз моргает, а другой то ли отсутствует, то ли завязан, то ли это тень так падает…

– Ты – это он? – выговорил контрабандист.

– Кто, Освободитель? – засмеялся большой. – А сам ты как думаешь? Что ты видишь вокруг?

Контрабандист, водя глазами по сторонам, вскинул мешок чуть повыше.

– Где сотни его солдат? Где дюжины вестовых и писцов? Где шпионы? Где все его войско, с которым он освободил тысячи рабов, заставив трепетать саму малютку-императрицу с ее министрами? Признайся, что ты видишь всего лишь трех человек в пустом замке.

– Или только двух? – вопросил маленький с резким смешком. Большой говорил как колхариец, этот совсем иначе. – Ты не видишь никого. Ни единой души. – Ошейник на нем точно был. – Это лишь иллюзия – так безымянные боги принимают порой человеческий облик. И замка, где ты будто бы стоишь, тоже нет. Это прихотливый ночной туман в какой-то миг принял форму человека, которого кое-кто называет Освободителем, и замка, и часового, который якобы привел тебя в этот замок. И я, говорящий эти слова, тоже тебе примерещился. Тебе лишь кажется, что перед тобой Освободитель – это морок, туман, колдовство осенних ночей…

Большой поднял руку, и маленький тут же умолк.

– О чем ты хочешь спросить меня? Хочешь знать, кто я? Где ты находишься? Что с тобой будет дальше? Говори же. Мы, создания осенних ночей, не такие уж страшные.

Контрабандист, набрав воздуху, перехватил мешок одной рукой, а другой указал на стол.

– Эти… эти кожи. – Только они и казались вещественными в этом чертоге. – На них пишут, не так ли?

Большой кивнул. Так шрам это или тень?

– Ты умеешь читать?

– Умеет, умеет, – хихикнул маленький. – Не то что я. Верно?

– Нет, – замотал головой контрабандист.

– Совсем не умеешь? – Большой подступил ближе, сощурив зеленые глаза. – Бьюсь об заклад, ты можешь разбирать знаки, изображающие женские детородные части, мужское семя и кухонную утварь, что испокон веку выцарапывают на городских стенах – я слышу по твоему говору, что ты долго жил в Колхари.

– Да, – соврал контрабандист. – Их я знаю. – На миг он перенесся в тот жаркий полдень, когда его друг писал эти знаки палочкой в грязи на берегу Кхоры, пытаясь хоть чему-то его научить.

– Он, как и все в этой стране, понемногу учится читать и писать, – бросил через плечо большой. – И тебе бы не худо, Нойед.

Значит, маленького зовут Нойедом! Тогда большой… Нет, не будем спешить.

– Для чего они тебе, эти знаки?

– Чтобы запоминать, что у меня есть, что мне нужно, что я сделал, что должен сделать, где я был и где еще не бывал, что видел и что еще должен увидеть. Память часто шутит с тобой шутки: подумал о чем-то другом – и забыл.

– Да уж, знаю!

– А как запишешь нужное, можешь думать о чем угодно. Не надо ничего вспоминать, когда все уже записано на пергаменте. Еще любопытнее, когда пишешь сразу словами, но сам я пользуюсь старым торговым письмом, возникшим еще до того, как с Ульвен пришло нынешнее. И отец мой им пользовался, работая в гавани.

«Значит, ты из Колхари», – подумал контрабандист. И про отца ему что-то такое помнилось…

– Но почему ты об этом спрашиваешь? – нахмурился великан. – Раз ты умеешь разбирать лишь то, что на стенах пишут, какая тебе разница, какой грамотой я владею? Скажи лучше: что такой, как ты, думает о новом письме?

– Ненавижу его! – выпалил, не иначе со страху, контрабандист. – Школяры только и знают, что на стенках калякать. Я сначала думал, что это они друг другу послания оставляют, чтоб мы, остальные, не могли разобрать. Оставляют у всех на виду и думают, что они умней нас. Ненавижу школяров и их письмена! – Как его звали, того парнишку, которого он подвез? Многие думают о школярах то же самое, но ему-то зачем выкладывать, что думает он? Однако он уже начал и остановиться не мог. – Ни за что на свете в школяры не пошел бы. Я рад, что могу назвать себя…

– Честным тружеником? – подмигнул Горжик. – А может, контрабандистом? Мой человек задержал тебя, когда ты пытался проехать по землям принцессы – спасаясь от таможенников Сарнесса, разумеется. Я хорошо их знаю, и мне они тоже не друзья. Жаль, что ты не признаёшься, могли бы потолковать по-товарищески. В молодежи, будь ты карманник или гончарный подмастерье, я прежде всего ищу честность, но редко, увы, нахожу. Что ж поделаешь, если ты таков, как большинство неверионцев.

Чертог показался контрабандисту очень высоким, когда он вошел, но этот человек доставал головой до самых стропил.

– Ты раб своего времени, подобно многим другим, и упрекать тебя за это нельзя. Как и за то, что ты всячески пытаешься в эти времена выжить. Что это у тебя? – Он протянул руку. – Дай посмотрю.

Контрабандист отступил, прижимая к себе мешок.

Горжик фыркнул – да-да.

– Полно тебе, покажи. Куда ты везешь свою контрабанду, на север или на юг? – Горжик подошел, загородив собой свет, и схватил мешок.

– На юг! Из Колхари в Гарт. Свет еще не видал такого никчемного недотепы, как я, да ты и сам это видишь. Освобождение рабов стоит недешево, понимаю… Ладно, бери.

Когда великан с мешком в руке повернулся к огню, шрам у него на щеке стал хорошо виден. Его толстые губы сжались.

– По-твоему, я хочу тебя обокрасть? – Он развязал мешок с прорехой, зашитой недавно крепкой лозой, запустил туда руку и достал маленький черный мячик. Нахмурился, пошарил внутри, достал целую пригоршню. – Ты это везешь на юг?

Один мячик укатился. Нойед, спрыгнув со стола, подобрал его и вернул в мешок, великан протянул мешок контрабандисту.

– Забирай и уходи. Прочь, я сказал.

Контрабандист стал неуклюже завязывать горловину.

– Я бедный, неудачливый… – Маленький человечек стоял рядом с большим, как его короткая тень. Одного глаза у него точно не было – на его месте зияла впадина, словно ему таким вот мячом в лицо залепили.

– Хозяин? – прошептал он.

– Убирайся, пока я не передумал! – гаркнул большой.

Контрабандист сглотнул, прошел под косым стропилом, откинул занавесь. Солдата, который его привел, больше не было. Он заспешил по коридору, освещенному факелами, стараясь вспомнить дословно разговор с Освободителем и его одноглазым помощником – или маленький Нойед и есть Освободитель, а большой ему помогает?

А шрам?

А нехватка глаза?

Итак, он их видел, верно? Если это, конечно, не игра пламени и не остатки ужаса, испытанного в тумане – который и теперь струился рядом, словно сами здешние стены не из камня строились, а из пара. Можно ли доверять своей памяти? Или чему бы то ни было? Зачем он солгал о том, куда едет, зачем сказал, что немного умеет читать? Маленький говорил большому «хозяин». Сказал ли он хоть одно правдивое слово, во имя безымянных богов? Может, то, что он видел – только обман, порожденный его желаниями, розысками, надеждами?