Смерть на ипподроме - Френсис Дик - Страница 9
- Предыдущая
- 9/65
- Следующая
Взял седло, взвесился – полфунта потеряно. Потом переоделся в цвета другой лошади, на которой мне предстояло скакать в этот же день. А когда вышел в весовую, Эксминстер ожидал меня, Ни слова не говоря, он протянул мне какую-то бумажку.
В ней перечислено пять лошадей, участвующих в разных скачках на будущей неделе. Около имени каждой лошади указан вес и номер скачки, – Ну и что? – спросил он. – Вы сможете скакать на них?
– На четырех смогу. Только в среду на эту скачку молодняка я уже записан.
– А освободиться не сможете?
Мне ужасно хотелось сказать, что смогу. Бумажка, которую он протянул, была для меня приглашением в рай. А если я откажусь скакать хоть на одной из его лошадей, он вообще не станет приглашать меня.
– Я.., нет! Я обещал фермеру, который первым разрешил мне скакать на своих лошадях...
– Ну, хорошо. Значит, вы скачете на четырех – Спасибо, сэр. Я буду счастлив.
Он отошел, а я сложил драгоценный список и сунул его в карман, В тот же день я должен был скакать для Корина Келлара. После смерти Арта он приглашал разных жокеев и всем жаловался, как неудобно, что нельзя по первому требованию заполучить первоклассного жокея. Поскольку именно он своим обращением заставил лучшего жокея покинуть его самым ужасным способом, мы с Тик-Током решили, что у Корина не все дома.
– А если Корин предложит тебе, пойдешь на место Арта? – спросил я Тик-Тока, когда мы с седлами и шлемами шли взвешиваться.
– Если предложит, пойду. Меня ему не удастся загнать на тот свет! – Тик-Ток искоса взглянул из-под растрепанных, нависших бровей, тонкие губы раздвинулись в беззаботной усмешке.
Такими, как он, я представлял себе жителей двадцать первого века – жизнерадостными, трезвыми, безобидно любопытными, без всякого оттенка апатии, злости или жадности. Рядом с ним я чувствовал себя старым: ему всего девятнадцать.
Мы вышли на смотровой круг.
– Оскаль зубки! Глаз мира смотрит на нас, – предупредил меня Тик-Ток.
Телевизионная камера, установленная на высокой открытой платформе, следуя за движением серой лошади по кругу, нацелила на нас свое тупое рыло. Потом плавно двинулась дальше.
– Совсем забыл, что нас будут показывать, – заметил я равнодушно.
– Да, да, и сам Кемп-Лор, великий и неповторимый, тоже где-то тут. Этот тип, как слоеный пирог, слишком быстро поднялся. Но хорош на вкус, красив, хотя уж очень пышет жаром.
Я рассмеялся. Мы приблизились к Корину, и он начал инструктировать нас перед скачкой, У Тик-Тока была хорошая лошадь, а я, как водится, должен был скакать на кляче. От нее ничего путного не ожидали и, как выяснилось, справедливо. Мы остались далеко в хвосте, но я успел заметить по огням на табло, что другая лошадь Корина победила.
В загоне, где расседлывают победителей, Корин, Тик-Ток и владелец лошади были заняты обычной процедурой взаимных поздравлений. Я шел в весовую, и Корин поймал меня за руку и попросил, как только я сброшу шлем и седло, прийти и рассказать про его клячу.
Я подождал неподалеку, не желая прерывать разговора Корина с худощавым мужчиной лет тридцати, с лицом так же знакомым, как лицо собственного брата. Это был Морис Кемп-Лор.
Телевидение не льстит никому. Все кажутся коротышками, с какими-то плоскими физиономиями. Поэтому, чтобы блистать на экране, ведущий должен буквально ослеплять в реальной жизни. И Кемп-Лор не был исключением. Обаяние, которое постепенно захватывало вас во время передачи, при личной встрече покоряло мгновенно.
Но, отвечая на его улыбку, я понял, что это улыбка профессиональная, специально рассчитанная, чтобы произвести нужное впечатление, а заодно так ободрить собеседника, чтобы и он расцвел и развернулся.
– Вы пришли последним, – сказал он, – не повезло!
– Скверная лошадь, – улыбнулся Корин, добродушно настроенный, пребывая рядом с Кемп-Лором.
– Я уже давно собираюсь сделать передачу о неудачливом жокее, – улыбка смягчала колкость его слов. – Вернее, о жокее, пока еще не добившемся успеха. – Его голубые глаза блеснули. – Вы не против выступить в нашей передаче и рассказать зрителям, какое у вас финансовое положение и о том, как вы зависите от случайных предложений, о неуверенности в завтрашнем дне... Ну и все в этом роде. Чтобы публика увидела и оборотную сторону медали. Ведь все знают лишь о сказочных гонорарах и царских подарках, которые достаются чемпионам, побеждающим в больших скачках. А мне хочется показать, как живется жокею, даже в рядовых скачках редко добивающемуся победы. Пока тот еще не пробился. – Он тепло улыбнулся:
– Ну, согласны?
– Конечно, – ответил я. – Только у меня все это не совсем типично. Я...
Он перебил меня:
– Ничего мне сейчас не рассказывайте. Я знаю о вас достаточно, и, по-моему, вы как раз подходите для того, что я задумал. А я предпочитаю до выхода в эфир не слышать точных ответов на свои вопросы – это делает передачу более непосредственной. Если же все заранее прорепетировать, передача получается напряженной и неубедительной. Лучше я пришлю вам примерные вопросы, которые буду задавать, а вы сможете продумать свои ответы. Идет?
– Ладно, – согласился я.
– Ну и хорошо. Значит, в следующую пятницу. Начало в девять часов. Вам надо прибыть в студию в полвосьмого: для установки света, для грима и тому подобного. Может быть, мы и выпьем чуточку перед началом. Вот, как добраться на студию.
Он протянул мне карточку, на одной стороне которой большими буквами было написано: "Юниверсал Телекаст", а на другой нарисована схема Уилсдена.
– Да, еще, между прочим, вы получите гонорар, и вам оплатят расходы. – Он улыбнулся, давая понять, сколь приятно это сообщение, – Спасибо, – улыбнулся я в ответ. – Приеду, Еще что-то он сказал Корину и удалился.
На лице Корина я заметил выражение, которое так часто видел у прихлебателей, крутящихся вокруг моих родителей, Самодовольная и вместе с тем раболепная улыбочка, означающая; "Я запросто разговариваю со знаменитостями. Вот я какой!"
– Он у меня спрашивал, годишься ли ты для его передачи, – громогласно объявил Корин, – в качестве, э-э-э, неудачливого жокея. И я заверил, что вполне.
- Предыдущая
- 9/65
- Следующая
