Ностальгия по настоящему. Хронометраж эпохи - Вознесенский Андрей Андреевич - Страница 70

слышится пушкинский вздох:

Заболоцкий в речевом и интонационном слое был сыном хлебниковских Шамана и Венеры, но как ярки его образная пластика и самобытность!

И у сегодняшних поэтов просвечивает:

«Перенимание чужого голоса свойственно всякому лирику, как певучей птице, – пишет Блок. – Но есть пределы этого перенимания, и поэт, перешагнувший такой предел, становится рабским подражателем… Таким образом, в истинных поэтах… подражательность и влияния всегда пересиливаются личным творчеством, которое и занимает первое место».

Не эхо, а это свое важно различать во встречном поэте.

Два молодых поэта принесли мне стихи своего товарища Николая Зубкова, которого рано не стало. Сквозь драматичный мир его поэзии бьет ощущение новизны:

Сколько свежести в этой строфе! Как точно в бесшубной толпе увиден зов весны, и знаки препинания сброшены, как зимние шапки.

А вот под юным наигрышем, опять нараспашку, без запятых проступает серьезный характер уже не мальчика, но мужа, с ответственностью за судьбу времени:

«девушка давайте погуляем времени немного потеряем поболтаем разного насчет мальчики давайте бить посуду время максимального абсурда нехотя но все же настает девушка давайте погуляем голову немного потеряем поболтаем личного насчет мальчики давайте мыть посуду не бывать в отечестве абсурду этот фокус с нами не пройдет»

Выть хочется, когда понимаешь, что поэт этот уже больше ничего не напишет.

Недавняя передача о Хлебникове, которой внимали миллионы телезрителей, доказала, что нашему современнику Хлебников так же понятен, хотя и сложен, как и музыка Шостаковича или романы Габриеля Гарсиа Маркеса. Все мы повторяем слово «летчик», подчас забывая, что оно рождено Хлебниковым. Нет выше участи, чем остаться в слове родного языка! (Кстати, давно уже настало время издать академическое собрание Хлебникова). Даже странно сейчас читать Маяковского и Асеева, которые бились за понимание Хлебникова. И любому школьнику кажется абсурдом, что когда-то даже Маяковского не понимали. А том Анны Ахматовой, разошедшийся массовым тиражом в двести тысяч экземпляров? Поэзия Анны Ахматовой – не масскультура. И не масскультура книги Самойлова, Петровых, а их нет на прилавках.

Если отбросить случайную публику, привлеченную побочными интересами, то сегодняшняя аудитория серьезной поэзии составляет примерно миллион читателей. Это говорит о том, что в стране происходит процесс создания, так сказать, всенародной элиты.

«Последнее и единственное верное оправдание для писателя – голос публики, неподкупное мнение читателя. Что бы ни говорила “литературная среда” и критика, как бы ни захваливала, как бы ни злобствовала, – всегда должна оставаться надежда, что в самый нужный момент раздастся голос читателя, ободряющий или осуждающий. Это даже не слово, даже не голос, а как бы легкое дуновение души народной, не отдельных душ, а именно – коллективной души», – это еще Блок писал.

Есть ли формула поэзии? Глубже всех услышал ее в шуме времен ссыльный Пушкин поздним октябрем 1823 года:

Это музыкальную фразу можно произносить с ударением на каждом слове: «ищу – союза – волшебных – звуков – чувств – и – дум».

Прислушайтесь, какое гулкое «у» – осени, разлуки, чужого моря, журавлиных труб – в этой чудной триаде – «звуков, чувств и дум»!..

Определение «волшебных» адресовано не только звукам, но и чувствам, но и думам (не мыслям, а думам!).

Помощь старших мастеров «племени младому, незнакомому» должна звучать не в поучениях, а в волшебном звучании ими созданных строф. Порой неловко прочитать в «Дне поэзии» у старшего собрата такое, к примеру, отражение эпохи НТР:

Ай-яй-яй, как говорится, избавь нас, боже, от элегических «пи-пи»!

Вернемся к мукам молодой музы. Свои интонации у Александра Еременко, Олега Хлебникова, Виктора Ширали, Андрея Чернова, Евгения Шварца. Алексей Прийма задорно выдумал новый знак – восклицательную запятую.

Вот вещный мир киевлянина Парщикова, его рынок:

А вот конверт из села Хлопуново Шипуновского района Алтайского края. Письмо написано на машинке, без точек и запятых: «…решил выслать на Ваш суд стихи Мне 25 лет Я слепой». Это Николай Б. Для него поэзия стала способом жить, выжить, ощущать мир.

На заре века поэт интуитивно провозглашал «шестое чувство». Здесь поэзия стала в прямом смысле шестым чувством, через которое человек физически воспринимает жизнь, стала жизнью без метафоры. Не знаю, сложится ли Николай Б. в профессионального поэта, но он живет поэзией.

Не все в стихах молодых ровно. Думаю, что поэт интересен как достоинствами, так и недостатками.

Опять вспомним классику. Сколько пуристов обвиняли Есенина в безвкусице (чего стоит одно: «жизнь – обман с чарующей тоскою…»), Маяковского – в цинизме («…люблю смотреть, как умирают дети»), Мандельштама – в холодной придуманности (его дразнили – «мраморная муха») и т. д. Может быть, в стихах их и можно было вычитать такое… Но, увы, поэзия – пресволочнейшая штуковина! – существовала именно в этих поэтах.

Вообще поэт не должен быть для всех. Когда его стихи не нравятся, поэт сожалеет, но и рад этому. Всем нравятся только стиральный порошок «Новость» или дубленки. Каждому – свое.

Словечко «селф-мейд-мен» переводится: человек, который сам себя создал, начал с нуля. Это относится не только к Эдисону. Судьба любого поэта – самосоздание. Маяковский и Есенин сами себя создали. Опека и иждивенчество стирают характер. Критика и мэтр могут лишь поставить голос. Но как необходимы при этом чувство ответственности и абсолютного вкуса!

Как бережно и самозабвенно ставил Чистяков руку Врубелю, Серову! Как поддержали Виктора Соснору пылкий Николай Асеев и академик Дмитрий Лихачев, как окрылил глубокий анализ музу Кушнера! А как помогли творцам Потебня, Тынянов, Бахтин. Как плодотворно творческое направление нашей критической мысли сегодня – от мощного интеллекта патриарха ее Виктора Шкловского до таких несхожих, как Владимир Огнев, Анатолий Марченко, Сергей Чупринин, Владимир Новиков, и молодых Ильи Бокштейна и Венедикта Ерофеева.

Как серьезны были для меня ночные беседы с Александром Квятковским, теоретиком ритма стиха и создателем «Поэтического словаря», в его каморке, заставленной картотекою. Опасно поблескивая взором, он доказал мне, например, что наиболее неотвязчивые мелодии Северянина, его размеры точно взяты из старорусских песен. Фанатик дольника, он боготворил былины и умолял не пользоваться стертым ямбом.